Александр Павлович Нилин «Стрельцов. Человек без локтей»
Статистика позволяет масштабно обобщить возможности Стрельцова.
В день своего двадцатилетия в матче сборных СССР и Болгарии он забивает два мяча.
В конце июля и начале августа играет в турнире Третьих Дружеских игр молодёжи (это в рамках спортивной программы Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве - события мало изученного в истоках инициативы и решающих мотивах: они увели бы на самые-самые верха, в подробностях изыскания средств и сил; как вообще решились власти раздернуть железный занавес настолько широко, чтобы переполнить режимную Москву иностранцами?) и в четырёх матчах против молодёжных сборных Венгрии и Чехословакии, где немало игроков выступало из вторых и национальных сборных (у нас-то, не умничая, попросту выставили основной состав первой сборной СССР), а также Индонезии и Китая - ещё шесть.
В августе он играет за сборную на предварительном этапе первенства мира с Финляндией - два гола, а за свой клуб в чемпионате и в матче с приехавшей в Москву французской командой «Ницца» забивает три.
В сентябре уже «Торпедо» едет во Францию - играют с «Марселем», «Рэсингом» и снова с «Ниццей» - на Стрельцова приходится семь из забитых французам голов, причем в матчах с «Марселем» и «Рэсингом» он делает хет-трик.
В этом же месяце - голы Эдика в кубковой игре и в трудном календарном матче с киевлянами. Потом с интервалом в неделю две встречи «Торпедо» с динамовцами Тбилиси. В первой - гол и во второй (кубковой) - пять.
В конце, сентября он играет за сборную СССР против венгров и забивает решающий мяч - 2:1. Первый забитый Борисом Татушиным гол венгры отыграли ещё в первом тайме, но за две минуты до конца матча Эдик свою миссию исполнил.
Через месяц в игре на первенство ещё два гола - донецкому «Шахтёру»:
Итак, за двадцать два выхода Стрельцова в течение девяноста семи дней на поле - тридцать один забитый мяч. Но среди бомбардиров «Торпедо» Эдуард стал с двенадцатью мячами вторым. Кузьма забил четырнадцать.
Но в фельетон Нариньяни и он попал.
Поводом для критического выступления газеты послужил случай на Белорусском вокзале…
Конечно, если на откровенность, были и ещё поводы придираться к Эдику и только к Эдику.
Через несколько часов после свистка рефери, возвестившего - позволю себе штамп как цитату из спортивной журналистики былых, однако не прошедших времен - об окончании в Москве календарного матча «Торпедо» в очень успешном для них сезоне, Эдуарда Стрельцова доставили в отделение милиции за драку, затеянную им в квартире незнакомых людей - представителям правопорядка он сумбурно сообщил, что в чужой дом ворвался, преследуя человека, оскорбившего футболиста действием на трамвайной остановке. Но аргументы трезвых обитателей квартиры показались милиционерам убедительнее пьяных претензий Эдика.
Не успели замять эту некрасивую историю, как в январе нового года Эдуард повздорил с кем-то на станции метро «Динамо», но на этих эпизодах фельетонисту «Правды» казалось невыгодным сосредоточиваться. Пришлось бы подставить под удар советскую милицию, в обоих случаях отступившую под давлением представителей завода. А трогать милицию и Нариньяни запрещалось - проще было врезать футбольным начальникам, не называя главных фамилий.
Дополнительный матч против польской сборной, когда решалось, кто же - наши футболисты или поляки - поедет на чемпионат мира в Швецию, назначили играть на нейтральном поле в Лейпциге.
Иванов со Стрельцовым обедали у Валиной сестры - пили, естественно, вино. Эдик, как провинциал из Перова, боялся опоздать на поезд - ехали экспрессом Москва - Берлин, - но старший товарищ его успокаивал. Иванов уверял, что на такси они успеют вовремя. Вообще от «Автозаводской» до «Белорусской» прямая ветка метро. Но как-то несолидно таким заслуженным людям в метро спускаться. Не учли транспортные пробки: выскочили из машины - и бегом на платформу, а поезд только-только от неё отошел. На платформе оставался в ожидании Вали с Эдиком начальник отдела футбола спортивного министерства Антипёнок.
Антипёнок и сумел договориться, что поезд на разъезде под Можайском остановят. А до Можайска мчались на автомобиле.
