Послеполуночное оторопение Фурманова
Чингиз Чингизович Шостакович, директор психического дома № 42, бывший унтер-офицер царской армии, по профессии - дипломат, а по призванию - врач по специальности, что ли, доктор психиатрических наук, никогда не воевал, в бандитах никогда раньше не состоял, профессии не имеет, так, роется в старых книгах по истории - редкая для нашей эпохи профессия. Но если человек прошел эти адские круги и обрел запредельную волю, вполне естественно, ему кажется, будто он способен на такое. Особенно в нечеловеческие периоды жизни. Люди с такой моралью никому не нужны, и гуманнее было бы вовсе их не создавать. Но гуманная наука взяла и создала. Из любви к людям. Не удалось пока создать расу садистов, прирожденных убийц и маньяков. Хотя вы, я полагаю, догадываетесь, как это будет. Только не надо смотреть на меня так испуганно, это не я придумал. Эти умники хотели сделать убийц психопатами, маньяками и садистами. А я не одобряю такой подход. Правда, товарищ майор, истинная правда. Я ведь тоже человек, разве нет? Но куда мне, неученому и необразованному, приказывать вашей науке. Безобразия надо чинить сами, потому что тогда их можно будет обнаружить и исправить. Я человек добрый, наивный и бесхитростный. Я, знаете ли, оторопеваю по старинке - четыре раза в день; очухиваюсь только ночью и перед рассветом. И по старому русскому обычаю мучаюсь над этой неразрешимой задачей, доложу вам по секрету. Хотя она мне не по плечу, по крайней мере, пока. Как говорится, дело не во мне. Дело в мире. Это он требует перемен. Ведь в любую эпоху такие процессы происходят, куда ж без этого. Это вам всякий скажет, товарищ майор, всякий. Вот я и говорю: у каждого в душе черти водятся, вот откуда эти кошмарные сны. Особенно по ночам, сами знаете. Знаете, когда дурные мысли приходят. Вот и снится всякое разное. Будто я попал в огненную преисподнюю, такое бывает у нервных людей.
Всё-таки хотите знать, чего я боюсь больше всего на свете? Да того, наверно, проснетесь ли вы вообще когда-нибудь в своей жизни, раз целый век просыпаетесь каждый день, чтобы не забыть прочесть про надпись на потолке. Этот потолок мне снился раз пятнадцать, причём каждую ночь один и тот же. На нём был нарисован символ, смысла которого я так и не смог уловить. Хоть и думал об этом всю ночь напролет. Вместо ответа в моем сне непременно появлялся Александр Пушкин, рассказывающий о тайных космонавтах. Во сне он почему-то был в мундире лейтенанта НКВД и лётных очках. Они плотно сидели на носу, но не придавали его лицу строгость, от которой я успел отвыкнуть. Он выглядел как самый обычный человек. Во всяком случае, был таким до появления ваших коллег. Как и положено, он показывал мне какие-то предметы и людей из прошлого - мундиры, документы, ордена, медали, даже Анну на шее. Когда он начинал говорить, мне тоже нужно было что-то отвечать, однако я понимал, откуда следует начинать и как отвечать. Потом я начинал задавать вопросы. Меня очень удивило, до чего легко Саша объяснял сложные моменты в истории. Оказывается, эти знания даны мне от рождения, объяснил он, хотя мы по-прежнему знаем только то, о чём узнали в первый раз. Многое из того тайного, чему учили, остается тайной даже для меня. Наши источники в Рейхе, естественно, объясняли это влиянием русских тайных врачей. Так они выражались. Потом Саша объяснил, каким образом эти тёмные и загадочные силы действуют на нас. Оказалось, мы, люди, состоим из двух полюсов, на которых и возникает изначальный страх. Надо просто включить логику. Смысл событий, происходящих вокруг нас, отражается в нашем подсознании, поскольку мы не в состоянии осознать в полной мере происходящее прямо перед нашими глазами, но всё остальное осознаём. Отсюда - разные точки зрения, противоречащие друг другу, противоречия и прихоти человеческой природы, приводящие в конечном итоге к ужасным войнам и преступлениям.
