Советская власть и вопросы антропонимики
Недельное пребывание в студенческом "guest-house" без вайфая иногда бывает полезно - я занималась делом, слушала умные речи других, не говорила глупостей сама и читала разное познавательное по-польски и по-английски на бумаге, а не на экране. Поэтому основные аттракции минувшей недели, включая очередную инаугурацию мужчины с ботоксом, очередной Парад Победы с внеочередным Биби вместо другана-Асада на трибуне - сюрпрайз! - и каким-то образом связанные с этим очередные действия наших славных ВВС - всё это прошло мимо меня и без меня благополучно обсудилось, обругалось и забылось.
В шабат без гостей я с удвоенным усердием исполнила заповедь "онег шабат" - послеполуденного субботнего сна, в расчёте на ночное Евровидение - но сон - то таке - чем дольше спишь, тем больше хочется - так что о победе нашей капары я узнала только в утренних новостях - а с утра надо было работу работать, так что и по этому поводу не отметилась.
Пора бы уже оправдать ожидания читателей, неосторожно меня зафрендивших, и продолжить на волне успеха гнать злостную антисоветчину и русофобию, но раз уж случился нечаянно вынужденный перерыв, то погожу еще пару дней, перечитаю и поправлю уже написанное, прежде, чем нажать кнопочку "опубликовать", а то вынужденное выпадение в другой славянский язык, притупляет бдительность внутреннего русскоязычного граммар-наци.
А поскольку неделя у меня лично была всё-таки нелёгкая, захотелось мне слегка отвлечься и написать о чём-нибудь забавном и не напрягающем, хотя при желании и вписывающемся в тему антисоветчины в варианте "лайт"
На этот раз честно предупреждаю - портфель не мой, т.е. речь пойдёт не о моих родных, а о семье давней моей приятельницы. И поскольку бдительными товарищами я уже изобличена в украинофилии, то и писать буду об этнической украинке, правда, в Украине почти что не жившей (мы с ней в Москве познакомились). Ну, и в подарок антисемитам добавлю, что я поначалу держала эту полтавскую украинку за одесскую еврейку, благодаря огромным карим глазищам и постоянным упоминаниям о "тёте Эллочке и тёте Бэллочке".
Бабушка этой моей приятельницы, Мотря (Матрёна - стало быть), родилась в первые годы прошлого века, в самом сердце неньки-Украины, в живописном селе Полтавской губернии, утопающем в тех самых "садках вишневих коло хати". Была она собою хороша, ростом высока, характером сильна чрезвычайно и к семнадцати годам, т. е. к началу известных событий, абсолютно неграмотна, но натуру при этом имела возвышенную и романтическую, подкреплённую непреодолимой тягой к прекрасному - она замечательно пела, вышивала, а "на Різдво і на Паску" расписывала свежепобеленные стены небогатой хатки фантастическими цветами. Пламенные речи говорливых революционеров-агитаторов поэтому нашли благодарный отклик в её романтическом сердечке, и в революцию она окунулась, что называется, с головой, к ужасу совсем не романтичных родителей, которые революционеров почитали босяками, но вынуждены были смириться с тем, что за степенного и хозяйственного парубка Омеляна (Емелю, значит) возвышенную, но норовистую Мотрю уже не сосватаешь…
К тому же новая власть, как только установился какой-никакой порядок, преподнесла жаждавшей знаний и впечатлений Мотре воистину царский подарок под названием ЛИКБЕЗ - и девушка, еле-еле успевшая в детстве в ЦПШ выучить кой-как буквы (нащо тобі вчитися - треба вдома малих доглядати!), рванулась побеждать собственную неграмотность со всей страстью, на которую была способна, и уже через месяц читала бойко и бегло, опережая в скорости чтения не шибко грамотных комсомольцев-педагогов.
Но вот с этого места что-то пошло не так… Дело в том, что, будучи девушкой умной, Мотря очень быстро преодолела синдром гоголевского Петрушки, которого завораживал сам процесс складывания слов из отдельных буковок - ей, видите ли, потребовался смысл, содержание и сюжет. Редко и нерегулярно доставлявшиеся в избу-читальню газеты разочаровали очень быстро, потрепанная домашняя Псалтирь, написанная по-церковнославянски тоже не вдохновила, школьные детские учебники из свежеоткрытой сельской начальной школы она пролистала за два дня, "Кобзарь" и несколько книг украинских классиков, сохранившихся у чудом пережившей революцию и гражданскую "вчительки" из старорежимных народниц-идеалисток - тоже были проглочены залпом за несколько дней (к тому же выяснилось, что половину "Кобзаря" Мотря и так откуда-то помнила наизусть) - и над девушкой нависла реальная угроза информационного голода.
