Воспоминания афонского старца Николая (Генералова). Продолжение
Текст большой, в один пост не входит.
Приехали в Оренбург, вот… Я сразу устроился при церкви, свечном заводе. Владыка Леонтий нас принял хорошо. Стал читать вскоре, иподьяконствовать. И подал прошение… А в 76-м году, то есть через год, отец Мисаил уехал на Афон. Я остался один в его доме с тётей Клавой, которая, кстати сказать, скончалась схимонахиней Ксенией. И вот жил там и подал прошение, и ждал вызова на Афон.
Вот так в такси дал обет и оказался в Оренбурге. Потом, за две недели до отбытия нашего на Афон, меня владыка постриг в монашество и священники, в иеромонахи рукоположил. Чего я, кстати, очень не желал. Но за послушание пришлось принять сан иерейский. Конечно, много интересного пришлось пережить в Оренбурге. Вот, поскольку, говорить - это не писать, то можно, конечно, рассказать такие случаи, когда вызывали в КГБ. Как же, молодой человек в церкви появился, это интересно!
И вот, помню, ко мне приехали мама в Оренбург, кажется даже тётя Ганя приехала, кажется да. А мне пришла повестка явиться в военкомат. Это первый был вызов в лапы КГБешников. Пришла повестка, я получаю эту повестку, а внутри, как бы сердечный такой, голос говорит, что повестка не в военкомат совсем, а просто КГБешники вызывают. И какой дурак будет вызывать призывника в 12 часов дня? Ведь все дела всегда делаются с утра. А тут вызывали в 12 или даже на 2 часа дня. Вот, получив эту повестку, я пришёл в келью, угостил гостей всех, прочитал акафист святому Николаю и утром сходил в храм, побывал на заводе своём, свечном. А поскольку военкомат находился в пяти минутах ходьбы от церкви, ушёл в своё время в церковь.
Когда увидел, что народа никого нет, то я сразу понял, что меня вызывает КГБ. Волнения не было, а кстати сказать, когда я был санинструктором, то от санинструктора очень многое и многое зависит в роте, в части военной. И поскольку у нас были такие войска ракетные, много было офицеров, и я там был как бы в почёте. И поэтому я на эти звёздочки смотрел просто как на людей, никогда перед ними не заискивал и не боялся их. Ездил на стрельбище с офицерами, например, вот… Отстреляются офицеры, полковник части, батальона, скажет:
- Дайте и доктору отстреляться!
И вот мне набьют рожки с пулями, дадут пистолет, и я тоже стреляю вместе с ними. И поэтому для меня что офицер, что рядовой было однозначно.
И когда меня вызвали в военкомат, я пришёл, мне сказали:
- Пройдите, - как сейчас помню, - в двадцать первую комнату.
Я прошёл, приходят в штатском:
- Здравствуйте!
- Здравствуйте!
- Я майор КГБ, господин такой-то…, тогда товарищ… Товарищ такой-то. Кажется, Крюков, что ли. В этом роде что-то.
- Очень приятно, - ему говорю, - рад познакомиться!
- Садитесь!
Сел. И началась беседа. Беседа длилась часа два, вот… Они хотели, конечно, своего добиться, чтобы я согласился работать на них.
- Вот, - говорят, - надо поймать, здесь есть люди, которые работают во вред Церкви. Вот ограбили там-то церковь, архиерея ограбили.
А я им говорю:
- А эти люди известны!
- Как известны?!
- В Крокодиле, номер такой-то, было о них сказано, и даже фотография ихнего главаря, который умно составлял телеграммы архиерею. Потом ехал туда, якобы от другого архиерея и грабил того архиерея. И ехал к следующему и так, кажется, восемь архиереев ограбил.
Они поняли, что я знаком с этим, начали по-другому. И в общем, я можно сказать, и не молился, по молитвам тёти Анисии, тёти Гани, и то, что акафист прочёл святителю Николаю, положился на волю Божию… И в конце оказалось, что не они меня спрашивают, а их.
Потом они уже не вытерпели и говорят:
- Знаешь, у нас везде уши есть!
Тут как к слову пришлось:
- Я о них знаю, о ваших ушах!
Их это взбесило:
- Как так?!
- Очень просто, - говорю, - вот смотрите. Когда я приехал в Оренбург, я подал прошение в Москву, что поеду на Афон. Пришёл в церковь и сказал, что вот я подал прошение. На утро, когда отец Мисаил пошёл к уполномоченному, уполномоченный уже знал о моей повестке… о моём прошении. Тогда КГБешник взревел просто:
- Ты знаешь, как это делается?
- Как? - я говорю.
- Это вот берётся прямой провод с Москвы и звонится!
И прочее.
Я говорю:
- В том-то и беда, что прошение я ещё не подал!