Стрельцов в матче на первенство с «Зенитом» получил травму - и в конце второго круга за клуб свой не играл. Но в сборную включили. И теперь после опоздания на экспресс не выйти на поле значило надолго остаться в штрафниках. Эдик попросил Белаковского: «Уж вы, Олег Маркович, что-нибудь сделайте, чтобы мне только сыграть…» Но выйти на поле оказалось мало - польские защитники уже знали Стрельцова отлично и с ним не церемонились. В самом начале, на пятой минуте, с одним из них Эдуард столкнулся в воздухе - и приземлился, конечно, неудачно: с такой травмой лучше и не прыгать было. Но в его положении отступать нельзя - впереди Москва с неминуемыми неприятностями.
Олег Маркович, как всегда, выручил - стянул ногу эластичным бинтом. И штрафник вину кровью смыл - забил гол. А второй мяч с его подачи забил динамовец Генрих Федосов.
Тренер сборной Качалин сказал после матча: «Я не видел никогда, чтобы ты так с двумя здоровыми ногами играл, как сегодня с одной…»
Но у Нариньяни было своё мнение.
Фельетон, опубликованный в «Комсомольской правде», озаглавлен был «Звёздная болезнь».
Валентин Иванов познакомился с гимнасткой Лидией Калининой в конце сентября пятьдесят шестого года в Ташкенте, где собрали олимпийцев перед отправлением в Мельбурн.
И через много лет, когда семью Ивановых, показательную семью знаменитых спортсменов (жена торпедовского корифея побеждала на двух Олимпиадах), с великолепными детьми и образцово налаженным домом, верными и полезными друзьями, прочным положением в обществе, привычно ставили в пример, Эдик всё равно говорил мне, что брак Кузьмы не одобряет. Точнее, не одобрял самого Валиного замысла жениться на Лиде. И своего мнения не переменил даже тогда, когда в оценке этой эталонной семьи оставался в одиночестве. Он что-то путано говорил про то, что Иванов заслуживал лучшей партии (Кузьму он считал красавцем). Но я не мог с ним согласиться - Лидия Гавриловна изящна и привлекательна по сей день, мужа поддерживала во все трудные минуты, свою долгую удачливую карьеру никогда семейным делам не противопоставляла, даже наоборот. Однако важно для понимания отношений между партнерами, что Эдик со своею детской прямотой высказал Валентину свои сомнения - и, боюсь, лез с бестактными, учитывая серьёзность чувств Иванова к Лиде, советами…
Не собираюсь одной стрельцовской бестактностью объяснять некоторое охлаждение, наметившееся в дружбе партнеров к началу сезона пятьдесят восьмого года.
Думаю, что Валентин Козьмич - напомню лишний раз, что был он старше Эдика, а мы здесь условились принимать во внимание особые счёты спортсмена со временем, отмеренным ему на судьбу и карьеру, и не только старше, но и умнее, о чём я никогда не забываю, когда сопоставляю их жизни в футболе, - так вот думаю, что Валентин Козьмич начал немного уставать от непредсказуемости товарища, с которой в быту он справлялся с гораздо меньшим удовольствием, чем на поле. Кузьма не отказывался от развлечений, но безоглядность в них ему всё больше претила. Выпить он мог никак не меньше, если не больше, чем Стрельцов, но никакого кайфа от потери контроля над собой никогда не испытывал. Эдик, прямо скажем, пить не умел. Он был из тех людей, что меры убежденно знать не хотят - хмелеют довольно быстро, но пить продолжают всё равно, невольно возлагая на собутыльников необходимость дальнейшей опеки и транспортировки. При славе Эдика ему вроде бы гарантирована была забота и опека. Но, как видим, всё равно же влипал в различные неприятности. Мне кажется, Иванову претила роль какой бы то ни было уважаемой, любимой, однако, няньки. Кроме того, он гораздо острее и осмысленнее чувствовал свою избранность. Дорожил ею - и ею же руководствовался, выбирая компанию для отдыха с предполагаемым вкушением напитков. Возможно, развлечения Эдика раздражали его однообразием, круг интересов Иванова под влиянием знакомств, доступных знаменитому футболисту, расширялся.
