(no subject)
Ещё пару простыней слов вдогонку к предыдущему и - всё. Больше не буду, ей-богу.
Постановка с Юрским шестьдесят девятого года оказалась неожиданно прекрасной.
Нет, не лучше постановки с Хиддлстоном. Отдельно прекрасной, просто так.
Больше всего я боялась, что это будет или захаровский Мюнхгаузен с поправкой на местные реалии - улыбайтесь, господа, пока я буду выпускать вам потроха за то, что вы такие мерзкие и не идеалисты, - или генерал Власов, которого на полпути, как параличом, разбивает раскаянием. Но неожиданно это оказался Кориолан. Взрослый, неприятный, необаятельный и, как и Кориолан Хиддлстона, чертовски живой и понятный.
У Хиддлстона Кориолан не столько заносчив, сколько застенчив и, как всякий реальный пацан, маскирует свою застенчивость под крайней грубостью. Не надо меня чествовать при всех, отвалите, в гробу я видел ваши почести! Что, что? - шрамы вам показывать? Фигассе, а больше вам ничего не показать? На плебеев он смотрит, как заслуженный второгодник на сопливых пятиклашек и выхватывает у них из рук избирательные бюллетени, как выхватывал бы булочки с колбасой. Кориолан Юрского скорее заносчив, чем застенчив, но главное, обо что он с налёта расшибается - это его неприятие социальных ритуалов и прочих замысловатых танцев вокруг простых вещей. В сцене с избирательной кампанией, где ему нужно льстить и угождать массам, он откровенно ломает шута. Хотели цыганочку с выходом? Получите в лучшем виде!
После изгнания Кориолан Хиддлстона последовательно впадает в разные стадии невменяемости, сперва от ярости, потом от ужаса перед тем, что собирается натворить. В лагере перед стенами Рима он сидит уже в состоянии полной окаменелой прострации, потому что ярость прошла, а назад пути нет. И это, ну, очень сильно действует на зрителя, просто невозможно не проникнуться. Кориолан Юрского приходит предлагать свои услуги Авфидию, уже всласть наскитавшись по тамошнему античному бездорожью, сваливается на пороге и дальше говорит и действует на автопилоте, фактически не соображая, что делает и что говорит. А потом, когда усталость не проходит, а сознание возвращается, у него такое лицо, что и ежу понятно - не будет он никого ни жечь, ни резать, ни разносить по кочкам. И это одновременно и сильный, и слабый момент постановки: в спектакле с Хиддлстоном ни герою, ни зрителям до последней минуты не было ясно, в какую сторону того качнёт, а здесь уже всё ясно с самого начала. Всех, кто приходит к нему молить о милосердии, он слушает вполуха, а по-настоящему прислушивается лишь к себе самому, набираясь мужества для того шага, с которым он, пусть неосознанно, но давно определился.
А хорошо в этой постановке то, что Кориолан - не в пустоте. И что окружают его не мэрзкие злые манипуляторы, а обычные человеческие люди, каждый со своей правотой и неправотой. И все они - и простолюдины, ждущие от будущего консула «дружеского привета», и твердокаменная римская мама, и трибуны, понимающие, что на войне этот персонаж хорош, а на государственном посту обернётся сущей катастрофой - все, как один, ужасно хороши и убедительны. Даже Авфидий хорош, хотя больше похож не на военного вождя, а на председателем местного облисполкома. Но, может, оно тут даже и уместно.
- Как ты думаешь, как играл Кориолана Оливье? - спросила меня amarinn уже дома, после спектакля.
- Наверное, в своём фирменном стиле «умри, всё живое», - мечтательно поёжившись, предположила я.
- О! - сказала amarinn и в задумчивости застыла над чашкой.
- Интересно, а МакКеллен как его играл? - коварно спросила я.
- О! - сказала amarinn, и мы обе мечтательно застыли над чашками.
Судя по фотографиям ЭТИХ Кориоланов, мы не ошиблись.
Вот сижу теперь и думаю: хоть бы Доктор в будочке прилетел, что ли, а то ведь записей-то не осталось - ни от того, ни от другого. Жалко, что таких старушек, как я, он в будочке не катает.