А вы, я вижу, формально относитесь к обязательным оторопениям. Умеете отгадывать те вопросы, которые как бы возникают в наших душах сами. Скажите, вам действительно никогда этого не снилось? Неужели для вас не существует непреодолимых барьеров? Неужели всё, к чему вы прикасаетесь, становится простым и ясным? Прямо как при старой лампе Ильича? Нет, отвечаю, дорогой товарищ. Не мелькают уже новые вопросы и сомнения. Новая логика вошла в нашу жизнь. Теперь к нам в душу не смогут войти никакие посторонние люди. Никакие. Знаете что? Я рад, если в вашей душе есть этот удивительный свет. Ваш страх перед миражами исчез. Вы, товарищ старший майор, можете уже сегодня встать с вашего дивана. Зачем откладывать это удовольствие в долгий ящик? Просыпайтесь. Проснитесь наконец. Чтобы начать новое утро. Забудьте о прошлом. Отключите эту старую вещь, похожую на электрогриль, которую вы привыкли видеть, напоминающую о том, что жизнь состоит не из ночи и дня, а из одних лишь тревог и мучений. Хватит уже этих проклятых депрессивных опытов. Помните: "Жизнь прекрасна, только когда в ней есть радость"? Слова-гипнотизёры. Такова их истинная суть. Страшнее не придумаешь. Но что будет дальше, товарищи? Кто разместит меня в будущем так, чтоб я мог наслаждаться счастьем и беззаботностью, видя перед собой хорошие сны и полный холодильник мармелада? Начнём, пожалуй, с товарища майора Тихонова. Ему давно пора просыпаться в своей камере и начинать задумываться, Исаев он или Штирлиц. Потому что начинается новая эпоха.
--- --- ---
Прибежав в себя, Пелевин задумался, отчего это его так мучают бесконечные кошмары. После мучительных размышлений он решил, это от советского воспитания, которое лежит в основе всей нашей цивилизации. Даже ночью его мучило обилие соцсоревнования. Даже во сне он помнил, кто он такой и что он делает, и это вызвало у него такие муки, каких не испытывали ни в одном лагере ещё никогда. Куда уж там гражданскому сообществу. Оказалось: в жизни все совсем не так. Жизнь тут вообще не при чём. Пелевин внезапно понял, что его настоящая фамилия - Янис-Сорокин. Когда это открытие обрушилось на него, как кирпич на голову, - ведь Янус не может испытывать никаких эмоций, кроме отвращения, подумал он с ужасом, - он понял самое главное. И немедленно проснулся. Именно в этот момент к нему и подошёл его старый товарищ по Индустриальному техникуму советских писателей, всегда появлявшийся в его кошмарах, когда начиналась кошмарная фантасмагория. Это был именно тот человек, который как раз и был ему нужен. Ведь Пелевину надо было дописать эпизод с Чингизом Чингизовичем, директором психического дома № 42, где герой проходил психоанализ - и от этого зависело спасение Пастернака. Тихонов не возражал, напротив, предложил подобрать кандидатуру. Он сказал: когда ты проснулся, то оказался в раю. Нельзя проснуться и перейти границу, где добро и зло теряют смысл. В раю вообще нет места для зла. Если тебе снится кошмар, не верь своей интуиции. Он сказал, надо рассказывать один и тот же сон разным людям. Ты тогда сможешь задать любой вопрос. Правда, ответ должен быть одномоментным. Когда ты наконец соберёшься с силами, у тебя уже не будет проблем с вопросом. С силами было плохо. Иногда, в особо депрессивные дни, он даже забывал, зачем он здесь. А сейчас получалось, ему помогают. Помогают даже против его воли. Особенно хорошо это было заметно по тем снам, над которыми он работал в последнее время. Никто и не думал, но казалось, будто его терзают сомнения по поводу того, соответствует ли действительности целый ряд видений, хранящихся в его душе. Раньше с ним такого не случалось. Только в последние несколько лет. Сказав, чтобы он не волновался, Тихонов исчез, словно растворившись в воздухе. Вскоре Пелевин уже сидел за круглым столом и весело смотрел на улыбающееся лицо генсека ООН Юрия Михайловича. Улыбалось оно нечасто. Гораздо чаще генсек производил на Певзнера очень мрачное впечатление. Становилось не по себе. Или, может, прямо сейчас надо начинать?