- Как?!
- Очень просто, я это сказал на словах, а прошение очень совсем недавно подал.
Ну, их это совсем вывело из терпения. И да, надо сказать, когда мы где-то час пробеседовали с первым майором, дверь была приоткрыта. Я понял, что там кто-то следит другой. И не ошибся. Через некоторое время вошёл другой, полковник КГБ, и тоже начал мне мозги пудрить.
В конце концов, я говорю:
- На вас работать не собираюсь. Никого я вылавливать не хочу. Как хотите, для этого есть полиция, милиция, КГБ. Пускай занимается каждый своим делом. Я в Церковь пришёл не для того, чтобы ловить кого-то, чего-то помогать и закладывать своих православных христиан.
- Нет, - говорят, - будешь!
Я говорю:
- Нет, не буду.
- Да, - говорят, - ты, наверное, бывал уже в наших когтях?
- Нет, не бывал! Надеюсь, что это первый и последний раз
- А почему ты спокойный такой?
- А чего волноваться? - говорю. - Вы же такие ж люди как я, смертные.
- Если ты так думаешь, ты никогда у нас не вырастишь! Будешь как гриб!
Я говорю:
- Я не хочу от вас никакого роста. И, потом, это от вас совсем не зависит.
В общем, в этом тоне поговорили, они меня выпроводили.
- Об этом, - говорят, - пожалуйста, не разглашай, иначе тебе будет просто худо. А двадцать третьего (как сейчас помню) февраля должен прийти и сказать всё, что знаешь об этой компании.
Я говорю:
- Придёт 23 февраля и пройдёт, а я не приду. Вы знайте это!
И ушёл.
Также я продолжал работать, иподьяконствовать, читать, очень любил читать, читал громко. И вот в мае получаю новую повестку явиться в военкомат в 8 часов утра. А вот на этот раз получилось такое, что как бы голос в сердце, но я говорю, это надо пережить. Прямо на языке славянском, как будто бы кто-то говорит:
- В рясе пойдеши, спасен будеши. Без рясы пойдеши, погибнеши.
Я не мог понять, к чему это всё. Но, думаю, шутить с этим голосом не надо. Мисаила не было уже, старца, он был на Афоне. К владыке я с таким вопросом не обращался, вот… Да и духовника у меня не было в то время, потому что как-то не сложилась у нас такая духовная жизнь с нашими отцами в храме.
И вот с утра… с вечера, целый день у меня этот голос в сердце:
- В рясе пойдеши, спасен будеши. Без рясы пойдеши, погибнеши.
Вроде того - что хочешь, то и выбирай. Или погибнеши или спасен будеши, но должен пойти в рясе. Тогда я говорю тёте Клаве:
- Тётя Клава! На завтра приготовь мне рясу, погладь!
Она:
- Отец! Да ты что, с ума что ль сошёл?!
- Ничего не разговаривай, гладь рясу, чтоб завтра была готова.
А поскольку по российскому обычаю надо было ещё и сапоги, поехал на базар, купил яловые сапоги под рясу. И вот утром я одел эту рясу, одел сапоги, взял чётку, одел скуфейку. Ну, думаю, как же я пойду? А потом вспомнил, что когда я был Вильнюсе, то там был такой отец Василиск тогда, а было уже прохладно, а я, видно посинел уже от холода, и он дал мне свою рясу.
А я говорю:
- Отец! Я же просто иподьякон, не иеродиакон и никто.
- Да ничего, - говорит, - одевай, Бог благословит!
Ну, думаю, раз у меня благословение есть на ношение рясы, одел рясу, вышел с крыльца… Ну представьте себе - мне было тогда, шёл двадцать второй год, а тут в рясе, в то время! Это же было ещё при Брежневе! Подо мной будто земля горит!
И вот я иду. Куда там, не обращаю внимания ни на машины, ни на такси, автобусы. Иду пешком в военкомат. Пришёл в храм, там так и ахнули все певчие:
- Отец! Что с тобой?! Монахом стал?
Я говорю:
- Хуже!
Ну, поклонился, взял благословение у старцев, у седмичного. И вот без пяти или без десяти восемь… Или всё же кажется, к девяти было утра… Наверное да, к девяти было. Без десяти где-то девять я вышел из храма и пошёл к военкомату. Подошёл к военкомату. На сей раз возле военкомата мои призывники, очень много молодежи и все какие-то угрюмые. Когда я подошёл, они соскочили, кто на чём сидел, и как бы две шеренги, две цепи, и я вот иду, поднимаюсь в военкомат. Увидела меня секретарша, поскольку она знала уже, извещена была, конечно, что приду я от КГБешников, то тут же звонит капитану:
- Товарищ капитан! Генералов идёт!