И тут на помощь страдающей деве пришёл - угадайте кто? - хозяйственный Омелян, который, вопреки репутации скучного куркуля-буржуя, оказался способен на настоящую любовь, большую и чистую. Все предшествующие бурные годы он, как выяснилось, безмолвно и безнадёжно вздыхал по строптивой красавице, мрачно отмалчиваясь на робкие предложения родителей "хоч глянути" на очередную претендентку в невестки - и вот настал его звёздный час! Казалось бы - что мог он Мотре предложить? - а вот и мог! В один из чудных майских вечеров, когда "хрущі над вишнями гудуть", заманил он, уж не знаю под каким благовидным предлогом, тоскующую соседку в основательно выстроенный, выложенный кирпичом подпол - не за тем, что вы подумали, охальники! - а, чтобы показать в неверном свете сальной свечи и бросить к её ногам невиданное сокровище - остатки барской библиотеки!
Дело в том, что, когда грабили и рушили в 1918 помещичье имение, степенный и работящий куркуль-Омелян побрезговал лезть с босяками в общую кучу-малу, не досталось ему ничего ни из мебели красного дерева, ни из фарфоровых сервизов, ни из панских шелков-бархатов, ковров и гобеленов. Но когда разорённое и подожжённое поместье уже дотлевало, решил он всё-таки пойти, хоть кирпичом разжиться от порушенных построек - что добру пропадать! И кроме кирпича, нашёл неожиданно уцелевший скромный флигелёк - может гувернантка там жила - кто знает, а в нём - несколько этажерок, плотно уставленных книгами - как-то так случилось, что у босяков до этого неприметного домика руки не дошли, иначе и это растащили бы - на растопку, да на самокрутки. И сам ещё не понимая, зачем (самокруток вонючих он не курил, только люльку изредка), решил хозяйственный Омелян это нетронутое добро припрятать - а вдруг пригодится - и ведь, как в воду смотрел, пригодилось!
Я думаю, что фразу "и дрогнуло сердце неприступной красавицы" каждый из читателей этой исключительно правдивой истории уже мысленно сам произнёс.
Мотря действительно была так потрясена, что согласие на брак дала тут же, жадно схватив в охапку сразу несколько толстых томов и даже не обратив внимания на счастливое воркование Омеляна: "Ти ж в мене, серденько, як та пані-королівна будеш жити!". И, забегая вперёд, скажу, что жила она за ним действительно, как по львовской батярской песенке:
"Тяжке до ручки, брудне до рота
Не бере нігди панна Дорота!"
Всю работу по дому, включая уборку-готовку, делал верный своему слову Омелян, а Мотря - Мотря читала… Нет, детьми она, разумеется занималась - самозабвенно напевая, качала колыбельку, гуляла и плела веночки, рассказывала чудесные истории на ночь, сплетая прочитанное со свежесочинённым, но пелёнки ночами, чтоб соседи не видели, стирал счастливый отец…
А чтение книг навсегда застлало Мотре глаза плотным розовым туманом, заменившим ей заботы о хлебе насущном, и в этом тумане она и прожила долгую и безмятежную по-своему жизнь - а ведь были в этой жизни и Великий Голод, от которого успели они, благодаря здравому смыслу и предприимчивости Омеляна, вовремя сбежать в город, и Великая Война, в первые же недели которой погиб Омелян, и разруха-голодуха послевоенная, но всё шло как-то мимо, мимо - под мантру "якось-то буде", "щось-то зробиться", главное, дождаться вечера - и за книжку - и "якось-то було" и "щось-то робилось"…
И под эту же мантру как-то выросли сами собой три дочери, названные под влиянием прочитанного - внимание! -
Консуэло
Изабелла
и Эсмеральда…
Именно Эсмеральда и была мамой моей приятельницы, и уменьшительного имени у нее не было (а попробуйте придумать!). Старшие же позволяли называть себя Эллой и Бэллой исключительно близким людям - а для внешнего круга - только полным именем. Да, и с отчеством. Да, Омелянивна - и только так.
И если я добавлю, что Консуэло Омелянивна была капитаном милиции - хоть кто-нибудь удивится?