--- --- ---
Оторопев от неожиданного появления своей тени, Леонов проснулся от того же ужаса, от которого на днях проснулся и Пильняк. Бросив насмешливый взгляд на скошенный потолок, Юрий Михайлович сказал ему как всегда немного небрежно: "Я хочу, господа, обсудить с вами вопрос о роспуске этой партийной организации". Тут он заметил свою тень и повернул к ней голову. Охнул, его пальцы стиснули край стола. Леонов вспомнил о Перове и понял - это не Тихонов. За столом сидел совсем другой человек. Он был худым и очень высоким, совершенно лысым, почти как сам генсек. Взгляд его был мрачным и пронизывающим. На нём был строгий пиджак с иголочки. Одному богу известно, сколько надо времени, думал Леонов, отпивая горький чай из тонкой фарфоровой чашки, на которую был направлен тёмный взгляд незнакомца, для того чтобы этот человечек успел так быстро убедить генсеков всех стран в необходимости немедленно прекратить войну и всё начать заново. Более того. Этого человека явно хорошо знали в высших кругах и высшие круги ему безоговорочно доверяли. Говорили, тот был знаменит на всю страну. Фантастическая карьера. Дальше лезть не стоит. В конце концов, о Свердловском путче писали все средства массовой информации, ничего удивительного, если все знают его одного. Вот только как потом вернуться на стезю партийного служения, даже если этот путь существует? КГБ, наверное, припугнёт. Попробовать разобраться самому? Нет, можно и в психушку попасть. Давно надо завязывать с наркоматами. Потому как то, чем он занимается последнее время, выходит за все разумные пределы. Выпить? Поговорить с Брежневым? Тоже не к добру. Идёт война. Но всё равно надо выпить. Больше всего на свете Юрий Михайлович боялся, что он чего-нибудь да выпьет. Нет. Не сейчас. Надо взять себя в руки. Кроме того… В дверях появилась ещё одна тень. Видно, возникли какие-то сложности с электроплиткой. Оторопело уставившись на незнакомца (он сидел чуть в стороне), Леонов вспомнил про бутылку армянского коньяка «Арарат». В любом случае стоило попробовать. "Вот как только?.. Надо встать… Надо… Нет… Так нельзя. Президент будет недоволен. Американцы ведь даже пустили его фотографию по Интернету. Наверно, хотят, чтоб я сел. Без бутылки они меня не отпустят. Хорошо, пусть даже всё остальное получится. Как только закончим, сразу же вернусь. Пока ещё я могу нормально работать. Пожалуй, пойду на сцену. Поеду в гости к друзьям. Попытаюсь чего нибудь в себя влить…".
--- --- ---
Оцепенело повернувшись на другой бок, Петька вдруг вспомнил, что он забыл про надпись на потолке. Встав, подошёл к изразцовой печке. Навалив внутрь дров, поставил на огонь кастрюлю с водой. Осторожно приподняв крышку, стал поглядывать, как пузырится в кастрюле мыльная пена. Вдруг ему показалось, что от надписи на стенке исходит слабый свет. Петька отпрянул. И опять вспомнил. Никакой это был не свет, а отблеск от радужной поверхности зеркала. Поняв, кто сидит в кресле у стола, Петя медленно повернулся и пошёл к двери. Чапаев хмыкнул и стал большим пальцем руки выбивать какую-то мелодию на столе. Получалось у него отменно. У Петьки застучали зубы. Он вспомнил о фугасах, рыбе фугу и фуге фа-бемоль-минор, которую по привычке свистел во сне. Стоило остановиться, и эти неприятные звуки, вторящие его дрожащему от страха телу, многократно усиливались. Дойдя до выхода, остановился. Лицо у Чапаева, похоже, стало задумчивым. Достал из шкафа початую бутылку коньяка. Избавившись от пробки, налил полную стопку, выпил и вопросительно уставился на Петьку. Некоторое время оба молчали, думая каждый о своём. Потом Чапаев сказал: --- Петька, ты ведь помнишь, мы хотели перейти к мирным методам работы. Помнишь? После того как были зафиксированы первые успехи? Но правительство заупрямилось. Знаешь, какая у них привычка? Не помнят о надписи на потолке, хоть ты лопни. Начинают новые проекты, не оторопев как следует. Никогда нельзя дать им расслабиться. Переговори с людьми. Скажи - если они не помогут, придётся поискать другого архитектора и сисадмина. А у нас и так перебоев с краской не будет. Не переживай так. Мы ещё повоюем. Вот станешь начальником ЖЭКа, будешь там плакаты на стенах клеить, вот тогда с ними будет сложнее. Они заставят водокачку купить и будут учить, что управдом - друг человека. А когда какой-нибудь мужичок довыступается, они ставят вопрос ребром - или плати, или закроем линию доставки. Полдень ведь, 22 век, понимаешь ли. К этому надо быть готовым. Так что не переживай, есть у меня одна мысль. Работать со слухом - дело не хитрое. Слышишь, вода кипит? Готовь бумагу. Я сейчас накатаю кое-что. Времени у тебя мало. Часов через шесть начнётся утреннее совещание. Если ничего не придумаем, получишь пайку спирта. Понял? Лады?