И вот, слышу, за мною шаги двухметровые, бежит капитан, обгоняет меня и тут же говорит:
- Товарищ Генералов, пройдите в комнату такую-то.
Я прохожу.
- Вот, говорят, сейчас начинаются учения довольно-таки серьёзные.
А учения тогда проходили, как вы знаете все, два процента смертности, это было допустимо.
- И вот вы, как призывник, должны следовать.
- Пожалуйста, вот я пришёл.
Начался допрос:
- Ты кто, священник?
Я говорю:
- Нет.
- Ты кто, дьякон?
Я говорю:
- Нет.
- Ты кто?
Я говорю:
- Я служитель Церкви.
И опять:
- Ты кто, священник?
Я говорю:
- Нет.
- Ты кто, дьякон?
Я говорю:
- Нет.
- Ты кто?
Я говорю:
- Я служитель Церкви.
Вот так несколько раз они спрашивали, я так отвечал. Думаю, если сказать, священник, я не священник, они пришьют мне какую-нибудь статью. И так же дьякон. И почему я должен лгать? Сзади меня, чувствую, кто-то ходит. И вот вышел старший лейтенант напротив меня и говорит:
- Слушай, поп! А если завтра война?
- Ну и что? - я говорю. - Один из первых приду вот на этот же пункт.
- А как придёшь?
- Ну вот так, в рясе приду, вот как сейчас. Только вот ещё пару книг возьму, Евангелие с собой.
О, как он выматерился, бедняжка!
Ну, я тут же с жалобой капитану, говорю:
- Товарищ капитан! Что такое, я в армии слушал эти матерки и сейчас матерится! Всё-таки мы из возраста этого призывного вышли.
Он:
- Ну ладно, не волнуйся, успокойся. Давай, иди домой, жди вызов.
И вот, пока я не уехал, ждал этого вызова. Конечно, я не ждал, я знал, что его не будет. Вот это было второе искушение. Вот когда первое искушение было, тогда вызывали КГБешники, вот такое было ощущение после разговора с ними: не бойся, когда тебя поведут перед властями, то говорить…, подождите, как там… Евангелие это говорит…: «Не думайте, не гадайте, что будете говорить, дух Святый научит вас в тот час, како подобает рещи». Вот это как раз было. А здесь вот получилось совсем другое. Здесь был как бы голос внутренний. И главное, что на славянском языке: «В рясе пойдеши, спасен будеши. Без рясы пойдеши, погибнеши». Вот как объяснить эти два случая? Конечно, для верующего это всё объяснимо, но для неверующих это… не знаю как…
И вот это была вторая моя, так сказать, попытка, так сказать, второй поход в лапы КГБ. А о третьем искушении, так сказать, я догадался, уже будучи на Афоне.
Поскольку мы жили в деревне, от нас всё скрывали, я и, конечно, был очень, как сказать, доверчивый, что ли, или неразвитый, как хотите скажите… И вот, когда я уже, будучи антипросопом, жил на Карее, при киноте, попался под руки один журнал, а лучше сказать, приложение к журналу «Посев», которые назывались, эти приложения, «Грани». И вот, листая этот журнал, я посмотрел в оглавление, а там написано: «Есть ли проституция в Советском Союзе». И один чудак, какой-то писатель, описывает чуть ли не весь этот журнал, эту книгу, о том… о этих людях, о проститутках, что не работают… Но меня заинтересовал совсем другой пункт, который не ожидал никогда увидеть: «Проститутки на службе у КГБ». Думаю, неужели есть такое? И начал читать, прочитал этот пункт, как там КГБешники через…, ну при помощи девиц выманивают информацию и прочее, прочее. Я вспомнил такой случай. Вот сейчас о нём расскажу. Я уже был дьяконом после этих испытаний. Владыко меня рукоположил как раз в день святителя Николая. Это было 77-й год. В зимний, святителя Николая, рукоположили меня в дьяконы. Надо сказать, когда меня рукополагали, я очень плакал. Не знаю, что случилось, как будто не на земле я находился, а на небе. Такое ощущение. И помню вот, мой брат уже приехал с армии, уже второй, Иван, ныне отец Иоанн. Подходит ко мне, говорит:
- Николай! Ты что делаешь? Смотри, ты ж позоришь!
А я ему сквозь слёзы говорю:
- Слушай, Иван! Вот будут рукополагать, узнаешь, что такое!
Да, интересно! А когда рукополагал владыка, читал молитву, то надо было читать 50-й псалом, а я молился:
- Господи! Так хорошо мне!
Как будто у Христа в объятиях, такое вот ощущение было! Прости меня, Господи, конечно! Так хорошо было, а я молюсь:
- Господи! Возьми меня отсюда! Господи! Чтоб мне умереть теперь же!
