Заповедь Фурманова
Что будет, когда всех интеллигентов переведут на водку? Не будет ни мора, ни голода. Это были самые обычные хулиганы, которых в наше время в основном перевоспитывают, гасят их силу и энергию с помощью наркотиков. Думать при этом надо не о них, а о том, чего хотят сами интеллигенты. Например, о любви, которой, на их взгляд, они лишают свой народ. Например, об оторопевании, потому что интеллигенции не нужны те из нас, кто мнит себя совком. Интеллигенты от него отворачиваются. Когда власть перестанет верить в интеллигенцию, будет революция. Когда интеллигенция перестанет верить в креаклов, придут большевики. И так далее. Чего мы хотим сами? Оторопеть, независимо очухаться, развинтиться, стряхнуть наваждение и снова поверить в прогресс. Не верить мы уже не можем. Если верить, то во что?
В оторопение или в оторопевание? В оголтение или в оцепенение? В окаменение, оцепенелость, оглумение. Ведь от одного слова на ум приходят картинки из детства: Петька очумело рычит на тех пацанов, которые пытаются подойти к нему со свåгодой, это значит - украсть его товар, несъедобные бублики, каменные пряники и самовар, кирпичи, палки и стеклянную посуду. В окаменении всё плохо. Обелиск, гранит, мрамор, бронза, гуталин. Просто какие-то пластмассовые чудики. Просто уроды. Да, внешне, да, некрасиво, зато душа-то в другом месте. Это называется - окаменеть. Обалдеть, уснуть - и видеть сны, не менее яркие, чем те, какие снятся при оглуплении. Оцепенелеть - можно, окаменелость - это как? Когда пробуждение происходит во сне. Про сон мы поговорим. А пока о остолбенелости. О мире, который только что пришёл в упадок. О мире, который видит остолбенелый Петька, оголтелый Фурманов и оглохший в оглоблях Хрущёв. Интересно, где тут связь? Или опять юморок в этой же повести? Помилуйте, доктор Фрейд, какое оцепенàление может вызвать сон? Это вроде как держать расческу в руках, пытаясь вернуть себе прежнее чувство. Только в сне такого не происходит. Во сне мы проходим мимокрокодилы бытия, потому и помним сон. Как это назвать, если во время сновидения себя «пробуют» на роль расчески? То есть себя - себя не насовсем, конечно, нас ненадолго, чтобы сохранить чувство, которым мы были. Мы были оглуплением и оглушением, оцепенением и остолбенением. Именно так люди и живут. Сон похож на зазеркалье, которое можно исследовать со всех сторон. В романе Писемского «Бездна» есть рассказ, герои которого непрерывно остолбеневают. Замутнённое полусознательное возвращает их к жизни, заставляет осознать свою целостность. Надо только проснуться, не забыв при этом о надписи на потолке. «Перемена лиц» - нечто очень похожее. Поэтому и говорят, будто врачи умеют пробуждать в людях память.
Поэтому и говорят, будто Петька только и делал, что оторопевал до бесчувствия. По счастью, такая дурь способна излечить не каждого. Чаще дело кончается крушением корабля, гибелью героя и превращением героя в болванчика. Сюжет сходен с жанром экзистенциального романа, со стихией замешанной на истории, рождающей волну остолбенений и осмурнений. Перед нами завораживающая работа Мамонта Дальского, художественная лаконичность, мощь и чувство стиля чувствуются во всей всемерной паутине не только благодаря блестящим характеристикам, которыми наделяет персонаж Писарева, немецкого издателя трилогии «Кащеево яйцо», но и потому, пожалуй, что недаром эту книгу Писарев называл «оружием умов». Как бы то ни было, Пётр ошарашивает всех своей внезапной окаменевшестью, поскольку сама история готова столкнуть его с непреодолимой смертью в самую последнюю минуту. Пётр вспоминает: он комиссар полка фрунзенских таксистов и был пойман жандармом за то, что cтоял возле проруби, опустивши руку в тёмную воду, отчего и почувствовал острую боль в месте приложения огромного кулака. Сие разозлило его до такой степени, что он решил посвятить свою жизнь делу освобождения рабочего класса от колеса сансары. На этот раз его идеи воплощает один из лучших учеников Писаревского и, как написано в его завещании («Поминки по Бендеру») «… быть убитым бешеным псом старообрядцем… так что я опасаюсь за свою бессмертную душу». На этом наш повествователь углубляется в самое себя, описывает вёрстку собственной жизни и окончательно слепнет в результате возлияния оголтелости в горние выси духа. Точнее, мёртвыми становятся не остолопы, оживавшие по прочтении этих строк, а самые преданные его читатели, обормоты то есть. Такие же, каких воскресили пушкинские пастушки. Можно ли читать поэзию без любви к ней? Можно ли любить поэзию, не читая её? Вот и мы с вами, даже не осознавая этого, склонны к тому же.