Ну и чувство самосохранения у Валентина, конечно, было выше. Травму, полученную им в пятьдесят пятом году, излечить полностью не удалось: колено у Иванова так и не сгибается до конца - Лидия Гавриловна считает, что он прихрамывает и при ходьбе. Поэтому свою дальнейшую жизнь в футболе он вынужден был строго просчитывать. Это никогда никому не бросалось в глаза. Иванов не переусердствовал в тренировках. Но и не давал себе поблажек в труднейших матчах. Ни в чём себя не ограничивал, в течение всей футбольной карьеры не забывал дороги в хорошие рестораны. Артистичность в игре сочетал с приветливой общительностью в быту, особенно когда вращался в кругу стоящих, интересных ему, равных по положению в обществе людей. Но внутреннее ощущение опасности, возникшее в годы, когда в молодые их со Стрельцовым безумства стали вмешиваться власти и пресса, никогда больше его не оставляло. Он раньше других осознал, что на ведущих игроков, не спрятанных под кителями и гимнастёрками с погонами, идет атака и возможен отстрел… Не знаю, предостерегал ли он Эдика от шагов совсем уж неосторожных или не верил, что Стрельцов, слишком далеко от берега отнесенный тёплым течением эйфории, его услышит, но поведением повзрослевшего человека он уводил себя в сторону от участившихся нападок на вольничавших футболистов. Недоброжелатели обвиняли потом Валентина в излишней хитрости. Но он своим - отдельным - миром жертвовать не захотел - и что же: бросать в него за это камень?
Иванов женился на Лиде через три года после знакомства в Ташкенте.
Возможно, дававший бестактные советы Эдик считал себя опытным семьянином - он женился в пятьдесят седьмом. А вслух о намерении сочетаться с Аллой браком заговорил ещё до Мельбурна - он со своей девушкой знаком был со школы.
В «Торпедо» и на заводе женитьбу двадцатилетнего Стрельцова восприняли в первую очередь как акт педагогический. (Что не помешало Антипёнку после матча против румын, где Эдик забил невероятный гол, произнести фразу из тех, что нормальному человеку в нормальной стране нарочно не придумать: «Мы узнали, что перед этой ответственной игрой - матч был товарищеским - Стрельцов женился. Факт говорит о слабой воспитательной работе в команде «Торпедо»».) Алла автоматически превращалась и во внештатного члена тренерского штаба, завкома или даже парткома. На тренера Маслова она произвела «наилучшее», по его словам (правда, произнесённым на допросе у следователя), впечатление. В конфликтах с мужем и свекровью «Дед» брал её сторону. И то же самое можно сказать о враче команды Сергее Егорове, которого тоже настойчиво пытались сделать гувернером Эдика. Доктор Егоров долго уговаривал Софью Фроловну согласиться на женитьбу сына - именно на Алле. Егоров - опять же на допросе у следователя - говорил, что немедленному согласию матери мешали корыстные мотивы: девушка, дескать, из бедной семьи… На Софью Фроловну подействовало и поведение холостяка-сына: Эдик не только стал реже ночевать дома, но и дважды собирал свои вещи, намереваясь уйти от мамы. Однажды они завалились пьяные на Автозаводскую вместе с Михаилом Огоньковым и его девушкой - в развлекательной жизни Стрельцова Огоньков всё чаще теперь занимал место Валентина Иванова. Торпедовские деятели считали, что спартаковец плохо влияет на Эдуарда. Егоров настоятельно просил Софью Фроловну, чтобы она не держала дома выпивку. Эдик же, узнав, что мать, несмотря на его предупреждающий об их приходе с Мишей телефонный звонок, не поставила на стол вино и закуску, убежал в одних носках из дому в торпедовское общежитие. А гость из «Спартака» и не подумал уходить - они с дамой легли в кровать Софьи Фроловны. Как «скорую помощь», вызывали доктора Егорова. Он выдворил Огонькова - и в глазах матери Стрельцова стал лучшим другом дома.
После свадьбы Егоров ежедневно навещал молодых - как сам он объяснял, чтобы смягчать возможные противоречия между свекровью и снохой, справедливо полагая, что напряжение в отношениях между ними вынудит Эдуарда пореже бывать дома. Но однажды разъярённая домашней обстановкой Софья Фроловна набросилась на благодетеля-доктора, обвинив его в том, что он заискивает перед необходимым их команде Эдиком, вместо того, чтобы воспитывать его. Егоров был обижен в лучших чувствах и заявил, что ноги его в этом скандальном доме не будет. И он действительно перестал ходить к Стрельцовым.