Вот так было. Да, это не объяснимо, конечно. Это коснулась благодать грешной души моей. И это чувство целый год почти меня услаждало, утешало, будучи на Афоне. А потом всё прошло. Сейчас хоть что, и слезинки не выдавишь. Да…, ну ладно.
Вот я уже был дьяконом, и мне надо было на утро служить раннюю литургию. А поскольку ранняя литургия начиналась в шесть часов утра, а я жил примерно за сорок минут от храма, поэтому, думаю, с вечера приготовлю Евангелие, на утро всё проверю, чтоб придти и без всяких замешательств отслужить Божественную литургию. Когда я выходил, народ уже весь вышел из церкви. Выхожу один, напротив стоит такси. Ну, думаю, вот видно кто-то заболел, такси стоит. Видно за священником приехали. И пошёл на стоянку автобуса. А тётя Клава ушла раньше. Такси тронулось и вдогонку за мной едет медленным темпом. И вдруг этот водитель говорит:
- Отец Николай! Ой… Батюшка! - А я уже с бородой ходил. - Садитесь, подвезём!
В таком весёлом тоне. Я говорю:
- Зачем? Остановка автобусная совсем рядом, там меня ждут.
- Да садись, подвезу!
Думаю, такая любезность, интересно…
- Не, - говорю, - пройдусь. Ничего, поезжайте с Богом!
Он остановился, я пошёл дальше. Смотрю, такси ещё раз догоняет, но уже более, как бы сказать, напористо. И смотрю, рука уже выдергивается, что бы затащить меня в это такси. А поскольку подфарники работали задние, то я там увидел двух девиц, молодых девиц. И у меня, конечно, сразу какое-то подозрение, чувство нехорошее. А почему чувства появились нехорошие, что что-то плохое должно совершиться, я вам сейчас расскажу. Я просто упустил. Когда была вечерняя служба, эти две девицы пришли в храм, встали на солее рядом, и вот одна справа, другая слева. И чувствую, смотрят на меня. Но поскольку я уже был много лет, много времени иподьяконом, думаю, пришли вот какие красивые девицы, дай Бог им крепости, чтобы они утвердились в вере. А почему? А потому что вот так пришла при мне уже, когда я жил в Оренбурге, одна молодая девица в храм, уже начала Верую петь, всё… А потом вдруг её сманили пятидесятницы, пятидесятники, и она пришла, появилась уже через несколько месяцев. Ходит по храму, руки сзади, с насмешкой смотрит на всех.
И вот, когда я увидел этих девиц молодых, то думаю: «Господи! Укрепи их! Смотри, какие красивые! Какие пришли же в храм».
И когда я увидел этих девиц в такси, думаю, ой, что-то здесь нехорошее. И я, конечно, быстрей развернулся и бегу опять к церкви. Такси за мной. Пока развернулось, встало у входа. Вход один, сугроб по колено. Что делать? Церковь закрыта. Ну, я вспомнил, что когда бывали пасхальные дни, кругом был кордон, как знаете, не пропускали верующих к храму. И верующие что сделали? Они в ограде, а ограда была железная, одну штакетину просто не приварили, а посадили её на гвоздь или на шуруп, не знаю как. И в общем её можно было отодвигать. И вот знали близкие, которые в храм ходили, что там есть какая-то штакетина, которую можно отодвинуть и пройти в храм. Вот я вспомнил за эту штакетину и полез по сугробам дёргать эти штакетины. Ну, дёргаю одну, вторую, десятую, пятнадцатую. Наконец нашёл эту штакетину, я даже не знал о ней, верней знал, но никогда не пользовался, потому что был всё-таки официальное лицо и ходил в церковь, меня пропускали.
Выскочил как будто из пленения какого-нибудь, даже не знаю как… Из западни. Бегу, подбегаю к какому-нибудь перекрёстку, осматриваюсь, как партизан, и дальше! Прибегаю к дому, нажимаю быстрей звонок. Открывает тётя Клава.
- Ой, отец! Где ж ты столько время то ходишь?!
- Молчи, тётя Клава! Сейчас расскажу всю подноготную!
Вот начал рассказывать, как и что.
- Ой, отец! Я тебя больше не оставлю, будем ходить всегда вместе с храма.
Вот так эта была третья попытка КГБ втащить меня в свои сети. Ну конечно, тут очень даже было бы лестно с их стороны, если бы сел в машину. Дальше бы ничего не произошло бы с этими девицами, а сделали бы пару снимков в непристойном виде, вот и всё. И воля-неволей пришлось бы, может быть, из Церкви уходить или работать, как они говорили, на них. Но Господь миловал. Вот эти три случая, конечно, это просто, так сказать, явно, что Господь укреплял и помогал мне по молитвам Богоматери, по молитвам святителя Николая, по молитвам моих стариц, матери и всех, которые молились за меня, грешного.