А вообще, если кому интересно, загляните сюда, потому что оно интересно:
http://amarinn.livejournal.com/769911.html
Постановка с Юрским шестьдесят девятого года оказалась неожиданно прекрасной.
Нет, не лучше постановки с Хиддлстоном. Отдельно прекрасной, просто так.
Больше всего я боялась, что это будет или захаровский Мюнхгаузен с поправкой на местные реалии - улыбайтесь, господа, пока я буду выпускать вам потроха за то, что вы такие мерзкие и не идеалисты, - или генерал Власов, которого на полпути, как параличом, разбивает раскаянием. Но неожиданно это оказался Кориолан. Взрослый, неприятный, необаятельный и, как и Кориолан Хиддлстона, чертовски живой и понятный.
У Хиддлстона Кориолан не столько заносчив, сколько застенчив и, как всякий реальный пацан, маскирует свою застенчивость под крайней грубостью. Не надо меня чествовать при всех, отвалите, в гробу я видел ваши почести! Что, что? - шрамы вам показывать? Фигассе, а больше вам ничего не показать? На плебеев он смотрит, как заслуженный второгодник на сопливых пятиклашек и выхватывает у них из рук избирательные бюллетени, как выхватывал бы булочки с колбасой. Кориолан Юрского скорее заносчив, чем застенчив, но главное, обо что он с налёта расшибается - это его неприятие социальных ритуалов и прочих замысловатых танцев вокруг простых вещей. В сцене с избирательной кампанией, где ему нужно льстить и угождать массам, он откровенно ломает шута. Хотели цыганочку с выходом? Получите в лучшем виде!
После изгнания Кориолан Хиддлстона последовательно впадает в разные стадии невменяемости, сперва от ярости, потом от ужаса перед тем, что собирается натворить. В лагере перед стенами Рима он сидит уже в состоянии полной окаменелой прострации, потому что ярость прошла, а назад пути нет. И это, ну, очень сильно действует на зрителя, просто невозможно не проникнуться. Кориолан Юрского приходит предлагать свои услуги Авфидию, уже всласть наскитавшись по тамошнему античному бездорожью, сваливается на пороге и дальше говорит и действует на автопилоте, фактически не соображая, что делает и что говорит. А потом, когда усталость не проходит, а сознание возвращается, у него такое лицо, что и ежу понятно - не будет он никого ни жечь, ни резать, ни разносить по кочкам. И это одновременно и сильный, и слабый момент постановки: в спектакле с Хиддлстоном ни герою, ни зрителям до последней минуты не было ясно, в какую сторону того качнёт, а здесь уже всё ясно с самого начала. Всех, кто приходит к нему молить о милосердии, он слушает вполуха, а по-настоящему прислушивается лишь к себе самому, набираясь мужества для того шага, с которым он, пусть неосознанно, но давно определился.
А хорошо в этой постановке то, что Кориолан - не в пустоте. И что окружают его не мэрзкие злые манипуляторы, а обычные человеческие люди, каждый со своей правотой и неправотой. И все они - и простолюдины, ждущие от будущего консула «дружеского привета», и твердокаменная римская мама, и трибуны, понимающие, что на войне этот персонаж хорош, а на государственном посту обернётся сущей катастрофой - все, как один, ужасно хороши и убедительны. Даже Авфидий хорош, хотя больше похож не на военного вождя, а на председателем местного облисполкома. Но, может, оно тут даже и уместно.
- Как ты думаешь, как играл Кориолана Оливье? - спросила меня amarinn уже дома, после спектакля.
- Наверное, в своём фирменном стиле «умри, всё живое», - мечтательно поёжившись, предположила я.
- О! - сказала amarinn и в задумчивости застыла над чашкой.
- Интересно, а МакКеллен как его играл? - коварно спросила я.
- О! - сказала amarinn, и мы обе мечтательно застыли над чашками.
Судя по фотографиям ЭТИХ Кориоланов, мы не ошиблись.
Вот сижу теперь и думаю: хоть бы Доктор в будочке прилетел, что ли, а то ведь записей-то не осталось - ни от того, ни от другого. Жалко, что таких старушек, как я, он в будочке не катает.
А вообще, если кому интересно, загляните сюда, потому что оно интересно:
http://amarinn.livejournal.com/769911.html