Градус познавательный
Градус познавательный
Хочу продолжить приятную моему сердцу традицию ответов творческими постами на творческие посты одноклубников. Эхх… зацепила меня тема Ультраверта «Градус целительный». Но не остыли, я надеюсь, мы еще и от своих школьных воспоминаний, где добрым и недобрым словом поминали учителей наших, неспособных всколыхнуть в нас интерес к своему предмету. Не все, увы, могли увлечь они нас, детей, в глубины, к примеру, истории. Говорили нам, вот дети пошли, ничего-то их не интересует. Чего уж тогда про взрослых-то говорить?!
А я говорю - можно! И взрослых можно увлечь историей! К каждому, повторяю, к каждому гражданину можно подобрать свой ключик… даже без допинга… И еще как!
Главное вовремя делать паузу!
И вот припасен у меня для этих целей один симпатичный примерчик из любезной моему сердцу бессмертной поэмы «Москва-Петушки»... без купюр... Венидикта нашего Ерофеева
Итак, ваше слово, Веничка…
Прошло уже три года, как я впервые столкнулся с Семенычем. Тогда он только заступил на дежурство. Он подошел ко мне и спросил: "Москва - Петушки? Сто двадцать пять". И когда я не понял, в чем дело, он объяснил мне, в чем дело. И когда я сказал, что у меня с собой ни грамма нет, он мне сказал на это: "Так что же? Бить тебе морду, если у тебя с собой ни грамма нет?" Я ответил ему, что бить не надо и промямлил что-то из области римского права.
Он страшно заинтересовался и попросил меня рассказать подробнее обо всем античном и римском. Я стал рассказывать и дошел уже до скандальной истории с Лукрецией и Тарквинием, но тут ему надо было выскакивать в Орехово-Зуеве, и он так и не успел дослушать, что все-таки случилось с Лукрецией: достиг своего шалопай Тарквиний или не достиг?..
А Семеныч, между нами говоря, редчайший бабник и утопист, история мира привлекала его единственно лишь альковной своей стороной. И когда через неделю в районе Фрязево снова нагрянули контролеры, Семеныч уже не сказал мне: "Москва - Петушки? Сто двадцать пять". Нет, он кинулся ко мне за продолжением: "ну как? Уебал он все-таки эту Лукрецию?"
И я рассказал ему, что было дальше. Я от римской истории перешел к христианской и дошел уже до истории с Гипатией. Я ему говорил: "И вот, по наущению патриарха Кирилла, одержимые фанатизмом монахи Александрии сорвали одежды с прекрасной Гипатии и..." но тут наш поезд, как вкопанный, остановился в Орехове-Зуеве, и Семеныч выскочил на перрон, вконец заинтересованный...
И так продолжалось три года, каждую неделю. На линии "Москва - Петушки" я был единственным безбилетником, кто ни разу еще не подносил Семенычу ни единого грамма и тем не менее оставался в живых и непобитых. Но всякая история имеет конец, и мировая история - тоже...
В прошлую я дошел до Индиры Ганди, Моше Даяна и Дубчека.
Дальше этого идти было некуда... И вот - Семеныч выпил свою штрафную, крякнул и посмотрел на меня, как удав и султан Шахриар: - Москва - Петушки? Сто двадцать пять. - Семеныч! - отвечал я почти умоляюще. - Семеныч! Ты выпил сегодня много?.. - Прилично, - отвечал мне Семеныч не без самодовольства. Он пьян был в дымину.
- А значит: есть в тебе воображение? Значит: устремиться в будущее тебе по силам? Значит: ты можешь вместе со мной перенестись из мира темного прошлого в век золотой, который "ей-ей, грядет"?..
- Могу, Веня, могу! Сегодня я все могу!..
- От третьего рейха, четвертого позвонка, пятой республики и семнадцатого съезда - можешь ли шагнуть, вместе со мной, в мир вожделенного всем иудеям пятого царства, седьмого неба и второго пришествия?..
- Могу! - рокотал Семеныч. - Говори, говори, Шехерезада!
- Так слушай! То будет день, "избраннейший всех дней". В тот день истомившийся Симеон скажет, наконец: "ныне отпущаеши раба твоего, владыко..." И скажет архангел Гавриил: "богородице дево, радуйся, благословенна ты между женами". И доктор Фауст проговорит: "Вот - мгновение! Продлись и постой". И все, чье имя вписано в книгу жизни, запоют: "Исайя, ликуй!" и Диоген погасит свой фонарь. И будет добро и красота, и все будет хорошо, и все будут хорошие, и кроме добра и красоты ничего не будет, и сольются в поцелуе...
- Сольются в поцелуе?.. - заерзал Семеныч, уже в нетерпении... - Да! И сольются в поцелуе мучитель и жертва; и злоба, и помысел, и расчет покинут сердца, и женщина...
- Женщина! - затрепетал Семеныч. - Что? Что женщина?! - И женщина Востока сбросит с себя паранджу! Окончательно сбросит с себя паранджу угнетенная женщина востока! И возляжет...
- Возляжет?! - тут уж он весь задергался. - Да. И возляжет волк рядом с агнцем, и ни одна слеза не прольется, и кавалеры выберут себе барышень, кому какая нравится и...
- О-о-о! - застонал Семеныч. - Скоро ли она? Скоро ли будет? - и вдруг, как гитана, заломил руки, а потом суетливо, путаясь в одежде, стал снимать с себя и мундир, и форменные брюки, и все, до самой нижней своей интимности...
Я, как ни был пьян, поглядел на него с изумлением. А публика, трезвая публика, почти повскакала с мест, и в десятках глаз ее было написано громадное "ого!" она, эта публика, все поняла не так, как надо было б понять... А надо вам заметить, что гомосексуализм изжит в нашей стране хоть и окончательно, но не целиком. Вернее, целиком, но не полностью. А вернее даже так: целиком и полностью, но не окончательно. У публики ведь что сейчас на уме? Один гомосексуализм. Ну, еще арабы на уме, Израиль, Голанские высоты, Моше Даян. Ну, а если прогнать Моше Даяна с Голанских высот, а арабов с иудеями примирить? - что тогда останется в головах людей? Один только чистый гомосексуализм.
Допустим, смотрят они телевизор: генерал де Голь и Жорж Помпиду встречаются на дипломатическом приеме. Естественно, оба они улыбаются и руки друг другу жмут. А уж публике: "Ого!? - говорит, - ай да генерал де Голь!" или "Ого! Ай да Жорж Помпиду!" Вот так они и на нас смотрели теперь. У каждого в круглых глазах было написано это " ого!"
- Семеныч! Семеныч! - я обхватил его и потащил на площадку вагона. - на нас же смотрят!.. Опомнись!.. Пойдем отсюда, Семеныч, пойдем!.. Он был чудовищно тяжел. Он был размягчен и зыбок. Я едва дотащил его до тамбура и поставил у входных дверей...
- Веня! Скажи мне... Женщина востока... Если снимет с себя паранджу... На ней что-нибудь останется?.. Что-нибудь есть у нее под паранджой?..
Я не успел ответить. Поезд, как вкопанный, остановился на станции Орехово-Зуево, и дверь автоматически растворилась...