Споры о Солженицыне и ещё немного антропонимики
Перечитала написанное по теме антисоветчины и огорчилась - не получается у меня написать окончание в одной части, расписалась я что-то долго и путано, дав наконец волю своей графомании. Хорошая всё-таки штука ЖЖ - чего хочу, то и ворочу, а когда обнаруживаешь возможность закрывать комменты, банить нервных граждан, а то и вовсе писать подзамочное для десятка-другого проверенных френдов - то прямо-таки чувствуешь, что такое настоящая свобода творчества (особенно, когда нет нужды этим зарабатывать).
Посему, рассказ об ещё одном, последнем и самом неприятном визите в мамину деревню отложу на потом, а сейчас, немножко отвлекусь - во-первых, на тему некоторых реплик в комментариях, во-вторых, расскажу подробнее, насколько это возможно, о маминой семье.
В рассказе о своём визите в деревню я упомянула маминого брата - дядю Осипа, на что какой-то бдительный читатель не преминул обратить внимание - ага! - еврейское имя! Отпираться бессмысленно - имя в самом деле еврейское, так же как Иван, Марья, Яков - вообще с русскими именами надо осторожнее - из-за спины каждого Матвея норовит высунуться какой-нибудь, прости Господи, Матитьягу - как тут русскому человеку не запутаться! Я вот до сих пор помню, как в 92-м году в Москве впечатлилась написанным поперёк мемориальной доски художника Архипова словом "ЖИД!" - а за что спрашивается? - да за то, что звали честного художника-передвижника, уроженца села Егорово Рязанской губернии Абрамом Ефимовичем - и ведь христианские же имена, неленивые могли бы по святцам проверить! Но у простого человека и логика проста - раз переименовали исконно-посконный Спасоглинищевский переулок, где на беду художника Архипова находилась синагога, в улицу Архипова - то ясное дело, жидобольшевики подсудобили - ради - тьфу! - Абрам Ефимыча своего. А одним из любимцев последнего российского государя великомученика Николая Второго был генерал артиллерии по фамилии Иванов, по имени Николай, а по отчеству (осторожно!) Иудович - я историк, уж простите - а из истории имени не выкинешь, равно как и святого Иуду из православных святцев.
Я уж не говорю о том, что великий писатель земли русской, о котором речь пойдёт ниже, тоже по батюшке - Исаевич, но это так, к слову пришлось.
Но вот имя моего дяди бдительного читателя насторожило неспроста - не подвела его чуйка, еврейская подоплёка у этого имени действительно была. Осипом на русский манер (знаете скороговорку - «Осип осИп, Архип охрип») дядю моего звали в деревне, а в церковно-приходских книгах он значился, по-библейски, Иосифом (как по паспорту - неведомо, ибо до получения паспорта он, как и дедушка с бабушкой, не дожил). А получилось это так. Бабушка моя Наталья рожала то ль восемь, то ли девять раз - в живых осталось трое: Надежда родилась в 1902 году, Осип - в 1912 и моя мама - в 1922. После Надежды у дедушки с бабушкой умерли подряд трое детей в младенчестве - дочка и два сына, и дед пошёл советоваться к одному страннику святому - что делать, чтобы хоть один сын родился и не умер - как в крестьянской семье без сына! Вот про этого странника и стоит сказать особо - верьте не верьте, но был он крещёным евреем по имени, представьте себе, Абрам. Откуда он такой на Владимирщине появился, неведомо, жил отшельником, а где жил, знали только «приближенные ко двору», и каждый год несколько месяцев ходил по сёлам - проповедовал, будущее предсказывал и исцелял. «Ходил» - это условно, на самом деле его возили и водили под руки, потому что был он тучен невероятно и передвигался с трудом, его хорошо помнила не только тётя Надежда, но и мама моя, видевшая его однажды лет в шесть. Так вот, Абрам, по рассказам тёти Надежды, спросил деда:
- Младенцев новопреставленных, как звали - Васильем да Николаем? От этого и умерли - Васильев да Николаев в округе и без них в избытке. У тебя скоро ещё сын родится - назови так, как никто ещё в деревне не звал, тогда выживет.
