Скунсовая ночь: тайны пелевенизма
Петька оторопело перечитал всю эту галиматью и даже обиделся, потому что как переводчик не дотягивал до уровня своей вдохновительницы. «Что же это такое? - подумал он. - Нет, про сон на мосту я не понял. Какое-то русское гороховое со слезой». (Те, кто забыл, что это имя не следует произносить вслух в русской транскрипции, будут знакомы с тем, какие грязные ассоциации вызывает это слово.) Впрочем, за соседним столом уже несколько раз выругались, и сразу же образ переводчицы поблек. Петька посмотрел в сторону трибун, где артисты в пестрых плащах пели нечто на латышском. Петьке они не понравились: пели они невпопад, мешая друг другу. Вопли «Tupaelima i meneharast» больше подходили для трибунной песни. Петьку сразу охватило беспокойство. Когда же наступила тишина, он спросил у соседа, громко повторяющего слова песни: «О чем они поют? Они что, совсем не понимают по-латвийски? Или с чужого голоса?» Сосед понял и показал рукой на трибуну. Там стояла девушка с черной шелковой косынкой на голове и несколько мужчин в темных костюмах. Их куртки и лица были подпоясаны желтыми кушаками. У мужчин на груди были серебряные эмблемы в виде трех трефовых клеток. Когда они запели: - О tvasemeinpema hurdmaimu doinak jest! - Петькин сосед поднял палец и погрозил двум коротышкам, которые сидели за столом напротив. Певцы свернули на иностранный язык и стали выкрикивать: O minekäleksi panöpiluskit konkvalla arkazet utatelule viai strykhinoivettoiy! Ele ditalisi negotioksstvan! Omilise rot jen! (Про деньги - это да. Деньги у нас теперь ни к черту. Мало, понимаешь, филатов. Зато много эстонцев. Бензин требуют. И еще всех эстонских писателей. ) А потом все кончилось. Можно было идти на сцену. Уже началась другая песня, которую Петька ненавидел. Это была «Eneudosa». Его затрясло. Он понял, зачем его вызвали на концерт. Публика собиралась не для того, чтобы развлечься с негромкой и не слишком красивой певицей, а для демонстрации своих политических настроений. Политика внушала Петькину благоговейный ужас. В его сердце не было места ненависти, в лучшем случае - затаенному презрению. Но это презрение не могло причинить вреда ни тем ни другим. А ненависть, как Петька уже догадался, была нужна для обычного служебного скандала. Он взглянул на стену и увидел большой плакат с серпом и молотом, под которым стояли буквы «N» и «Р». У серпа был хорошо отретушированный чуб. И этот странный молот, скорее всего, придумал кто-то из его предков. Скорее всего - отец. Его молот был тяжел. Наверно, от него пахло конским потом. Василий Иванович когда-то давал сыну поддержать его, когда приходил на службу. Теперь, судя по всему, мальчику пора было прийти на смену. Петька вдруг понял: кто из артели работал на маслодельне, видел серп в руках старшего из братьев.