(no subject)
Когда вечером выходишь в скандальное, голосящее автомобильными гудками Белое Безмолвие, предварительно потеряв перчатки, вкус к жизни и внутренний стержень… вот тогда уже как-то совсем всерьёз думаешь: не завыть ли в такт гудкам, не заплакать ли в голос вместе с метелью? Всё равно ж никто не услышит, а тебе какое-никакое, а облегчение.
Сдерживаясь из последних сил, сворачиваешь к Чистым прудам, и там, на белом-пребелом бульваре, какой-то белый-пребелый лабрадор, которого, судя по всему, вот только что кто-то вылепил из снега, со всей дури роняет тебя в сугроб, расцеловывает в обе щеки, выдирает зацепку из твоих новых штанов и пытается куда-то удрать вместе с твоим пакетом, в котором лежит булочка с кремом и журнал «Культура Урала»… Вот тогда к тебе немедленно возвращается ВСЁ, за исключением перчаток, и ты уже не знаешь, что думать про своего ангела-хранителя. То ли он юный студент на стажировке, то ли убелённый сединами библейский мудрец, воспринимающий тебя как капризное дитя на прогулке. Впрочем, это уже неважно. Цель достигнута, как говорил в таких случаях Александр Степанович Грин.
- Фрези, Фрези, что ты делаешь? Ко мне! Скорей ко мне!- кричит чей-то тонкий голос из белой темноты.
О, Фрези Грант, Бегущая по Снегам! Как отрадно глядеть тебе вслед, выгребая снег из-за ворота.
...А потом долго-долго стоишь на трамвайной остановке, опираясь всем организмом на внутренний стержень, а он уже такой холодный, что организм вот-вот к нему примёрзнет, но теперь это даже не страшно, а весело и щекотно. И бульвар на той стороне мигает дурацкими разноцветными фонарями, и проезжающие мимо автомобили нарочно гремят и пыхтят, глумливо притворяясь трамваями.
Парень на остановке, похоже, примёрз не к стержню, а к прислоненному к уху телефону.
- Знаешь, что… Ты доиграешься! Я сейчас возьму и вернусь!
Мимо остановки нахальной разболтанной походкой дефилирует декоративный трамвай с прицепом. В прицепе злорадно скалятся слепленные из разноцветных лампочек снеговики.
- Он же уже не должен тут ходить, этот трамвай! - возмущается кто-то на остановке. - Он же только на Новый Год, а Новый Год давно прошёл…
- Это Летучий Голландец, - успокаивает его ещё кто-то.
- Что - правда вернуться? - кричит парень в телефон. - Нет, ты серьёзно? Да? Ну, лады. Я сейчас. Я мигом… Ты это… прости меня, окей?
И вприпрыжку летит поперёк сугробов, не хуже Бегущей Фрези.
Ёлки, как хорошо.
На его месте на остановке нарисовываются мальчик и девочка, громко, неумолчно говорящие на каком-то диковинном языке. Сначала это какой-то восточный, тюркский, среднеазиатский язык; усталый мозг в этом не сомневается - какой же ещё? Потом он же, воспрянув, начинает разбирать знакомые корни и конструкции. Славянский же, конечно, нет сомнения! Но не западнославянский - скорее, южный. Минут через пять, окончательно стряхнув одурение, он понимает: сербский! Ещё минут через десять он уже с интересом вслушивается в то, как мальчик рассказывает девочке о своих недавних приключениях в центре Москвы и попытках разобраться с картой и автобусными маршрутами… Но тут приходит трамвай, с которым мне не по пути; мальчик с девочкой скрываются в его недрах, а я остаюсь на остановке со своим внезапным пониманием иноязычной речи, видимо, случившимся от холода и нечаянной радости.
Сдерживаясь из последних сил, сворачиваешь к Чистым прудам, и там, на белом-пребелом бульваре, какой-то белый-пребелый лабрадор, которого, судя по всему, вот только что кто-то вылепил из снега, со всей дури роняет тебя в сугроб, расцеловывает в обе щеки, выдирает зацепку из твоих новых штанов и пытается куда-то удрать вместе с твоим пакетом, в котором лежит булочка с кремом и журнал «Культура Урала»… Вот тогда к тебе немедленно возвращается ВСЁ, за исключением перчаток, и ты уже не знаешь, что думать про своего ангела-хранителя. То ли он юный студент на стажировке, то ли убелённый сединами библейский мудрец, воспринимающий тебя как капризное дитя на прогулке. Впрочем, это уже неважно. Цель достигнута, как говорил в таких случаях Александр Степанович Грин.
- Фрези, Фрези, что ты делаешь? Ко мне! Скорей ко мне!- кричит чей-то тонкий голос из белой темноты.
О, Фрези Грант, Бегущая по Снегам! Как отрадно глядеть тебе вслед, выгребая снег из-за ворота.
...А потом долго-долго стоишь на трамвайной остановке, опираясь всем организмом на внутренний стержень, а он уже такой холодный, что организм вот-вот к нему примёрзнет, но теперь это даже не страшно, а весело и щекотно. И бульвар на той стороне мигает дурацкими разноцветными фонарями, и проезжающие мимо автомобили нарочно гремят и пыхтят, глумливо притворяясь трамваями.
Парень на остановке, похоже, примёрз не к стержню, а к прислоненному к уху телефону.
- Знаешь, что… Ты доиграешься! Я сейчас возьму и вернусь!
Мимо остановки нахальной разболтанной походкой дефилирует декоративный трамвай с прицепом. В прицепе злорадно скалятся слепленные из разноцветных лампочек снеговики.
- Он же уже не должен тут ходить, этот трамвай! - возмущается кто-то на остановке. - Он же только на Новый Год, а Новый Год давно прошёл…
- Это Летучий Голландец, - успокаивает его ещё кто-то.
- Что - правда вернуться? - кричит парень в телефон. - Нет, ты серьёзно? Да? Ну, лады. Я сейчас. Я мигом… Ты это… прости меня, окей?
И вприпрыжку летит поперёк сугробов, не хуже Бегущей Фрези.
Ёлки, как хорошо.
На его месте на остановке нарисовываются мальчик и девочка, громко, неумолчно говорящие на каком-то диковинном языке. Сначала это какой-то восточный, тюркский, среднеазиатский язык; усталый мозг в этом не сомневается - какой же ещё? Потом он же, воспрянув, начинает разбирать знакомые корни и конструкции. Славянский же, конечно, нет сомнения! Но не западнославянский - скорее, южный. Минут через пять, окончательно стряхнув одурение, он понимает: сербский! Ещё минут через десять он уже с интересом вслушивается в то, как мальчик рассказывает девочке о своих недавних приключениях в центре Москвы и попытках разобраться с картой и автобусными маршрутами… Но тут приходит трамвай, с которым мне не по пути; мальчик с девочкой скрываются в его недрах, а я остаюсь на остановке со своим внезапным пониманием иноязычной речи, видимо, случившимся от холода и нечаянной радости.