Приехали в Оренбург, вот… Я сразу устроился при церкви, свечном заводе. Владыка Леонтий нас принял хорошо. Стал читать вскоре, иподьяконствовать. И подал прошение… А в 76-м году, то есть через год, отец Мисаил уехал на Афон. Я остался один в его доме с тётей Клавой, которая, кстати сказать, скончалась схимонахиней Ксенией. И вот жил там и подал прошение, и ждал вызова на Афон.
Вот так в такси дал обет и оказался в Оренбурге. Потом, за две недели до отбытия нашего на Афон, меня владыка постриг в монашество и священники, в иеромонахи рукоположил. Чего я, кстати, очень не желал. Но за послушание пришлось принять сан иерейский. Конечно, много интересного пришлось пережить в Оренбурге. Вот, поскольку, говорить - это не писать, то можно, конечно, рассказать такие случаи, когда вызывали в КГБ. Как же, молодой человек в церкви появился, это интересно!
И вот, помню, ко мне приехали мама в Оренбург, кажется даже тётя Ганя приехала, кажется да. А мне пришла повестка явиться в военкомат. Это первый был вызов в лапы КГБешников. Пришла повестка, я получаю эту повестку, а внутри, как бы сердечный такой, голос говорит, что повестка не в военкомат совсем, а просто КГБешники вызывают. И какой дурак будет вызывать призывника в 12 часов дня? Ведь все дела всегда делаются с утра. А тут вызывали в 12 или даже на 2 часа дня. Вот, получив эту повестку, я пришёл в келью, угостил гостей всех, прочитал акафист святому Николаю и утром сходил в храм, побывал на заводе своём, свечном. А поскольку военкомат находился в пяти минутах ходьбы от церкви, ушёл в своё время в церковь.
Когда увидел, что народа никого нет, то я сразу понял, что меня вызывает КГБ. Волнения не было, а кстати сказать, когда я был санинструктором, то от санинструктора очень многое и многое зависит в роте, в части военной. И поскольку у нас были такие войска ракетные, много было офицеров, и я там был как бы в почёте. И поэтому я на эти звёздочки смотрел просто как на людей, никогда перед ними не заискивал и не боялся их. Ездил на стрельбище с офицерами, например, вот… Отстреляются офицеры, полковник части, батальона, скажет:
- Дайте и доктору отстреляться!
И вот мне набьют рожки с пулями, дадут пистолет, и я тоже стреляю вместе с ними. И поэтому для меня что офицер, что рядовой было однозначно.
И когда меня вызвали в военкомат, я пришёл, мне сказали:
- Пройдите, - как сейчас помню, - в двадцать первую комнату.
Я прошёл, приходят в штатском:
- Здравствуйте!
- Здравствуйте!
- Я майор КГБ, господин такой-то…, тогда товарищ… Товарищ такой-то. Кажется, Крюков, что ли. В этом роде что-то.
- Очень приятно, - ему говорю, - рад познакомиться!
- Садитесь!
Сел. И началась беседа. Беседа длилась часа два, вот… Они хотели, конечно, своего добиться, чтобы я согласился работать на них.
- Вот, - говорят, - надо поймать, здесь есть люди, которые работают во вред Церкви. Вот ограбили там-то церковь, архиерея ограбили.
А я им говорю:
- А эти люди известны!
- Как известны?!
- В Крокодиле, номер такой-то, было о них сказано, и даже фотография ихнего главаря, который умно составлял телеграммы архиерею. Потом ехал туда, якобы от другого архиерея и грабил того архиерея. И ехал к следующему и так, кажется, восемь архиереев ограбил.
Они поняли, что я знаком с этим, начали по-другому. И в общем, я можно сказать, и не молился, по молитвам тёти Анисии, тёти Гани, и то, что акафист прочёл святителю Николаю, положился на волю Божию… И в конце оказалось, что не они меня спрашивают, а их.
Потом они уже не вытерпели и говорят:
- Знаешь, у нас везде уши есть!
Тут как к слову пришлось:
- Я о них знаю, о ваших ушах!
Их это взбесило:
- Как так?!
- Очень просто, - говорю, - вот смотрите. Когда я приехал в Оренбург, я подал прошение в Москву, что поеду на Афон. Пришёл в церковь и сказал, что вот я подал прошение. На утро, когда отец Мисаил пошёл к уполномоченному, уполномоченный уже знал о моей повестке… о моём прошении. Тогда КГБешник взревел просто:
- Ты знаешь, как это делается?
- Как? - я говорю.
- Это вот берётся прямой провод с Москвы и звонится!
И прочее.
Я говорю:
- В том-то и беда, что прошение я ещё не подал!
- Как?!