Петька упрямо очухался и стал торопливо переписывать черновик на жирной бумаге бланка жировки. Через несколько минут в бланке были уже многочисленные загогулины и неразборчивые крючки. Спрятав листок в карман, вынул из кармана плаща пистолет. Размышляя, на всякий случай подбросил его на ладони. Рука не дрожала. "Надо быть предельно осторожным. С оружием надо работать быстро". Глянул на часы. Оставалось ещё полтора часа. Он стал нервно расхаживать по комнате. Пытался представить себе, какими могут быть приготовления у Чапаева. Снова выглянул в окно. Дождя не было.
--- --- ---
Кастанедов был прав. Закрывшись в своей комнате, Фурманов стал рисовать карты. Часто он останавливался и задумывался. Потом посмотрел на дверь. Было уже почти десять. На улице лил дождь. Быстро набросав очередной рисунок, пошёл на кухню. Кастанедов сидел за столом. Перед ним дымилась каша в тарелке. Услышав шаги, поднял глаза. Увидев рисунок в руках Федора, кивнул и криво усмехнулся. Подумав, он велел Фурманову ещё раз нарисовать план здания и захватить из хранилища несколько учебников. Уже выходя из кухни, Фёдор увидел висящую на стене картину. Это была репродукция картины Шишкина «Букет». Вспомнилось, как Кастанедов рассказывал, почему именно её повесил здесь, в доме. Вернее, когда это было, ещё до поездки в Москву. Тогда он впервые услышал русскую классику, да так и остался здесь навсегда, надеясь увидеть дона Хренаро, воплотившегося в Василия Ивановича. К концу шестидесятых, наоборот, восторг от реального искусства сменился разочарованием, желанием увидеть именно тусклую мазню на щербатой стене - отсюда и надежда на потенциального спасителя. Но и Шишкин, и Шишкинд мало чем мог помочь. Его тексты не вызывали никакого желания жить, от них скручивало в три погибели, от них хотелось сбежать, спрыгнув с забора. А того, к чему он так стремился в детстве, с ним уже давно не случалось. Иногда он начинал испытывать к этим двум художникам неподдельную симпатию. То, во что они верили, находило отклик в его душе. Одна картина, написанная Шишкиным, находилась в одном из музеев, другая картина, написанная Шишкиндом, висела в одной из комнат этого дома. Вот только почему-то он никак не мог взять в толк, где именно.
Петька оторопело подошёл к сидящему за своим столом Кастанедову и молча положил на стол лист бумаги. Тот взял его и погрузился в чтение. Потрескавшиеся губы его шевелились. Закончив, Кастанедов спросил: "Когда?". Петька почувствовал, как к щекам приливает кровь. Чтобы ответить, прочистил горло. Когда он заговорил, ему вдруг стало страшно. Он понял, что оторопел. Сказал: «Завтра». Кастанедов усмехнулся, посмотрел куда-то в сторону и произнёс:" Ладно, отдыхай. Самое главное мы, кажется, уже поняли". И протянул руку. Петька пожал её.