Дед, человек вообще-то в чудеса мало верящий, был потрясен - Абрам не только угадал имена умерших младенцев, но и сказал, что жена беременна, о чем никто, кроме самих супругов, ещё не знал. И когда через полгода после этого бабушка родила - и действительно сына! - то последовал совету, попросил у священника найти в святцах необычное для деревни имя - так дядя и стал Иосифом. Забегая вперёд, скажу, что выжить-то он выжил, но вот дальнейшую несчастливую его судьбу Абрам не предсказал - то ли не стал так далеко заглядывать, то ли не захотел деда огорчать. Зато много лет спустя предсказал он горькую судьбу тёте Надежде. Было это уже после революции, когда маме исполнилось шесть лет. Бабушка в тот год дважды чуть не умерла, и когда в деревне в очередной раз появился Абрам, пошла к нему с маленькой дочкой за советом - что с этим «последышем» делать, ведь, того гляди, сиротой останется? И мама запомнила, как Абрам погладил её огромной своей опухшей ручищей и сказал бабушке:
- За этой не плачь, за старшей - плачь, старшая осиротеет, одна смерть - близко, другая - следом идёт…
У тёти Надежды в тот год умерла дочка, первенец - Зинушка, а четыре года спустя - муж Иван…
В первую свою встречу с дядей Осипом я, если помните, сквозь полудрёму слушала его разговор с мамой и окончательно проснулась на самом жутком и любопытном месте про отрезанные пальцы. Мама с дядей Осипом срочно перевели разговор на другую тему и правильно сделали, хотя этот диалог - я уже не была уверена, подслушанный или приснившийся? - где-то в подсознании засел, тем более, что однажды, беря из рук бабушки Натальи подойник с козьим молоком, я вдруг обратила внимание на то, что рука у неё трёхпалая - точнее трёх с половиной - вместо среднего пальца торчала одна култышка, а указательного не было вовсе. Историю бабушкиного увечья рассказала мне гораздо позже - я уже в седьмой класс пошла, без пяти минут комсомолка! - тётя Надежда, а потом я и маму раскрутила на воспоминания. В конце 60-х тётя Надежда начала стремительно слепнуть, и в 1967 году мама забрала её, беспаспортную, к нам, частично поступившись принципами, потому что поселяла у себя человека, не имевшего права на городскую прописку. А история отрезанных пальцев была незатейлива и чудовищна. Случилось это в 1927 году - маме было 5 лет, Осипу, соответственно, 15, а Надежде - 25, она была уже замужем, муж её, хворый Иван, был ещё жив и жива ещё была дочка Зинушка - слабенькое и нежное дитя, которое тётя Надежда оплакивала потом ежедневно до конца своих дней. А несчастную мою бабушку, разменявшую уже пятый десяток, угораздило тогда в последний раз забеременеть и родить раньше времени - младенчик родился нежизнеспособный, умер через несколько часов, да и сама роженица чуть не умерла вслед за ним от кровотечения. Деда Алексея в эти дни дома не оказалось - будучи по жизни великим пофигистом, к тому же приговорённым по китайской пословице жить в эпоху перемен, он научился эту проклятую жизнь попросту игнорировать, что выражалось в замечательной способности устраняться и исчезать именно тогда, когда ситуация становилась невыносимой, а проблемы - неразрешимыми: да, гори оно всё огнём, разбирайтесь сами! И ведь всё у него получалось нечаянно, как-то само-собой - в тот раз после неудачной авантюры с кроликами, он решил заняться торговлей вразнос (угадайте, удачно или нет?) и исчез из дому примерно за месяц до этого - ну не знал же он, в самом деле, что жена будет рожать раньше времени!