В день своего двадцатилетия в матче сборных СССР и Болгарии он забивает два мяча.
В конце июля и начале августа играет в турнире Третьих Дружеских игр молодёжи (это в рамках спортивной программы Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве - события мало изученного в истоках инициативы и решающих мотивах: они увели бы на самые-самые верха, в подробностях изыскания средств и сил; как вообще решились власти раздернуть железный занавес настолько широко, чтобы переполнить режимную Москву иностранцами?) и в четырёх матчах против молодёжных сборных Венгрии и Чехословакии, где немало игроков выступало из вторых и национальных сборных (у нас-то, не умничая, попросту выставили основной состав первой сборной СССР), а также Индонезии и Китая - ещё шесть.
В августе он играет за сборную на предварительном этапе первенства мира с Финляндией - два гола, а за свой клуб в чемпионате и в матче с приехавшей в Москву французской командой «Ницца» забивает три.
В сентябре уже «Торпедо» едет во Францию - играют с «Марселем», «Рэсингом» и снова с «Ниццей» - на Стрельцова приходится семь из забитых французам голов, причем в матчах с «Марселем» и «Рэсингом» он делает хет-трик.
В этом же месяце - голы Эдика в кубковой игре и в трудном календарном матче с киевлянами. Потом с интервалом в неделю две встречи «Торпедо» с динамовцами Тбилиси. В первой - гол и во второй (кубковой) - пять.
В конце, сентября он играет за сборную СССР против венгров и забивает решающий мяч - 2:1. Первый забитый Борисом Татушиным гол венгры отыграли ещё в первом тайме, но за две минуты до конца матча Эдик свою миссию исполнил.
Через месяц в игре на первенство ещё два гола - донецкому «Шахтёру»:
Итак, за двадцать два выхода Стрельцова в течение девяноста семи дней на поле - тридцать один забитый мяч. Но среди бомбардиров «Торпедо» Эдуард стал с двенадцатью мячами вторым. Кузьма забил четырнадцать.
Но в фельетон Нариньяни и он попал.
Поводом для критического выступления газеты послужил случай на Белорусском вокзале…
Конечно, если на откровенность, были и ещё поводы придираться к Эдику и только к Эдику.
Через несколько часов после свистка рефери, возвестившего - позволю себе штамп как цитату из спортивной журналистики былых, однако не прошедших времен - об окончании в Москве календарного матча «Торпедо» в очень успешном для них сезоне, Эдуарда Стрельцова доставили в отделение милиции за драку, затеянную им в квартире незнакомых людей - представителям правопорядка он сумбурно сообщил, что в чужой дом ворвался, преследуя человека, оскорбившего футболиста действием на трамвайной остановке. Но аргументы трезвых обитателей квартиры показались милиционерам убедительнее пьяных претензий Эдика.
Не успели замять эту некрасивую историю, как в январе нового года Эдуард повздорил с кем-то на станции метро «Динамо», но на этих эпизодах фельетонисту «Правды» казалось невыгодным сосредоточиваться. Пришлось бы подставить под удар советскую милицию, в обоих случаях отступившую под давлением представителей завода. А трогать милицию и Нариньяни запрещалось - проще было врезать футбольным начальникам, не называя главных фамилий.
Дополнительный матч против польской сборной, когда решалось, кто же - наши футболисты или поляки - поедет на чемпионат мира в Швецию, назначили играть на нейтральном поле в Лейпциге.
Иванов со Стрельцовым обедали у Валиной сестры - пили, естественно, вино. Эдик, как провинциал из Перова, боялся опоздать на поезд - ехали экспрессом Москва - Берлин, - но старший товарищ его успокаивал. Иванов уверял, что на такси они успеют вовремя. Вообще от «Автозаводской» до «Белорусской» прямая ветка метро. Но как-то несолидно таким заслуженным людям в метро спускаться. Не учли транспортные пробки: выскочили из машины - и бегом на платформу, а поезд только-только от неё отошел. На платформе оставался в ожидании Вали с Эдиком начальник отдела футбола спортивного министерства Антипёнок.
Антипёнок и сумел договориться, что поезд на разъезде под Можайском остановят. А до Можайска мчались на автомобиле.