--- --- ---
Некоторые с трудом верят, будто в эпоху торжества великих побед человека можно было склонить к активным действиям с помощью искусных агитационных технологий. Это не совсем так, поскольку все усилия наши в этом направлении были сосредоточены исключительно на гражданской сфере. Ничего более воинственного и страшного придумать просто невозможно. Единственное, о чём мы могли теперь говорить и писать, так это о ленинизме. О Трёх источниках, о Трёх составных частях, об отзовизме и о трёх типах большевизма. Теперь я не знаю, верили ли тогда в успех этого мистического ритуала или нет. Хотя, если честно, не особо важно. Надо было только заставить всех этих людей понять, наконец, чего они хотят и что их ждёт. Иначе грош нам всем был бы цена. Особенно это касалось кинематографа. Функции искусной и одновременно будничной пропаганды стали казаться мне теперь почти второстепенными. Главное заключалось не в том, чтобы с такой же легкостью найти тех, кто нам нужен, а в правильном понимании того факта, кого именно мы собираемся привлекать на свою сторону. Точнее, какие именно ценности им предлагать. Тут я полагался на своё воображение. И оно не подвело: за три дня удалось найти троих желающих оторопеть. Среди них оказались известные деятели искусств, писатели и журналисты, тайные космонавты и явные алконавты.
Как было принято говорить, каждое слово было крепко завязано на своих собственных корнях.
Всё-таки хотите знать, чего я боюсь больше всего на свете? Да того, наверно, проснетесь ли вы вообще когда-нибудь в своей жизни, раз целый век просыпаетесь каждый день, чтобы не забыть прочесть про надпись на потолке. Этот потолок мне снился раз пятнадцать, причём каждую ночь один и тот же. На нём был нарисован символ, смысла которого я так и не смог уловить. Хоть и думал об этом всю ночь напролет. Вместо ответа в моем сне непременно появлялся Александр Пушкин, рассказывающий о тайных космонавтах. Во сне он почему-то был в мундире лейтенанта НКВД и лётных очках. Они плотно сидели на носу, но не придавали его лицу строгость, от которой я успел отвыкнуть. Он выглядел как самый обычный человек. Во всяком случае, был таким до появления ваших коллег. Как и положено, он показывал мне какие-то предметы и людей из прошлого - мундиры, документы, ордена, медали, даже Анну на шее. Когда он начинал говорить, мне тоже нужно было что-то отвечать, однако я понимал, откуда следует начинать и как отвечать. Потом я начинал задавать вопросы. Меня очень удивило, до чего легко Саша объяснял сложные моменты в истории. Оказывается, эти знания даны мне от рождения, объяснил он, хотя мы по-прежнему знаем только то, о чём узнали в первый раз. Многое из того тайного, чему учили, остается тайной даже для меня. Наши источники в Рейхе, естественно, объясняли это влиянием русских тайных врачей. Так они выражались. Потом Саша объяснил, каким образом эти тёмные и загадочные силы действуют на нас. Оказалось, мы, люди, состоим из двух полюсов, на которых и возникает изначальный страх. Надо просто включить логику. Смысл событий, происходящих вокруг нас, отражается в нашем подсознании, поскольку мы не в состоянии осознать в полной мере происходящее прямо перед нашими глазами, но всё остальное осознаём. Отсюда - разные точки зрения, противоречащие друг другу, противоречия и прихоти человеческой природы, приводящие в конечном итоге к ужасным войнам и преступлениям.
А вы, я вижу, формально относитесь к обязательным оторопениям. Умеете отгадывать те вопросы, которые как бы возникают в наших душах сами. Скажите, вам действительно никогда этого не снилось? Неужели для вас не существует непреодолимых барьеров? Неужели всё, к чему вы прикасаетесь, становится простым и ясным? Прямо как при старой лампе Ильича? Нет, отвечаю, дорогой товарищ. Не мелькают уже новые вопросы и сомнения. Новая логика вошла в нашу жизнь. Теперь к нам в душу не смогут войти никакие посторонние люди. Никакие. Знаете что? Я рад, если в вашей душе есть этот удивительный свет. Ваш страх перед миражами исчез. Вы, товарищ старший майор, можете уже сегодня встать с вашего дивана. Зачем откладывать это удовольствие в долгий ящик? Просыпайтесь. Проснитесь наконец. Чтобы начать новое утро. Забудьте о прошлом. Отключите эту старую вещь, похожую на электрогриль, которую вы привыкли видеть, напоминающую о том, что жизнь состоит не из ночи и дня, а из одних лишь тревог и мучений. Хватит уже этих проклятых депрессивных опытов. Помните: "Жизнь прекрасна, только когда в ней есть радость"? Слова-гипнотизёры. Такова их истинная суть. Страшнее не придумаешь. Но что будет дальше, товарищи? Кто разместит меня в будущем так, чтоб я мог наслаждаться счастьем и беззаботностью, видя перед собой хорошие сны и полный холодильник мармелада? Начнём, пожалуй, с товарища майора Тихонова. Ему давно пора просыпаться в своей камере и начинать задумываться, Исаев он или Штирлиц. Потому что начинается новая эпоха.