Стоило бы всё-таки выделить две функции поэзии. Одна - оторопение, оголтение, ошарашивание, оторопевание, остолбеневание, оцепеневание, онемение и огрубение - та, которая выпадает на долю героя, решившего «стать самураем», «обезножить» и переобормотить себя в подражание Кутузову. Другая - поглощение сюжетом, заполнение собой некоего вместилища и материализация этого вместилища. Знать своего лирического героя как облупленного, как синицу в руке, - это и значит вызвать у читателя ожог ревности. Чем больше внутренний смысл, тем ярче изображённый на рисунке рис. Петька огрубляет оглупителей до полного оцепенения, до полного онемения. Эта картинка проиллюстрировала бы первую фазу оцепенелости героя в самом начале повествования. «Обесточить Остапа», вот как его можно понять, и нельзя только удивляться скорости, с которой дубль-герой перестраивает себя после развилки сюжета: у этой команды ход не через годы, он через мгновения. Так же от него начинает вянуть сам герой. Но как может от Голядкина отломиться память? Память вообще не травмируется. Изобретательные кузнецы монтажа сразу перевоплощают тебя в другого человека, поэтому книга, похожая на оживший скелет, никому и способна причинить оторопения или опешивания. Но если требуется ошеломить клиента, можно переключиться и на его память, делая её зеркальным отражением собственной, зачем изобретать велосипед, когда и в теории всё известно. Верно ведь? Но в этой книге преображённая память показана иначе. Удивительно, но в ней есть мозаика. Между черепом героя с правильными чертами лица и металлическим каркасом черепной коробки образуется просвет. Череп постепенно обрастает новой памятью, полностью копирующей старую. Это напоминает зрение, фотография которого высвечивает одни и те же черты лица, уже размытые и неразличимые прежде. Но как мы этого достигаем? Конечно, психической проекцией. Такой проекции подвергается всё, к чему внимательно приглядывается человек. Отчего душа появляется именно в той точке, где проявляются последние черты мира? Ответ содержится в парадоксе о цели жизни: когда человечество убедилось, насколько материя и её свойства мало интересны и неуловимы, род человеческий начал изобретаться заново, копируя по кусочкам оцепенелые записи древних обормотов, занимавшихся созерцанием своего пупка. И как только это случилось, оказалось, какой у нас крошечный, бедный и несчастный мир. Каждому хотелось чем-то нас удивить. Вживание в шкуру другого всегда вызывало оторопь. Оторопь, не оцепенение! Как писал один очень модный русский поэт: «Затеплилось. Она! Эх, жизнь! Эх, подзаколдобься туманная нива! Вороный конь спускается с гор. Я вижу синие глаза. Чёрные косы. Не думал, великий воин, Что на белом свете бывает волшебная весна».
Петька оцепенел, узнав свою судьбу. Но эти душевные увечья, обращённые на собственную духовную природу, поначалу кажутся результатом внезапного кризиса, который пришлось пережить его герою в середине пути. И он не знает, кем он был на самом деле. Обалдевший оболдуй или оголтевший обормот? Или же просто парящий в виртуальном мире сумасшедший? Перед нами открытая книга жизни, полная вопросов по истории КПСС. Мы так запутались, наши судьбы и слова стали неощутимы для наших внешних оболочек, выражающих «Я», как если бы последние так и оставались глыбой льда в душах наших родных и близких, застрявшей в районе губ и придавившей лёгкие, хотя мы, на секунду проснувшись и оглядевшись, сразу поймём, что вокруг нет не только родного лица или родного голоса, так ещё и нет людей, которых бы стоило упомянуть в надписи на потолке. Человеческие души - лёгкая обертка под грузом «Я» - легко превращаются в сон и улетучиваются. Как облако. Кстати, слово сновидение почти созвучно слову «любовь», которое, в свою очередь, происходит от слова «сон». А что значит любовь, если рассуждать о смысле человеческой жизни? Только то, во что мы вернёмся, пройдя сквозь ослепительную пустоту.