- Очень просто, я это сказал на словах, а прошение очень совсем недавно подал.
Ну, их это совсем вывело из терпения. И да, надо сказать, когда мы где-то час пробеседовали с первым майором, дверь была приоткрыта. Я понял, что там кто-то следит другой. И не ошибся. Через некоторое время вошёл другой, полковник КГБ, и тоже начал мне мозги пудрить.
В конце концов, я говорю:
- На вас работать не собираюсь. Никого я вылавливать не хочу. Как хотите, для этого есть полиция, милиция, КГБ. Пускай занимается каждый своим делом. Я в Церковь пришёл не для того, чтобы ловить кого-то, чего-то помогать и закладывать своих православных христиан.
- Нет, - говорят, - будешь!
Я говорю:
- Нет, не буду.
- Да, - говорят, - ты, наверное, бывал уже в наших когтях?
- Нет, не бывал! Надеюсь, что это первый и последний раз
- А почему ты спокойный такой?
- А чего волноваться? - говорю. - Вы же такие ж люди как я, смертные.
- Если ты так думаешь, ты никогда у нас не вырастишь! Будешь как гриб!
Я говорю:
- Я не хочу от вас никакого роста. И, потом, это от вас совсем не зависит.
В общем, в этом тоне поговорили, они меня выпроводили.
- Об этом, - говорят, - пожалуйста, не разглашай, иначе тебе будет просто худо. А двадцать третьего (как сейчас помню) февраля должен прийти и сказать всё, что знаешь об этой компании.
Я говорю:
- Придёт 23 февраля и пройдёт, а я не приду. Вы знайте это!
И ушёл.
Также я продолжал работать, иподьяконствовать, читать, очень любил читать, читал громко. И вот в мае получаю новую повестку явиться в военкомат в 8 часов утра. А вот на этот раз получилось такое, что как бы голос в сердце, но я говорю, это надо пережить. Прямо на языке славянском, как будто бы кто-то говорит:
- В рясе пойдеши, спасен будеши. Без рясы пойдеши, погибнеши.
Я не мог понять, к чему это всё. Но, думаю, шутить с этим голосом не надо. Мисаила не было уже, старца, он был на Афоне. К владыке я с таким вопросом не обращался, вот… Да и духовника у меня не было в то время, потому что как-то не сложилась у нас такая духовная жизнь с нашими отцами в храме.
И вот с утра… с вечера, целый день у меня этот голос в сердце:
- В рясе пойдеши, спасен будеши. Без рясы пойдеши, погибнеши.
Вроде того - что хочешь, то и выбирай. Или погибнеши или спасен будеши, но должен пойти в рясе. Тогда я говорю тёте Клаве:
- Тётя Клава! На завтра приготовь мне рясу, погладь!
Она:
- Отец! Да ты что, с ума что ль сошёл?!
- Ничего не разговаривай, гладь рясу, чтоб завтра была готова.
А поскольку по российскому обычаю надо было ещё и сапоги, поехал на базар, купил яловые сапоги под рясу. И вот утром я одел эту рясу, одел сапоги, взял чётку, одел скуфейку. Ну, думаю, как же я пойду? А потом вспомнил, что когда я был Вильнюсе, то там был такой отец Василиск тогда, а было уже прохладно, а я, видно посинел уже от холода, и он дал мне свою рясу.
А я говорю:
- Отец! Я же просто иподьякон, не иеродиакон и никто.
- Да ничего, - говорит, - одевай, Бог благословит!
Ну, думаю, раз у меня благословение есть на ношение рясы, одел рясу, вышел с крыльца… Ну представьте себе - мне было тогда, шёл двадцать второй год, а тут в рясе, в то время! Это же было ещё при Брежневе! Подо мной будто земля горит!
И вот я иду. Куда там, не обращаю внимания ни на машины, ни на такси, автобусы. Иду пешком в военкомат. Пришёл в храм, там так и ахнули все певчие:
- Отец! Что с тобой?! Монахом стал?
Я говорю:
- Хуже!
Ну, поклонился, взял благословение у старцев, у седмичного. И вот без пяти или без десяти восемь… Или всё же кажется, к девяти было утра… Наверное да, к девяти было. Без десяти где-то девять я вышел из храма и пошёл к военкомату. Подошёл к военкомату. На сей раз возле военкомата мои призывники, очень много молодежи и все какие-то угрюмые. Когда я подошёл, они соскочили, кто на чём сидел, и как бы две шеренги, две цепи, и я вот иду, поднимаюсь в военкомат. Увидела меня секретарша, поскольку она знала уже, извещена была, конечно, что приду я от КГБешников, то тут же звонит капитану:
- Товарищ капитан! Генералов идёт!
И вот, слышу, за мною шаги двухметровые, бежит капитан, обгоняет меня и тут же говорит:
- Товарищ Генералов, пройдите в комнату такую-то.