--- --- ---
Прибежав в себя, Пелевин задумался, отчего это его так мучают бесконечные кошмары. После мучительных размышлений он решил, это от советского воспитания, которое лежит в основе всей нашей цивилизации. Даже ночью его мучило обилие соцсоревнования. Даже во сне он помнил, кто он такой и что он делает, и это вызвало у него такие муки, каких не испытывали ни в одном лагере ещё никогда. Куда уж там гражданскому сообществу. Оказалось: в жизни все совсем не так. Жизнь тут вообще не при чём. Пелевин внезапно понял, что его настоящая фамилия - Янис-Сорокин. Когда это открытие обрушилось на него, как кирпич на голову, - ведь Янус не может испытывать никаких эмоций, кроме отвращения, подумал он с ужасом, - он понял самое главное. И немедленно проснулся. Именно в этот момент к нему и подошёл его старый товарищ по Индустриальному техникуму советских писателей, всегда появлявшийся в его кошмарах, когда начиналась кошмарная фантасмагория. Это был именно тот человек, который как раз и был ему нужен. Ведь Пелевину надо было дописать эпизод с Чингизом Чингизовичем, директором психического дома № 42, где герой проходил психоанализ - и от этого зависело спасение Пастернака. Тихонов не возражал, напротив, предложил подобрать кандидатуру. Он сказал: когда ты проснулся, то оказался в раю. Нельзя проснуться и перейти границу, где добро и зло теряют смысл. В раю вообще нет места для зла. Если тебе снится кошмар, не верь своей интуиции. Он сказал, надо рассказывать один и тот же сон разным людям. Ты тогда сможешь задать любой вопрос. Правда, ответ должен быть одномоментным. Когда ты наконец соберёшься с силами, у тебя уже не будет проблем с вопросом. С силами было плохо. Иногда, в особо депрессивные дни, он даже забывал, зачем он здесь. А сейчас получалось, ему помогают. Помогают даже против его воли. Особенно хорошо это было заметно по тем снам, над которыми он работал в последнее время. Никто и не думал, но казалось, будто его терзают сомнения по поводу того, соответствует ли действительности целый ряд видений, хранящихся в его душе. Раньше с ним такого не случалось. Только в последние несколько лет. Сказав, чтобы он не волновался, Тихонов исчез, словно растворившись в воздухе. Вскоре Пелевин уже сидел за круглым столом и весело смотрел на улыбающееся лицо генсека ООН Юрия Михайловича. Улыбалось оно нечасто. Гораздо чаще генсек производил на Певзнера очень мрачное впечатление. Становилось не по себе. Или, может, прямо сейчас надо начинать?