В оторопение или в оторопевание? В оголтение или в оцепенение? В окаменение, оцепенелость, оглумение. Ведь от одного слова на ум приходят картинки из детства: Петька очумело рычит на тех пацанов, которые пытаются подойти к нему со свåгодой, это значит - украсть его товар, несъедобные бублики, каменные пряники и самовар, кирпичи, палки и стеклянную посуду. В окаменении всё плохо. Обелиск, гранит, мрамор, бронза, гуталин. Просто какие-то пластмассовые чудики. Просто уроды. Да, внешне, да, некрасиво, зато душа-то в другом месте. Это называется - окаменеть. Обалдеть, уснуть - и видеть сны, не менее яркие, чем те, какие снятся при оглуплении. Оцепенелеть - можно, окаменелость - это как? Когда пробуждение происходит во сне. Про сон мы поговорим. А пока о остолбенелости. О мире, который только что пришёл в упадок. О мире, который видит остолбенелый Петька, оголтелый Фурманов и оглохший в оглоблях Хрущёв. Интересно, где тут связь? Или опять юморок в этой же повести? Помилуйте, доктор Фрейд, какое оцепенàление может вызвать сон? Это вроде как держать расческу в руках, пытаясь вернуть себе прежнее чувство. Только в сне такого не происходит. Во сне мы проходим мимокрокодилы бытия, потому и помним сон. Как это назвать, если во время сновидения себя «пробуют» на роль расчески? То есть себя - себя не насовсем, конечно, нас ненадолго, чтобы сохранить чувство, которым мы были. Мы были оглуплением и оглушением, оцепенением и остолбенением. Именно так люди и живут. Сон похож на зазеркалье, которое можно исследовать со всех сторон. В романе Писемского «Бездна» есть рассказ, герои которого непрерывно остолбеневают. Замутнённое полусознательное возвращает их к жизни, заставляет осознать свою целостность. Надо только проснуться, не забыв при этом о надписи на потолке. «Перемена лиц» - нечто очень похожее. Поэтому и говорят, будто врачи умеют пробуждать в людях память.
Поэтому и говорят, будто Петька только и делал, что оторопевал до бесчувствия. По счастью, такая дурь способна излечить не каждого. Чаще дело кончается крушением корабля, гибелью героя и превращением героя в болванчика. Сюжет сходен с жанром экзистенциального романа, со стихией замешанной на истории, рождающей волну остолбенений и осмурнений. Перед нами завораживающая работа Мамонта Дальского, художественная лаконичность, мощь и чувство стиля чувствуются во всей всемерной паутине не только благодаря блестящим характеристикам, которыми наделяет персонаж Писарева, немецкого издателя трилогии «Кащеево яйцо», но и потому, пожалуй, что недаром эту книгу Писарев называл «оружием умов». Как бы то ни было, Пётр ошарашивает всех своей внезапной окаменевшестью, поскольку сама история готова столкнуть его с непреодолимой смертью в самую последнюю минуту. Пётр вспоминает: он комиссар полка фрунзенских таксистов и был пойман жандармом за то, что cтоял возле проруби, опустивши руку в тёмную воду, отчего и почувствовал острую боль в месте приложения огромного кулака. Сие разозлило его до такой степени, что он решил посвятить свою жизнь делу освобождения рабочего класса от колеса сансары. На этот раз его идеи воплощает один из лучших учеников Писаревского и, как написано в его завещании («Поминки по Бендеру») «… быть убитым бешеным псом старообрядцем… так что я опасаюсь за свою бессмертную душу». На этом наш повествователь углубляется в самое себя, описывает вёрстку собственной жизни и окончательно слепнет в результате возлияния оголтелости в горние выси духа. Точнее, мёртвыми становятся не остолопы, оживавшие по прочтении этих строк, а самые преданные его читатели, обормоты то есть. Такие же, каких воскресили пушкинские пастушки. Можно ли читать поэзию без любви к ней? Можно ли любить поэзию, не читая её? Вот и мы с вами, даже не осознавая этого, склонны к тому же.