Стрельцов в матче на первенство с «Зенитом» получил травму - и в конце второго круга за клуб свой не играл. Но в сборную включили. И теперь после опоздания на экспресс не выйти на поле значило надолго остаться в штрафниках. Эдик попросил Белаковского: «Уж вы, Олег Маркович, что-нибудь сделайте, чтобы мне только сыграть…» Но выйти на поле оказалось мало - польские защитники уже знали Стрельцова отлично и с ним не церемонились. В самом начале, на пятой минуте, с одним из них Эдуард столкнулся в воздухе - и приземлился, конечно, неудачно: с такой травмой лучше и не прыгать было. Но в его положении отступать нельзя - впереди Москва с неминуемыми неприятностями.
Олег Маркович, как всегда, выручил - стянул ногу эластичным бинтом. И штрафник вину кровью смыл - забил гол. А второй мяч с его подачи забил динамовец Генрих Федосов.
Тренер сборной Качалин сказал после матча: «Я не видел никогда, чтобы ты так с двумя здоровыми ногами играл, как сегодня с одной…»
Но у Нариньяни было своё мнение.
Фельетон, опубликованный в «Комсомольской правде», озаглавлен был «Звёздная болезнь».
Валентин Иванов познакомился с гимнасткой Лидией Калининой в конце сентября пятьдесят шестого года в Ташкенте, где собрали олимпийцев перед отправлением в Мельбурн.
И через много лет, когда семью Ивановых, показательную семью знаменитых спортсменов (жена торпедовского корифея побеждала на двух Олимпиадах), с великолепными детьми и образцово налаженным домом, верными и полезными друзьями, прочным положением в обществе, привычно ставили в пример, Эдик всё равно говорил мне, что брак Кузьмы не одобряет. Точнее, не одобрял самого Валиного замысла жениться на Лиде. И своего мнения не переменил даже тогда, когда в оценке этой эталонной семьи оставался в одиночестве. Он что-то путано говорил про то, что Иванов заслуживал лучшей партии (Кузьму он считал красавцем). Но я не мог с ним согласиться - Лидия Гавриловна изящна и привлекательна по сей день, мужа поддерживала во все трудные минуты, свою долгую удачливую карьеру никогда семейным делам не противопоставляла, даже наоборот. Однако важно для понимания отношений между партнерами, что Эдик со своею детской прямотой высказал Валентину свои сомнения - и, боюсь, лез с бестактными, учитывая серьёзность чувств Иванова к Лиде, советами…
Не собираюсь одной стрельцовской бестактностью объяснять некоторое охлаждение, наметившееся в дружбе партнеров к началу сезона пятьдесят восьмого года.
Думаю, что Валентин Козьмич - напомню лишний раз, что был он старше Эдика, а мы здесь условились принимать во внимание особые счёты спортсмена со временем, отмеренным ему на судьбу и карьеру, и не только старше, но и умнее, о чём я никогда не забываю, когда сопоставляю их жизни в футболе, - так вот думаю, что Валентин Козьмич начал немного уставать от непредсказуемости товарища, с которой в быту он справлялся с гораздо меньшим удовольствием, чем на поле. Кузьма не отказывался от развлечений, но безоглядность в них ему всё больше претила. Выпить он мог никак не меньше, если не больше, чем Стрельцов, но никакого кайфа от потери контроля над собой никогда не испытывал. Эдик, прямо скажем, пить не умел. Он был из тех людей, что меры убежденно знать не хотят - хмелеют довольно быстро, но пить продолжают всё равно, невольно возлагая на собутыльников необходимость дальнейшей опеки и транспортировки. При славе Эдика ему вроде бы гарантирована была забота и опека. Но, как видим, всё равно же влипал в различные неприятности. Мне кажется, Иванову претила роль какой бы то ни было уважаемой, любимой, однако, няньки. Кроме того, он гораздо острее и осмысленнее чувствовал свою избранность. Дорожил ею - и ею же руководствовался, выбирая компанию для отдыха с предполагаемым вкушением напитков. Возможно, развлечения Эдика раздражали его однообразием, круг интересов Иванова под влиянием знакомств, доступных знаменитому футболисту, расширялся.