--- --- ---
Оторопев от неожиданного появления своей тени, Леонов проснулся от того же ужаса, от которого на днях проснулся и Пильняк. Бросив насмешливый взгляд на скошенный потолок, Юрий Михайлович сказал ему как всегда немного небрежно: "Я хочу, господа, обсудить с вами вопрос о роспуске этой партийной организации". Тут он заметил свою тень и повернул к ней голову. Охнул, его пальцы стиснули край стола. Леонов вспомнил о Перове и понял - это не Тихонов. За столом сидел совсем другой человек. Он был худым и очень высоким, совершенно лысым, почти как сам генсек. Взгляд его был мрачным и пронизывающим. На нём был строгий пиджак с иголочки. Одному богу известно, сколько надо времени, думал Леонов, отпивая горький чай из тонкой фарфоровой чашки, на которую был направлен тёмный взгляд незнакомца, для того чтобы этот человечек успел так быстро убедить генсеков всех стран в необходимости немедленно прекратить войну и всё начать заново. Более того. Этого человека явно хорошо знали в высших кругах и высшие круги ему безоговорочно доверяли. Говорили, тот был знаменит на всю страну. Фантастическая карьера. Дальше лезть не стоит. В конце концов, о Свердловском путче писали все средства массовой информации, ничего удивительного, если все знают его одного. Вот только как потом вернуться на стезю партийного служения, даже если этот путь существует? КГБ, наверное, припугнёт. Попробовать разобраться самому? Нет, можно и в психушку попасть. Давно надо завязывать с наркоматами. Потому как то, чем он занимается последнее время, выходит за все разумные пределы. Выпить? Поговорить с Брежневым? Тоже не к добру. Идёт война. Но всё равно надо выпить. Больше всего на свете Юрий Михайлович боялся, что он чего-нибудь да выпьет. Нет. Не сейчас. Надо взять себя в руки. Кроме того… В дверях появилась ещё одна тень. Видно, возникли какие-то сложности с электроплиткой. Оторопело уставившись на незнакомца (он сидел чуть в стороне), Леонов вспомнил про бутылку армянского коньяка «Арарат». В любом случае стоило попробовать. "Вот как только?.. Надо встать… Надо… Нет… Так нельзя. Президент будет недоволен. Американцы ведь даже пустили его фотографию по Интернету. Наверно, хотят, чтоб я сел. Без бутылки они меня не отпустят. Хорошо, пусть даже всё остальное получится. Как только закончим, сразу же вернусь. Пока ещё я могу нормально работать. Пожалуй, пойду на сцену. Поеду в гости к друзьям. Попытаюсь чего нибудь в себя влить…".
--- --- ---
Оцепенело повернувшись на другой бок, Петька вдруг вспомнил, что он забыл про надпись на потолке. Встав, подошёл к изразцовой печке. Навалив внутрь дров, поставил на огонь кастрюлю с водой. Осторожно приподняв крышку, стал поглядывать, как пузырится в кастрюле мыльная пена. Вдруг ему показалось, что от надписи на стенке исходит слабый свет. Петька отпрянул. И опять вспомнил. Никакой это был не свет, а отблеск от радужной поверхности зеркала. Поняв, кто сидит в кресле у стола, Петя медленно повернулся и пошёл к двери. Чапаев хмыкнул и стал большим пальцем руки выбивать какую-то мелодию на столе. Получалось у него отменно. У Петьки застучали зубы. Он вспомнил о фугасах, рыбе фугу и фуге фа-бемоль-минор, которую по привычке свистел во сне. Стоило остановиться, и эти неприятные звуки, вторящие его дрожащему от страха телу, многократно усиливались. Дойдя до выхода, остановился. Лицо у Чапаева, похоже, стало задумчивым. Достал из шкафа початую бутылку коньяка. Избавившись от пробки, налил полную стопку, выпил и вопросительно уставился на Петьку. Некоторое время оба молчали, думая каждый о своём. Потом Чапаев сказал: --- Петька, ты ведь помнишь, мы хотели перейти к мирным методам работы. Помнишь? После того как были зафиксированы первые успехи? Но правительство заупрямилось. Знаешь, какая у них привычка? Не помнят о надписи на потолке, хоть ты лопни. Начинают новые проекты, не оторопев как следует. Никогда нельзя дать им расслабиться. Переговори с людьми. Скажи - если они не помогут, придётся поискать другого архитектора и сисадмина. А у нас и так перебоев с краской не будет. Не переживай так. Мы ещё повоюем. Вот станешь начальником ЖЭКа, будешь там плакаты на стенах клеить, вот тогда с ними будет сложнее. Они заставят водокачку купить и будут учить, что управдом - друг человека. А когда какой-нибудь мужичок довыступается, они ставят вопрос ребром - или плати, или закроем линию доставки. Полдень ведь, 22 век, понимаешь ли. К этому надо быть готовым. Так что не переживай, есть у меня одна мысль. Работать со слухом - дело не хитрое. Слышишь, вода кипит? Готовь бумагу. Я сейчас накатаю кое-что. Времени у тебя мало. Часов через шесть начнётся утреннее совещание. Если ничего не придумаем, получишь пайку спирта. Понял? Лады?
