5x6
in
chto_chitat
Андрес Нойман, Путешественник века
Я только что прочитал совершенно необычную, волшебную книгу.
Ее автор, Андрес Нойман (или Ньюман, или Неуман - все его произносят по-разному, вполне в духе его книги), родился в Аргентине, в семье француженки и немецкого еврея, а вырос в Андалузии, в той самой Гранаде (Сказки Альгамбры, Золотой петушок, Шейх Гомелесов, Вечный Жид - о да, Вечный Жид!).
Очень сожалею, что не знаю испанского. Но, судя по блистательному английскому переводу (если представить себе полную противоположность канцеляриту, включая богатство лексики и изысканность построения фраз - это будет язык английского перевода), оригинал должен быть искрометным. Есть у автора и что-то от Борхеса, и что-то от Кафки. От Борхеса (можно вспомнить и Эко) - интеллектуальная игра (как сказал один рецензент, Нойман не просто уважает интеллигентность читателя - он делает ее объектом поклонения), калейдоскоп истории, литературы и философии. От Кафки - мистика немецкого городка начала 19 века, который то в Пруссии, то в Саксонии, в который легко приехать, но нелегко его покинуть, где, чтоб быстрее прийти к цели надо выбирать самый длинный путь. А есть в Ноймане и Жоржи Амаду, с его пиршеством плотских чувств, слиянием в любовном экстазе - только у Ноймана телесное непосредственно перетекает в интеллектуальное. Совместная литературная работа мистического Ганса, «Путешественника века», и неудержимой Софи, дочки местного буржуа, проникнута сексом и в прямом и в переносном смысле.
Некоторое время назад я писал о понятии cultural literacy, которое я предпочитаю переводить, как «культурное поле». КП - это набор знаний, понятий, которые представитель того же поля может включать в разговор без объяснений, зная, что его поймут. Это и «Редкая птица долетит до середины Днепра», и «Превед Медвед», и «Рукописи не горят», и «Советская власть плюс электрификация всей страны», и Бритва Оккама, и Чайник Рассела. Недавно тут обсуждалась книга под названием «Душа моя Павел», и, по-моему, никто, кроме меня, не понял, почему - знание проходных эпиграмм Пушкина не входит в КП чточитателей - но входит в мое, и в КП автора книги. Мы можем по-разному относиться к Быкову, но его КП очень широкое. Орфография или Код Онегина могут быть полноценно поняты только людьми с глубоким знанием русской литературы.
Возвращаясь к Путешественнику столетия - КП этой книги феноменальное. Я до него катастрофически недотягивал при чтении. Если Новалис, Гёльдерлин или Леопарди мне известны хотя бы понаслышке (но сильно недостаточно для того, чтобы проникаться тонкостями постельно-литературных дискуссий Ганса и Софи), то такие имена как де Вио или Мадам Меро (черты которой, как утверждают, можно найти в самой Софи) мне вообще ничего не говорят. Черт возьми, он цитирует строки Пушкина, которые мне не были известны!
Как и во всякой настоящей литературе, в Путешественнике несколько слоев. Например, читатель, незнакомый с русским языком, не оценит кристаллизованную поэтичность романа Мастера. Не знающий быт Москвы 30-х годов не поймет до конца язвительную сатиру Булгакова. Но они все равно вынесут из МиМ достаточно, чтобы осознать, что это великая литература, и получить, если не все возможное, но достаточно большое удовольствие от чтения.
Так же и у меня с Путешественником века.
Ее автор, Андрес Нойман (или Ньюман, или Неуман - все его произносят по-разному, вполне в духе его книги), родился в Аргентине, в семье француженки и немецкого еврея, а вырос в Андалузии, в той самой Гранаде (Сказки Альгамбры, Золотой петушок, Шейх Гомелесов, Вечный Жид - о да, Вечный Жид!).
Очень сожалею, что не знаю испанского. Но, судя по блистательному английскому переводу (если представить себе полную противоположность канцеляриту, включая богатство лексики и изысканность построения фраз - это будет язык английского перевода), оригинал должен быть искрометным. Есть у автора и что-то от Борхеса, и что-то от Кафки. От Борхеса (можно вспомнить и Эко) - интеллектуальная игра (как сказал один рецензент, Нойман не просто уважает интеллигентность читателя - он делает ее объектом поклонения), калейдоскоп истории, литературы и философии. От Кафки - мистика немецкого городка начала 19 века, который то в Пруссии, то в Саксонии, в который легко приехать, но нелегко его покинуть, где, чтоб быстрее прийти к цели надо выбирать самый длинный путь. А есть в Ноймане и Жоржи Амаду, с его пиршеством плотских чувств, слиянием в любовном экстазе - только у Ноймана телесное непосредственно перетекает в интеллектуальное. Совместная литературная работа мистического Ганса, «Путешественника века», и неудержимой Софи, дочки местного буржуа, проникнута сексом и в прямом и в переносном смысле.
Некоторое время назад я писал о понятии cultural literacy, которое я предпочитаю переводить, как «культурное поле». КП - это набор знаний, понятий, которые представитель того же поля может включать в разговор без объяснений, зная, что его поймут. Это и «Редкая птица долетит до середины Днепра», и «Превед Медвед», и «Рукописи не горят», и «Советская власть плюс электрификация всей страны», и Бритва Оккама, и Чайник Рассела. Недавно тут обсуждалась книга под названием «Душа моя Павел», и, по-моему, никто, кроме меня, не понял, почему - знание проходных эпиграмм Пушкина не входит в КП чточитателей - но входит в мое, и в КП автора книги. Мы можем по-разному относиться к Быкову, но его КП очень широкое. Орфография или Код Онегина могут быть полноценно поняты только людьми с глубоким знанием русской литературы.
Возвращаясь к Путешественнику столетия - КП этой книги феноменальное. Я до него катастрофически недотягивал при чтении. Если Новалис, Гёльдерлин или Леопарди мне известны хотя бы понаслышке (но сильно недостаточно для того, чтобы проникаться тонкостями постельно-литературных дискуссий Ганса и Софи), то такие имена как де Вио или Мадам Меро (черты которой, как утверждают, можно найти в самой Софи) мне вообще ничего не говорят. Черт возьми, он цитирует строки Пушкина, которые мне не были известны!
Как и во всякой настоящей литературе, в Путешественнике несколько слоев. Например, читатель, незнакомый с русским языком, не оценит кристаллизованную поэтичность романа Мастера. Не знающий быт Москвы 30-х годов не поймет до конца язвительную сатиру Булгакова. Но они все равно вынесут из МиМ достаточно, чтобы осознать, что это великая литература, и получить, если не все возможное, но достаточно большое удовольствие от чтения.
Так же и у меня с Путешественником века.