Оторопели те, кто слишком мало пели
Осторожно оторопев, Петька приподнял глаза. В коридоре, как всегда по вечерам, никого не было. Тихо играла программа «Время». Только тогда стало по-настоящему страшно. Обессиленный, он повалился на кровать и скоро уснул.
По утрам он оторопевал от прочитанного накануне. И думал уже не о том, почему к концу жизни куда-то исчезают люди, уезжавшие в дальние страны. Он думал о ваджрности Василия Ивановича, говорившего о пудроманте и Братстве Знамени. Пока он будет в медитации, вспоминал он, ему должно присниться что-то значимое. Что-то, что поможет без труда оторопеть, получив полную ясность. Но ничего, кроме формулы закона обратимости, в голову не приходило.
Дон Хренаро почему-то стал вдруг важным. Или это так подействовало необычное обличие смерти. Он, например, ведь тоже умер, думал Петькин ум, а кому известно, какие изменения переживает смерть? Он мог нетерпеливо и величественно оторопеть, и тогда смерть его, не особенно глубоко и истово постигая происходящее, вполне могла оказаться очень точным символом величия мироздания.
Петька задумчиво отхаркался. Проснулся он к вечеру и решил, пока дремал, прийти в себя. Ошеломить самого себя тщательным оторопением. Но пришел только к шести. Ночью. Рассеянно оторопев, он прыгнул в узкую девичью кроватку и мгновенно уснул.
Кроватка привычно поелозила в темноте, и неизвестно, сколько бы он еще там провалялся, если бы не проснулся от чьего-то ошеломления. Когда-то он просыпался от собственного всхрапывания. Снилось оторопение, глубоко, до сладостного и звенящего охренения. Да, надо было расслабиться и без всякой спешки переждать. Потом, на медитациях. А пока что следовало спокойно помедитировать на оторопение.
Первым делом надо что? Петьку посетила крамольная мысль: «А если здесь как-то по другому? Они оторопевают от ошеломления, а не от обалдения. И не от отупения. Это и есть в этот раз». Он увидел, что ничего нового не произошло, его так же трясло и колотило в соседнюю с кроватью стену. Несколько секунд он собирался с мыслями. Дать себе минуту на недоуменное оцепенение? Или сейчас же охренеть и оцепенеть? Над верхней губой у него проступили капельки пота. Нет, подумал он с дрожью. Так сразу не получится. Сперва надо оторопеть. Быстро. Но не до того, чтобы онеметь совсем. Попробуем еще раз. Только аккуратно. Не обалдев. Только слегка остолбенев, слегка. Чтобы получить полное недоумение. Полное и трепетное. После этого можно будет сосредоточиться на аккуратном оцепенении. Никаких сомнений. Самое главное - ошеломить, огорошить. Чтобы замутилось всё сознание. Пусть обомлеет душа, огородится забором охренения.
Фу, черт. Это как с удавом. Вроде и делать-то ничего не надо, но потом обязательно начинаешь вспоминать что делал, да и сам процесс ожесточения забыть невозможно, так? И оцепенеешь от изумления, обомлеешь от напряжения, зато потом ясно вспомнишь всю цепь своих действий и поймёшь, куда и зачем пришел. Именно так. Ну что, попробуем?
Петька стал осторожно оцепеневать, мягко немеющей рукой массируя брыли. «Ваджра. Пуджра. Как во время медитации…» Уловив волну облегчённого недоумения, окончательно заснул. Долго сидел с открытыми глазами, с усталостью перебирал в уме все, о чём он так мучительно размышлял. «Надо не просто устрашиться. Надо окончательно оторопеть, иначе всё рухнет. До поры до времени лучше замереть.» Про себя он заметил, насколько это верно.
В комнату неслышно вошёл Василий Иванович и тихо опустился на край кровати. Петька заметил его краем глаза и попытался отдёрнуть руку, сжимавшую брылья. Василий же Иванович, улыбнувшись, кивнул на его ладонь и спокойно опустил свою, словно не замечая испуганного Петькина взгляда. Чапаев вынул наган и положил на стол. Его пальцы сжали металл, побелевшие губы плотно сжались. Три раза он быстро нажал на спуск. Петьке удалось на какую-то тысячную долю секунды оторопеть раньше Василия Ивановича. Больше того - испугаться он не успел, просто оцепенел и оцепенело и отрешённо твердил про себя мудрую пословицу: «Чья бы корова мычала, я бы молчал. Пришла беда - открывай ворота. Бог не выдаст, свинья не съест». Его знобило. Василий Иванович поднял дуло нагана, повертел его в пальцах, потом приставил к виску. На его лице мелькнула странная усмешка. Пошатнувшись, Василий Иванович положил палец на курок, помедлил, нажал ещё раз и в упор уставился на Петькину голову. Петька спокойно оторопел. Василий Иванович шумно сглотнул и медленно опустил ствол. Глаза его были пусты и строги, губы в нескольких местах прокушены. Было видно, что он способен оторопевать круглосуточно. По оцепенению в его глазах Петька понял, что ещё не всё потеряно. Поднявшись, медленно вышел из комнаты. В животе, как это всегда бывает после сильных потрясений, немного тянуло. Идти никуда не хотелось. И опять он машинально испытал мысль о том, кому из учеников когда-нибудь удастся испугать великого Василия Ивановича.
Наконец он открыл дверь своего отделения. Все глядели на него, держа руки над одеялом. Обалдевшие. Без слов. Володин с перепугу спал сидя. Рядом с ним на тумбочке лежали какие-то банки. Петька не обратил на них никакого внимания. Сердюк сидел на кровати, глядя в окно. Мария рисовал журавликов, приподняв при этом колено, обмотанное полотенцем. Котовский доедал с тарелки манную кашу. Увидев Петькино лицо, все радостно и по-разному закричали. Громче всех кричал Володин. При этом он тыкал в тетрадь огрызком карандаша, висевшем на сгибе руки, свободной от ложки. За грохотом не было слышно. Получив такую волну сердечности, Петька решил успокоить онемевших.
- Товарищи! Сегодня я видел Маккарти и оторопел! Ура! - он упал на кровать и засмеялся, повалился на бок и завертелся на койке, крича «ура». Потом вдруг оборвал смех и спросил: - А когда же всё началось? С того… Ну, когда Макдональдс показывали? Там, внизу… С русского плаката? Когда? А? Всем понятно? Включая Володина? Хорошо. Теперь я скажу. Я буду говорить только на общем. Хорошо? Поняли? Именно общий. Общее это всё. Жизнь. Революция. Оторопение! Все согласны? Готовы слушать? Сейчас расскажу про то, в чем удивление. Конечно, не сам я всё это видел. Но оторопел как следует. Вы заметили, товарищи, там, наверху, танки? Я не шучу. Там наверху. Правильно? Это я вам говорю. Во всём мире танки. Даже в Берлине. Оторопеем же и мы когда это увидим. Верно? Оцепенеем, конечно. Да, ясно. Ладно, продолжу. Когда Чапаев опомнится, он опять все начнёт по второму кругу.