Ухаживать за истекающей кровью матерью пришлось Надежде, которая разрывалась между родительским домом и мужниным, а на работу в сельхозартель вместо матери - время было горячее, обработка льна - посылали Осипа - 15 лет, мужик, по деревенским-то меркам. Тут я опять попыталась выяснить - почему так? бабушка же болела - нет? разве ей не давали больничный? и почему её не положили в роддом? - тёть Надежда на это даже плечами не пожимала:
- Такие-то тогда у нас порядки были - что ж делать-то - а лён, он ждать не будет, у него, милая, срок есть, он не спрашиват - больная ли, здоровая…
Через неделю роженица стараниями тёти Надежды кое-как оклемалась, начала потихоньку вставать, колготиться по дому и по двору, тут-то её председатель артели и застукал:
- Хватит отлёживаться, Наталья - выходи завтра. Да не боись - будешь, что полегше работать - на мялке поможешь. И Клавку с собой бери - подсобит чего-ничего подать-поднести…
Вот эта лёгкая якобы работа на злосчастной мялке бабушку и покалечила. Была она ещё слаба, во время работы голова кружилась, в глазах темнело, она и сама не помнила, как рука её попала под било… От боли она сразу потеряла сознание, а когда пришла в себя, то закричала так, что мама моя этот крик ещё много лет слышала в ночных кошмарах.
Тут надо отдать должное председателю - когда промыли руку и увидели раздробленные в кашу пальцы, он понял, что дело нешуточное и везти надо не в деревню, а в больницу - в Бутылицы, а это - десять вёрст - и он сделал невероятное - выделил для этого лошадь! Но - наша щедрость не имеет границ в пределах возможного - никого из взрослых в сопровождающие он не отпустил - работа не ждёт, и так задержались, пусть Осип везёт - мужик, чай!
…Так и поехали - "мужик" 15-ти лет, маленькая моя мама и обезумевшая от боли женщина, которая то проваливалась в спасительное забытьё, то приходила в себя и снова принималась кричать. К тому же в суматохе никто не позаботился о том, чтобы дать детям с собой воды, мать вскоре сорвала голос от крика и стала хрипеть пересохшим ртом. Осип тогда неосторожно свернул с лесного просёлка, вспомнив, что где-то поблизости должен быть родник, родник не нашёл и, покружив по лесу, вдруг обнаружил, что сбился с дороги! И тут он, так долго крепившийся мужичок, расплакался на пару с сестрёнкой на весь лес…
Спас их тогда умный конь - соловый Орлик - оглянулся на рыдающих детей, потоптался, да и свернул сам, без понуканий, куда надо - с тех пор Осип всех подвластных ему коней, независимо от масти, неизменно нарекал Орликами - умное имя, надёжное…
В Бутылицах бабушке тут же ампутировали пальцы. Без наркоза. И оказалось, что обессилевшая уже совсем было женщина еще способна кричать самым страшным в своей жизни криком.
А у дяди Осипа, рождённого в апреле, а значит названного не в честь евангельского, а именно в честь библейского Иосифа Прекрасного, судьба сложилась совсем не прекрасно. Хотя завистливых братьев, способных продать его в рабство у него и не было, но рабства, не египетского, а нашенского ГУЛАГовского ему избежать не удалось, хотя, казалось бы, в чём можно было бы обвинить смирного, работящего, непьющего человека, предпочитавшего общаться с лошадьми и другой тихой скотинкой, чем попадаться на глаза начальству? После войны Осип работал в леспромхозе возчиком, ну а кроме как лошадью править, научился он водить по узкоколейке такой нехитрый механизм, как дрезина - иногда на отдалённые участки лесозаготовок только на ней и можно было доставить продукты и рабочих. Вот так однажды ехал он ранним утром вместе с ещё пятью работягами, все пассажиры в предрассветный час дремали, да и он задрёмывал, как вдруг шестым каким-то чувством он даже не услышал, не увидел, а именно что почувствовал движение приближающегося встречного состава - где-то злосчастный стрелочник что-то проспал… В считанные минуты смирный флегматичный Осип сообразил, что делать - он остановил дрезину, разбудил, дико заорав, работяг, а когда все спрыгнули, скомандовав: «Навались!», успел общими усилиями столкнуть колымагу под откос, когда встречный паровозик уже приближался. Один из работяг, кстати, полетел под откос