Ну и чувство самосохранения у Валентина, конечно, было выше. Травму, полученную им в пятьдесят пятом году, излечить полностью не удалось: колено у Иванова так и не сгибается до конца - Лидия Гавриловна считает, что он прихрамывает и при ходьбе. Поэтому свою дальнейшую жизнь в футболе он вынужден был строго просчитывать. Это никогда никому не бросалось в глаза. Иванов не переусердствовал в тренировках. Но и не давал себе поблажек в труднейших матчах. Ни в чём себя не ограничивал, в течение всей футбольной карьеры не забывал дороги в хорошие рестораны. Артистичность в игре сочетал с приветливой общительностью в быту, особенно когда вращался в кругу стоящих, интересных ему, равных по положению в обществе людей. Но внутреннее ощущение опасности, возникшее в годы, когда в молодые их со Стрельцовым безумства стали вмешиваться власти и пресса, никогда больше его не оставляло. Он раньше других осознал, что на ведущих игроков, не спрятанных под кителями и гимнастёрками с погонами, идет атака и возможен отстрел… Не знаю, предостерегал ли он Эдика от шагов совсем уж неосторожных или не верил, что Стрельцов, слишком далеко от берега отнесенный тёплым течением эйфории, его услышит, но поведением повзрослевшего человека он уводил себя в сторону от участившихся нападок на вольничавших футболистов. Недоброжелатели обвиняли потом Валентина в излишней хитрости. Но он своим - отдельным - миром жертвовать не захотел - и что же: бросать в него за это камень?
Иванов женился на Лиде через три года после знакомства в Ташкенте.
Возможно, дававший бестактные советы Эдик считал себя опытным семьянином - он женился в пятьдесят седьмом. А вслух о намерении сочетаться с Аллой браком заговорил ещё до Мельбурна - он со своей девушкой знаком был со школы.
В «Торпедо» и на заводе женитьбу двадцатилетнего Стрельцова восприняли в первую очередь как акт педагогический. (Что не помешало Антипёнку после матча против румын, где Эдик забил невероятный гол, произнести фразу из тех, что нормальному человеку в нормальной стране нарочно не придумать: «Мы узнали, что перед этой ответственной игрой - матч был товарищеским - Стрельцов женился. Факт говорит о слабой воспитательной работе в команде «Торпедо»».) Алла автоматически превращалась и во внештатного члена тренерского штаба, завкома или даже парткома. На тренера Маслова она произвела «наилучшее», по его словам (правда, произнесённым на допросе у следователя), впечатление. В конфликтах с мужем и свекровью «Дед» брал её сторону. И то же самое можно сказать о враче команды Сергее Егорове, которого тоже настойчиво пытались сделать гувернером Эдика. Доктор Егоров долго уговаривал Софью Фроловну согласиться на женитьбу сына - именно на Алле. Егоров - опять же на допросе у следователя - говорил, что немедленному согласию матери мешали корыстные мотивы: девушка, дескать, из бедной семьи… На Софью Фроловну подействовало и поведение холостяка-сына: Эдик не только стал реже ночевать дома, но и дважды собирал свои вещи, намереваясь уйти от мамы. Однажды они завалились пьяные на Автозаводскую вместе с Михаилом Огоньковым и его девушкой - в развлекательной жизни Стрельцова Огоньков всё чаще теперь занимал место Валентина Иванова. Торпедовские деятели считали, что спартаковец плохо влияет на Эдуарда. Егоров настоятельно просил Софью Фроловну, чтобы она не держала дома выпивку. Эдик же, узнав, что мать, несмотря на его предупреждающий об их приходе с Мишей телефонный звонок, не поставила на стол вино и закуску, убежал в одних носках из дому в торпедовское общежитие. А гость из «Спартака» и не подумал уходить - они с дамой легли в кровать Софьи Фроловны. Как «скорую помощь», вызывали доктора Егорова. Он выдворил Огонькова - и в глазах матери Стрельцова стал лучшим другом дома.
После свадьбы Егоров ежедневно навещал молодых - как сам он объяснял, чтобы смягчать возможные противоречия между свекровью и снохой, справедливо полагая, что напряжение в отношениях между ними вынудит Эдуарда пореже бывать дома. Но однажды разъярённая домашней обстановкой Софья Фроловна набросилась на благодетеля-доктора, обвинив его в том, что он заискивает перед необходимым их команде Эдиком, вместо того, чтобы воспитывать его. Егоров был обижен в лучших чувствах и заявил, что ноги его в этом скандальном доме не будет. И он действительно перестал ходить к Стрельцовым.