Я прохожу.
- Вот, говорят, сейчас начинаются учения довольно-таки серьёзные.
А учения тогда проходили, как вы знаете все, два процента смертности, это было допустимо.
- И вот вы, как призывник, должны следовать.
- Пожалуйста, вот я пришёл.
Начался допрос:
- Ты кто, священник?
Я говорю:
- Нет.
- Ты кто, дьякон?
Я говорю:
- Нет.
- Ты кто?
Я говорю:
- Я служитель Церкви.
И опять:
- Ты кто, священник?
Я говорю:
- Нет.
- Ты кто, дьякон?
Я говорю:
- Нет.
- Ты кто?
Я говорю:
- Я служитель Церкви.
Вот так несколько раз они спрашивали, я так отвечал. Думаю, если сказать, священник, я не священник, они пришьют мне какую-нибудь статью. И так же дьякон. И почему я должен лгать? Сзади меня, чувствую, кто-то ходит. И вот вышел старший лейтенант напротив меня и говорит:
- Слушай, поп! А если завтра война?
- Ну и что? - я говорю. - Один из первых приду вот на этот же пункт.
- А как придёшь?
- Ну вот так, в рясе приду, вот как сейчас. Только вот ещё пару книг возьму, Евангелие с собой.
О, как он выматерился, бедняжка!
Ну, я тут же с жалобой капитану, говорю:
- Товарищ капитан! Что такое, я в армии слушал эти матерки и сейчас матерится! Всё-таки мы из возраста этого призывного вышли.
Он:
- Ну ладно, не волнуйся, успокойся. Давай, иди домой, жди вызов.
И вот, пока я не уехал, ждал этого вызова. Конечно, я не ждал, я знал, что его не будет. Вот это было второе искушение. Вот когда первое искушение было, тогда вызывали КГБешники, вот такое было ощущение после разговора с ними: не бойся, когда тебя поведут перед властями, то говорить…, подождите, как там… Евангелие это говорит…: «Не думайте, не гадайте, что будете говорить, дух Святый научит вас в тот час, како подобает рещи». Вот это как раз было. А здесь вот получилось совсем другое. Здесь был как бы голос внутренний. И главное, что на славянском языке: «В рясе пойдеши, спасен будеши. Без рясы пойдеши, погибнеши». Вот как объяснить эти два случая? Конечно, для верующего это всё объяснимо, но для неверующих это… не знаю как…
И вот это была вторая моя, так сказать, попытка, так сказать, второй поход в лапы КГБ. А о третьем искушении, так сказать, я догадался, уже будучи на Афоне.
Поскольку мы жили в деревне, от нас всё скрывали, я и, конечно, был очень, как сказать, доверчивый, что ли, или неразвитый, как хотите скажите… И вот, когда я уже, будучи антипросопом, жил на Карее, при киноте, попался под руки один журнал, а лучше сказать, приложение к журналу «Посев», которые назывались, эти приложения, «Грани». И вот, листая этот журнал, я посмотрел в оглавление, а там написано: «Есть ли проституция в Советском Союзе». И один чудак, какой-то писатель, описывает чуть ли не весь этот журнал, эту книгу, о том… о этих людях, о проститутках, что не работают… Но меня заинтересовал совсем другой пункт, который не ожидал никогда увидеть: «Проститутки на службе у КГБ». Думаю, неужели есть такое? И начал читать, прочитал этот пункт, как там КГБешники через…, ну при помощи девиц выманивают информацию и прочее, прочее. Я вспомнил такой случай. Вот сейчас о нём расскажу. Я уже был дьяконом после этих испытаний. Владыко меня рукоположил как раз в день святителя Николая. Это было 77-й год. В зимний, святителя Николая, рукоположили меня в дьяконы. Надо сказать, когда меня рукополагали, я очень плакал. Не знаю, что случилось, как будто не на земле я находился, а на небе. Такое ощущение. И помню вот, мой брат уже приехал с армии, уже второй, Иван, ныне отец Иоанн. Подходит ко мне, говорит:
- Николай! Ты что делаешь? Смотри, ты ж позоришь!
А я ему сквозь слёзы говорю:
- Слушай, Иван! Вот будут рукополагать, узнаешь, что такое!
Да, интересно! А когда рукополагал владыка, читал молитву, то надо было читать 50-й псалом, а я молился:
- Господи! Так хорошо мне!
Как будто у Христа в объятиях, такое вот ощущение было! Прости меня, Господи, конечно! Так хорошо было, а я молюсь:
- Господи! Возьми меня отсюда! Господи! Чтоб мне умереть теперь же!