вместе с дрезиной, сломав по дороге ногу, но в остальном все отделались синяками и ушибами, не говоря уже о том, что уцелел и паровозик, и машинист, и помощник. Герой! - скажете вы - но у властей на этот счёт было другое мнение. Угадайте - в каком виде награда нашла героя? Очень просто - в виде статьи «за порчу социалистического имущества». Показания на суде давали люди, которых он спас - это вместо Иосифовых братьев, видимо - подтвердили, что кричал в раже, толкая дрезину: «Кидай её на х*й, круши скорей!» - так что наградили его 8-ю годиками. Отсидел от звонка до звонка - даже под амнистию 53-го не попал - больше 5-ти лет срок, преступление «особо опасное для общества». Вышел на свободу только в 57-м - полностью разрушенным - маме жаловался «кажная косточка болит». Предавшие его работяги потом приходили, винились - а как в деревне винятся? - а шкалик выставляют - вот тогда он и начал тихо спиваться… Прожил чуть больше пятидесяти лет…
Мне тут в комментариях к предыдущим частям сразу два товарища угрюмо польстили сравнением с Солженицыным, и я вспомнила почти невероятное - споры о Солженицыне в 1962 году! Дадада - сразу после выхода "Одного дня Ивана Денисовича" в "Новом мире". И - предваряя крики "не верю!" - сразу скажу: разумеется, я этого тогда не читала, чуть-чуть вундеркиндом я была - но не до такой же степени - а вот споры помню прекрасно. Нет, не по радио и не по телевизору. Нет не в ЦДЛ (где волынская провинция, а где ЦДЛ!). А где же, спросите вы? Очень просто - в учительской. Я училась уже во втором классе, а мама моя последний год дорабатывала в той же школе учителем математики и завучем, в 1963 она перейдет работать в пединститут. Так что учительская и мамин кабинет в течение двух первых лет учёбы были моей "продлёнкой". Нет, конечно же, в настоящую продлёнку меня тоже пытались записать, мама, как истинный и праведный советский педагог не желала для меня никаких исключений. Мне, кстати, в школе велено было обращаться к ней по имени-отчеству - "мама" - это только за порогом школы! Но я, в общем-то мирный и бесконфликтный ребёнок, продлёнку возненавидела, так же, как ненавидела я детский садик. Нет, господа нервные, не торопитесь потирать ручки и кричать в зависимости от убеждений: "Вывсеврёти!" или наоборот: "ужасысоветскихсадиков!" - никаких ужасов ни про садик, ни про продлёнку я не помню. Более того, сейчас я понимаю, что садик у меня был замечательный - нынче таких не делают: два уютных особнячка в глубине тенистого отгороженного двора, просторные спальни и игровые комнаты. Еда, правда, была невкусная, но не то, чтобы гадкая, а какая-то никакая - из серии "еду не любят, еду едят", да и воспитательницы ко мне относились в целом хорошо, особенно, когда обнаружили, что я бегло и выразительно читаю и мне можно спокойно препоручить чтение вслух сказок младшей группе. Но вот ощущение, связанное с моментом, когда мама, папа или старший брат уходят, а ты моментально превращаешься из любимой сестрёнки и "доци" в одну из и слышишь равнодушный и от этого ещё более ранящий оклик: "Тебе, что особое приглашение нужно?" - причём, не обязательно лично к тебе обращённый - это ощущение давило меня до самого вечера.
А в школе это усугублялось ещё и тем, что продлёнку вела "учительница первая моя" - с самого первого дня нагонявшая на меня тоску смертную. Даже её безобидное в общем-то отчество "Тихоновна" эту тоску почему-то усугубляло. Не знаю, почему моя умная мама отдала меня к ней в класс и в дальнейшем наставительно твердила "педагог от Бога!" - может, другие были ещё хуже? Своей непроходимой глупостью она просто подрывала мою веру в разумное устройство мира - а дети ведь любят гармонию. Я до сих пор помню, что я даже мысли свои подвергала цензуре, боялась подумать словами, которые легко произносили гадкие второгодники: "Тихоновна - дура!" - но чувства и поминутное желание заткнуть уши, чтобы не слышать её голос, заученно вещающий патентованные глупости, преодолеть было трудно. А то, что меня она откровенно выделяла и чуть ли не подхалимничала (как же - дочка завуча!) добавляло в эти ощущения мучительного стыда за взрослого человека.
