О прекрасности жизни
Больше всего на свете я люблю колумбийскую музыку, мексиканское пиво, океан и кино «Y tu mama tambien”. С пирса Гуатулько я отплывала в день, который грозился стать одним из лучших в моей жизни: из динамиков - группа “Niche”, в руке - бутылка «Модело», впереди - Тихий океан, а справа по борту - девственные пляжи. В зарослях так и виделся местный рыбак, толстый, усатый, добродушный, и непременно по имени Хесус.
Как в шахматной партии с заранее просчитанными ходами, по палубе перемещаются пассажиры: сеньор средних лет, похожий на всех латиноамериканских писателей сразу: надменный взгляд, интеллигентные залысины, никогда не затухающая сигарета в нервной руке с массивным перстнем. В аксессуарах у него - трофейная жена, вызывающе молодая и блондинистая, и как и положено по статусу, манерная и капризная. Высокий плечистый уроженец Северной Мексики, настоящий vaquero (мексиканский ковбой), который даже на пляж является в нечищенных ковбойских сапогах и ремне с массивной пряжкой. Его половина с добрым усталым лицом с обожанием и гордостью глядит снизу вверх на своего господина, основательно упакованного в костюм цвета хаки. Молодые энергичные выходцы из madre patria, как все испанцы, шумные и красивые дерзкой иберийской красотой. Что-то ррраскатисто выкрикивают, по-кастильски мило шепелявят, что именно - не разобрать, но, наверное, о вечности и прекрасности жизни.
Лениво качаются под солнцем рыбацкие лодки, ведут неторопливый разговор о том, что раньше и океан был солонее, и рыба свежее, и водоросли пахучее; юные джет ски гарцуют, красуются друг перед другом. Наш старый возраста катамаран кряхтит от усталости и швартуется на сиесту в седьмой из девяти бухт Гуатулько.
«Писатель» подкуривает очередную «Мальборо», златовласая «мамасита» (красотка) недовольно косится на поджаренные плечи, ковбой наконец-то разоблачается до плавок, испанцы страстно обнимаются под аплодисменты солнечных бликов, а я наконец-то всё понимаю про Мексику...
Как в шахматной партии с заранее просчитанными ходами, по палубе перемещаются пассажиры: сеньор средних лет, похожий на всех латиноамериканских писателей сразу: надменный взгляд, интеллигентные залысины, никогда не затухающая сигарета в нервной руке с массивным перстнем. В аксессуарах у него - трофейная жена, вызывающе молодая и блондинистая, и как и положено по статусу, манерная и капризная. Высокий плечистый уроженец Северной Мексики, настоящий vaquero (мексиканский ковбой), который даже на пляж является в нечищенных ковбойских сапогах и ремне с массивной пряжкой. Его половина с добрым усталым лицом с обожанием и гордостью глядит снизу вверх на своего господина, основательно упакованного в костюм цвета хаки. Молодые энергичные выходцы из madre patria, как все испанцы, шумные и красивые дерзкой иберийской красотой. Что-то ррраскатисто выкрикивают, по-кастильски мило шепелявят, что именно - не разобрать, но, наверное, о вечности и прекрасности жизни.
Лениво качаются под солнцем рыбацкие лодки, ведут неторопливый разговор о том, что раньше и океан был солонее, и рыба свежее, и водоросли пахучее; юные джет ски гарцуют, красуются друг перед другом. Наш старый возраста катамаран кряхтит от усталости и швартуется на сиесту в седьмой из девяти бухт Гуатулько.
«Писатель» подкуривает очередную «Мальборо», златовласая «мамасита» (красотка) недовольно косится на поджаренные плечи, ковбой наконец-то разоблачается до плавок, испанцы страстно обнимаются под аплодисменты солнечных бликов, а я наконец-то всё понимаю про Мексику...