Вот так было. Да, это не объяснимо, конечно. Это коснулась благодать грешной души моей. И это чувство целый год почти меня услаждало, утешало, будучи на Афоне. А потом всё прошло. Сейчас хоть что, и слезинки не выдавишь. Да…, ну ладно.
Вот я уже был дьяконом, и мне надо было на утро служить раннюю литургию. А поскольку ранняя литургия начиналась в шесть часов утра, а я жил примерно за сорок минут от храма, поэтому, думаю, с вечера приготовлю Евангелие, на утро всё проверю, чтоб придти и без всяких замешательств отслужить Божественную литургию. Когда я выходил, народ уже весь вышел из церкви. Выхожу один, напротив стоит такси. Ну, думаю, вот видно кто-то заболел, такси стоит. Видно за священником приехали. И пошёл на стоянку автобуса. А тётя Клава ушла раньше. Такси тронулось и вдогонку за мной едет медленным темпом. И вдруг этот водитель говорит:
- Отец Николай! Ой… Батюшка! - А я уже с бородой ходил. - Садитесь, подвезём!
В таком весёлом тоне. Я говорю:
- Зачем? Остановка автобусная совсем рядом, там меня ждут.
- Да садись, подвезу!
Думаю, такая любезность, интересно…
- Не, - говорю, - пройдусь. Ничего, поезжайте с Богом!
Он остановился, я пошёл дальше. Смотрю, такси ещё раз догоняет, но уже более, как бы сказать, напористо. И смотрю, рука уже выдергивается, что бы затащить меня в это такси. А поскольку подфарники работали задние, то я там увидел двух девиц, молодых девиц. И у меня, конечно, сразу какое-то подозрение, чувство нехорошее. А почему чувства появились нехорошие, что что-то плохое должно совершиться, я вам сейчас расскажу. Я просто упустил. Когда была вечерняя служба, эти две девицы пришли в храм, встали на солее рядом, и вот одна справа, другая слева. И чувствую, смотрят на меня. Но поскольку я уже был много лет, много времени иподьяконом, думаю, пришли вот какие красивые девицы, дай Бог им крепости, чтобы они утвердились в вере. А почему? А потому что вот так пришла при мне уже, когда я жил в Оренбурге, одна молодая девица в храм, уже начала Верую петь, всё… А потом вдруг её сманили пятидесятницы, пятидесятники, и она пришла, появилась уже через несколько месяцев. Ходит по храму, руки сзади, с насмешкой смотрит на всех.
И вот, когда я увидел этих девиц молодых, то думаю: «Господи! Укрепи их! Смотри, какие красивые! Какие пришли же в храм».
И когда я увидел этих девиц в такси, думаю, ой, что-то здесь нехорошее. И я, конечно, быстрей развернулся и бегу опять к церкви. Такси за мной. Пока развернулось, встало у входа. Вход один, сугроб по колено. Что делать? Церковь закрыта. Ну, я вспомнил, что когда бывали пасхальные дни, кругом был кордон, как знаете, не пропускали верующих к храму. И верующие что сделали? Они в ограде, а ограда была железная, одну штакетину просто не приварили, а посадили её на гвоздь или на шуруп, не знаю как. И в общем её можно было отодвигать. И вот знали близкие, которые в храм ходили, что там есть какая-то штакетина, которую можно отодвинуть и пройти в храм. Вот я вспомнил за эту штакетину и полез по сугробам дёргать эти штакетины. Ну, дёргаю одну, вторую, десятую, пятнадцатую. Наконец нашёл эту штакетину, я даже не знал о ней, верней знал, но никогда не пользовался, потому что был всё-таки официальное лицо и ходил в церковь, меня пропускали.
Выскочил как будто из пленения какого-нибудь, даже не знаю как… Из западни. Бегу, подбегаю к какому-нибудь перекрёстку, осматриваюсь, как партизан, и дальше! Прибегаю к дому, нажимаю быстрей звонок. Открывает тётя Клава.
- Ой, отец! Где ж ты столько время то ходишь?!
- Молчи, тётя Клава! Сейчас расскажу всю подноготную!
Вот начал рассказывать, как и что.
- Ой, отец! Я тебя больше не оставлю, будем ходить всегда вместе с храма.
Вот так эта была третья попытка КГБ втащить меня в свои сети. Ну конечно, тут очень даже было бы лестно с их стороны, если бы сел в машину. Дальше бы ничего не произошло бы с этими девицами, а сделали бы пару снимков в непристойном виде, вот и всё. И воля-неволей пришлось бы, может быть, из Церкви уходить или работать, как они говорили, на них. Но Господь миловал. Вот эти три случая, конечно, это просто, так сказать, явно, что Господь укреплял и помогал мне по молитвам Богоматери, по молитвам святителя Николая, по молитвам моих стариц, матери и всех, которые молились за меня, грешного.