Петька упрямо очухался и стал торопливо переписывать черновик на жирной бумаге бланка жировки. Через несколько минут в бланке были уже многочисленные загогулины и неразборчивые крючки. Спрятав листок в карман, вынул из кармана плаща пистолет. Размышляя, на всякий случай подбросил его на ладони. Рука не дрожала. "Надо быть предельно осторожным. С оружием надо работать быстро". Глянул на часы. Оставалось ещё полтора часа. Он стал нервно расхаживать по комнате. Пытался представить себе, какими могут быть приготовления у Чапаева. Снова выглянул в окно. Дождя не было.
--- --- ---
Кастанедов был прав. Закрывшись в своей комнате, Фурманов стал рисовать карты. Часто он останавливался и задумывался. Потом посмотрел на дверь. Было уже почти десять. На улице лил дождь. Быстро набросав очередной рисунок, пошёл на кухню. Кастанедов сидел за столом. Перед ним дымилась каша в тарелке. Услышав шаги, поднял глаза. Увидев рисунок в руках Федора, кивнул и криво усмехнулся. Подумав, он велел Фурманову ещё раз нарисовать план здания и захватить из хранилища несколько учебников. Уже выходя из кухни, Фёдор увидел висящую на стене картину. Это была репродукция картины Шишкина «Букет». Вспомнилось, как Кастанедов рассказывал, почему именно её повесил здесь, в доме. Вернее, когда это было, ещё до поездки в Москву. Тогда он впервые услышал русскую классику, да так и остался здесь навсегда, надеясь увидеть дона Хренаро, воплотившегося в Василия Ивановича. К концу шестидесятых, наоборот, восторг от реального искусства сменился разочарованием, желанием увидеть именно тусклую мазню на щербатой стене - отсюда и надежда на потенциального спасителя. Но и Шишкин, и Шишкинд мало чем мог помочь. Его тексты не вызывали никакого желания жить, от них скручивало в три погибели, от них хотелось сбежать, спрыгнув с забора. А того, к чему он так стремился в детстве, с ним уже давно не случалось. Иногда он начинал испытывать к этим двум художникам неподдельную симпатию. То, во что они верили, находило отклик в его душе. Одна картина, написанная Шишкиным, находилась в одном из музеев, другая картина, написанная Шишкиндом, висела в одной из комнат этого дома. Вот только почему-то он никак не мог взять в толк, где именно.
Петька оторопело подошёл к сидящему за своим столом Кастанедову и молча положил на стол лист бумаги. Тот взял его и погрузился в чтение. Потрескавшиеся губы его шевелились. Закончив, Кастанедов спросил: "Когда?". Петька почувствовал, как к щекам приливает кровь. Чтобы ответить, прочистил горло. Когда он заговорил, ему вдруг стало страшно. Он понял, что оторопел. Сказал: «Завтра». Кастанедов усмехнулся, посмотрел куда-то в сторону и произнёс:" Ладно, отдыхай. Самое главное мы, кажется, уже поняли". И протянул руку. Петька пожал её.
--- --- ---
Некоторые с трудом верят, будто в эпоху торжества великих побед человека можно было склонить к активным действиям с помощью искусных агитационных технологий. Это не совсем так, поскольку все усилия наши в этом направлении были сосредоточены исключительно на гражданской сфере. Ничего более воинственного и страшного придумать просто невозможно. Единственное, о чём мы могли теперь говорить и писать, так это о ленинизме. О Трёх источниках, о Трёх составных частях, об отзовизме и о трёх типах большевизма. Теперь я не знаю, верили ли тогда в успех этого мистического ритуала или нет. Хотя, если честно, не особо важно. Надо было только заставить всех этих людей понять, наконец, чего они хотят и что их ждёт. Иначе грош нам всем был бы цена. Особенно это касалось кинематографа. Функции искусной и одновременно будничной пропаганды стали казаться мне теперь почти второстепенными. Главное заключалось не в том, чтобы с такой же легкостью найти тех, кто нам нужен, а в правильном понимании того факта, кого именно мы собираемся привлекать на свою сторону. Точнее, какие именно ценности им предлагать. Тут я полагался на своё воображение. И оно не подвело: за три дня удалось найти троих желающих оторопеть. Среди них оказались известные деятели искусств, писатели и журналисты, тайные космонавты и явные алконавты.
Как было принято говорить, каждое слово было крепко завязано на своих собственных корнях.