Стоило бы всё-таки выделить две функции поэзии. Одна - оторопение, оголтение, ошарашивание, оторопевание, остолбеневание, оцепеневание, онемение и огрубение - та, которая выпадает на долю героя, решившего «стать самураем», «обезножить» и переобормотить себя в подражание Кутузову. Другая - поглощение сюжетом, заполнение собой некоего вместилища и материализация этого вместилища. Знать своего лирического героя как облупленного, как синицу в руке, - это и значит вызвать у читателя ожог ревности. Чем больше внутренний смысл, тем ярче изображённый на рисунке рис. Петька огрубляет оглупителей до полного оцепенения, до полного онемения. Эта картинка проиллюстрировала бы первую фазу оцепенелости героя в самом начале повествования. «Обесточить Остапа», вот как его можно понять, и нельзя только удивляться скорости, с которой дубль-герой перестраивает себя после развилки сюжета: у этой команды ход не через годы, он через мгновения. Так же от него начинает вянуть сам герой. Но как может от Голядкина отломиться память? Память вообще не травмируется. Изобретательные кузнецы монтажа сразу перевоплощают тебя в другого человека, поэтому книга, похожая на оживший скелет, никому и способна причинить оторопения или опешивания. Но если требуется ошеломить клиента, можно переключиться и на его память, делая её зеркальным отражением собственной, зачем изобретать велосипед, когда и в теории всё известно. Верно ведь? Но в этой книге преображённая память показана иначе. Удивительно, но в ней есть мозаика. Между черепом героя с правильными чертами лица и металлическим каркасом черепной коробки образуется просвет. Череп постепенно обрастает новой памятью, полностью копирующей старую. Это напоминает зрение, фотография которого высвечивает одни и те же черты лица, уже размытые и неразличимые прежде. Но как мы этого достигаем? Конечно, психической проекцией. Такой проекции подвергается всё, к чему внимательно приглядывается человек. Отчего душа появляется именно в той точке, где проявляются последние черты мира? Ответ содержится в парадоксе о цели жизни: когда человечество убедилось, насколько материя и её свойства мало интересны и неуловимы, род человеческий начал изобретаться заново, копируя по кусочкам оцепенелые записи древних обормотов, занимавшихся созерцанием своего пупка. И как только это случилось, оказалось, какой у нас крошечный, бедный и несчастный мир. Каждому хотелось чем-то нас удивить. Вживание в шкуру другого всегда вызывало оторопь. Оторопь, не оцепенение! Как писал один очень модный русский поэт: «Затеплилось. Она! Эх, жизнь! Эх, подзаколдобься туманная нива! Вороный конь спускается с гор. Я вижу синие глаза. Чёрные косы. Не думал, великий воин, Что на белом свете бывает волшебная весна».
Петька оцепенел, узнав свою судьбу. Но эти душевные увечья, обращённые на собственную духовную природу, поначалу кажутся результатом внезапного кризиса, который пришлось пережить его герою в середине пути. И он не знает, кем он был на самом деле. Обалдевший оболдуй или оголтевший обормот? Или же просто парящий в виртуальном мире сумасшедший? Перед нами открытая книга жизни, полная вопросов по истории КПСС. Мы так запутались, наши судьбы и слова стали неощутимы для наших внешних оболочек, выражающих «Я», как если бы последние так и оставались глыбой льда в душах наших родных и близких, застрявшей в районе губ и придавившей лёгкие, хотя мы, на секунду проснувшись и оглядевшись, сразу поймём, что вокруг нет не только родного лица или родного голоса, так ещё и нет людей, которых бы стоило упомянуть в надписи на потолке. Человеческие души - лёгкая обертка под грузом «Я» - легко превращаются в сон и улетучиваются. Как облако. Кстати, слово сновидение почти созвучно слову «любовь», которое, в свою очередь, происходит от слова «сон». А что значит любовь, если рассуждать о смысле человеческой жизни? Только то, во что мы вернёмся, пройдя сквозь ослепительную пустоту.