Короче, из продлёнки я начала просто молча сбегать. Времена тогда были странные - с одной стороны - это было время детей, иногда и детсадовского возраста "с ключами на шее", с другой - взрослые постоянно пугали друг друга небезосновательными слухами о стучащихся в квартиры цыганах или хронических погорельцах-затопленцах, которые только и ждут момента, когда дети останутся дома одни. В конце концов папа не выдержал и сказал, что наймёт домработницу - хотя бы на несколько часов, чтобы я не сидела дома одна и не крутилась во дворе с ключом на шее! Снова превращаться в "пани" мама не пожелала и, чуть-чуть смягчив принципы, позволила мне время после уроков (но только после обеда в школьной столовой! вместе со всеми! чтоб не выделялась!) проводить у неё в кабинете, а то и того лучше - в одиннадцатом классе, где она, вдобавок ко всему, была классным руководителем.
Это было недолгое время пресловутых экспериментов по "профориентации" в школе, но насколько я знаю, из этого класса никто ни на завод, ни на ферму не пошёл: с одной стороны, мама, конечно, как класрук и коммунист-фронтовик за это пламенно агитировала, но с другой - математику она преподавала всё-таки убедительнее, да ещё и факультатив вела для одарённых, так что её класс почти в полном составе разбежался потом по ВУЗам, причём по крутым - были у неё выпускники и на мехмате МГУ, и в МВТУ и в физтехе, а одна девушка, устыдившись четверки по математике, взяла да и поступила в ГИТИС на режиссёрский.
К чему я это вспоминаю, да к тому, чтобы читатели поняли, что класс у мамы был не простой - юные физики-лирики, выросшие во времена еще не растекшейся серой слякотью оттепели, спорщики-КВНщики, размечтавшиеся о социализме с человеческим лицом. И вот они-то и принесли ранней зимой в класс тот самый номер "Нового мира". Я тогда больше времени проводила у них в классе, потому что там было классно - они после уроков готовили капустник к Новому Году и обещали придумать для меня тоже роль. Номер журнала был один на всех, на него была очередь чуть ли не до драки, вот и случилось, что мама как-то зашла в класс во время спора о том, чья нынче очередь на Солженицына.
Мама этот спор разрешила легко и просто, конфисковав журнал. Чтоб вы поняли - она была вообще-то по-настоящему любимой учительницей, классной "классной", поощрявшей всяческие новшества - песни под гитару, КВНы, поэтические вечера и дискуссии - в общем слыла либералкой. Но в этот раз её либерализм, как ветром сдуло - он разгневалась не на шутку. До сих пор помню, как она влетела в учительскую (я за ней еле поспевала) и швырнула журнал на стол. "На ковер" немедленно были вызваны учителя-словесники и прочие гуманитарии. Никогда не забуду, как яростно и красиво она говорила:
- Что мы позволяем им читать! Вы только послушайте фамилию - СоЛЖЕницын - солжёт и не поморщится (вот это "СоЛЖЕницын - солжёт" - как припечатала, просто врезалось в память!). Да ещё напечатано в ноябрьском номере - к 45-й годовщине революции! Я не понимаю, почему вы, учителя-словесники и вы, историки-марксисты, молчите! Если бы учителя из каждой - каждой! - советской школы написали бы в ЦК открытое письмо протеста, наши дети не читали бы эту клевету!
Я сидела, как мышка, в углу и честно любовалась раскрасневшейся, грозной и прекрасной мамой - она даже ростом стала выше! Когда одна из молодых учительниц литературы, недавно окончившая Черновицкий университет (известное дело, Черновцы - гнилой Запад), попыталась что-то сказать о том, что сам Твардовский… и ходят слухи о выдвижении на премию - то её, юную, высокую, модную, высокомерную - моя маленькая мама просто испепелила и пригвоздила к стулу одним взглядом - во как!
А к чему это я вспомнила споры о Солженицыне? Да к тому, что когда я уже студенткой, сподобилась прочесть и «Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор» и куски из «Архипелага» - эти «слепые» пятые копии на папиросной бумаге - то была, скажем так, несколько разочарована - а где обещанная злостная антисоветчина? Да я такую антисоветчину всё своё пионерское детство выслушивала - причём частично - от мамы, пламенной коммунистки и ненавистницы Солженицына…
У кого галстук кое-как повязан - тот я. Не кроются ли здесь истоки будущего диссидентства?