Курцио Малапарте
Прочитал "Шкуру" Курцио Малапарте. Временами чистый Довлатов.
"- А теперь, - сказал полковник Палезе, - ваш новый капитан обратится к вам с коротким словом.
Я открыл рот, горький всхлип сошел с моих губ, слова были глухие, дряблые, затасканные. Я сказал:
- Мы - добровольцы Освобождения, солдаты новой Италии! Мы должны сражаться с немцами, изгнать их из нашего дома, выбросить их за наши границы! Глаза всех итальянцев устремлены на нас: мы должны вновь вознести упавшее в грязь знамя, стать примером для всех в этом позорище, показать себя достойными грядущих времен и долга, возложенного на нас Родиной!
Когда я закончил, полковник сказал:
- А теперь один из вас повторит то, что сказал ваш капитан. Я хочу быть уверенным, что вы поняли. Вот ты, - сказал он, указав на одного солдата, - повтори, что сказал командир.
Солдат посмотрел на меня. Он был бледен, с тонкими, бескровными губами мертвеца. Медленно, с тем же страшным всхлипом, он сказал:
- Мы должны показать себя достойными позорища Италии.
Полковник Палезе подошел ко мне и, понизив голос, сказал:
- Они поняли, - и в тишине удалился".
Или:
"Продвигаясь вперед с оглушительным железным грохотом, мы выкатались к Палантинскому холму, согнувшемуся под тяжестью Дворца цезарей, поднялись по Триумфальной улице, и вдруг перед нами в ясном свете луны выросла величественная громада Колизея.
- What's that? - крикнул генерал Корк, пытаясь перекричать свист, поднявшийся над колонной.
- Колизей! - ответил я.
- What?
- The Colisee! - крикнул Джек.
Генерал Корк встал в джипе, долго молча всматривался в гигантский скелет Колизея и, повернувшись ко мне, крикнул с нескрываемой гордостью в голосе:
- Наши бомбардировщики поработали на славу! - Потом, как бы извиняясь, широко развел руками и добавил: - Don't worry, Malaparte: that's war!"
Правда, если Довлатов отказывался эксплуатировать жанр "физиологических очерков", то Малапарте этого не боится: в романе описывается и оргия гомосексуалистов и сцена демонстрации молоденькой девственницей своей плевы за деньги с возможностью сунуть туда палец, и продажа на улицах Неаполя мальчиков и девочек для сексуальных утех американских солдат. С другой стороны, Малапартне не боится метафизических обобщений и там, где Довлатов робко замирает, смело рисует то, что диктует ему инстинкт художника, балансируя на грани реальности и фантастики: разговор с раздувшимся до гигантских размеров трупом Муссолини во сне, чудо преображения мертвой девушки, метафизическую чуму, поразившую город, убийство людей, выживших после фосфорной бомардировки с привлечением специальных ночных команд. Возможно, если бы в России нашелся в свое время автор уровня Малапарте, который с той же горечью описал "чуму войны", сознание россиян не было бы таким больным.
Конец романа:
"- Я не могу оставить моих мертвых, Джимии. Ваших мертвых вы отвезете в Америку. Каждый день в Америку отходят пароходы с мертвыми. Все покойники богатые, счастливые и свободные. А мои мертвые не могут оплатить билет до Америки, они очень бедны. Они никогда не увидят, что такое богатство, счастье и свободы. Они жили все время в рабстве. Всегда страдали от голода и страха. Они останутся рабами навсегда, всегда будут страдать от голода и страха, даже мертвые. Это их судьба, Джимми. Если бы ты знал, что среди них, этих несчастных мертвецов, лежит Христос, ты покинул бы его?
- Не хочешь ли ты сказать, что Христос тоже проиграл войну?
- Постыдное это дело - выиграть войну, - тихо сказал я".
"- А теперь, - сказал полковник Палезе, - ваш новый капитан обратится к вам с коротким словом.
Я открыл рот, горький всхлип сошел с моих губ, слова были глухие, дряблые, затасканные. Я сказал:
- Мы - добровольцы Освобождения, солдаты новой Италии! Мы должны сражаться с немцами, изгнать их из нашего дома, выбросить их за наши границы! Глаза всех итальянцев устремлены на нас: мы должны вновь вознести упавшее в грязь знамя, стать примером для всех в этом позорище, показать себя достойными грядущих времен и долга, возложенного на нас Родиной!
Когда я закончил, полковник сказал:
- А теперь один из вас повторит то, что сказал ваш капитан. Я хочу быть уверенным, что вы поняли. Вот ты, - сказал он, указав на одного солдата, - повтори, что сказал командир.
Солдат посмотрел на меня. Он был бледен, с тонкими, бескровными губами мертвеца. Медленно, с тем же страшным всхлипом, он сказал:
- Мы должны показать себя достойными позорища Италии.
Полковник Палезе подошел ко мне и, понизив голос, сказал:
- Они поняли, - и в тишине удалился".
Или:
"Продвигаясь вперед с оглушительным железным грохотом, мы выкатались к Палантинскому холму, согнувшемуся под тяжестью Дворца цезарей, поднялись по Триумфальной улице, и вдруг перед нами в ясном свете луны выросла величественная громада Колизея.
- What's that? - крикнул генерал Корк, пытаясь перекричать свист, поднявшийся над колонной.
- Колизей! - ответил я.
- What?
- The Colisee! - крикнул Джек.
Генерал Корк встал в джипе, долго молча всматривался в гигантский скелет Колизея и, повернувшись ко мне, крикнул с нескрываемой гордостью в голосе:
- Наши бомбардировщики поработали на славу! - Потом, как бы извиняясь, широко развел руками и добавил: - Don't worry, Malaparte: that's war!"
Правда, если Довлатов отказывался эксплуатировать жанр "физиологических очерков", то Малапарте этого не боится: в романе описывается и оргия гомосексуалистов и сцена демонстрации молоденькой девственницей своей плевы за деньги с возможностью сунуть туда палец, и продажа на улицах Неаполя мальчиков и девочек для сексуальных утех американских солдат. С другой стороны, Малапартне не боится метафизических обобщений и там, где Довлатов робко замирает, смело рисует то, что диктует ему инстинкт художника, балансируя на грани реальности и фантастики: разговор с раздувшимся до гигантских размеров трупом Муссолини во сне, чудо преображения мертвой девушки, метафизическую чуму, поразившую город, убийство людей, выживших после фосфорной бомардировки с привлечением специальных ночных команд. Возможно, если бы в России нашелся в свое время автор уровня Малапарте, который с той же горечью описал "чуму войны", сознание россиян не было бы таким больным.
Конец романа:
"- Я не могу оставить моих мертвых, Джимии. Ваших мертвых вы отвезете в Америку. Каждый день в Америку отходят пароходы с мертвыми. Все покойники богатые, счастливые и свободные. А мои мертвые не могут оплатить билет до Америки, они очень бедны. Они никогда не увидят, что такое богатство, счастье и свободы. Они жили все время в рабстве. Всегда страдали от голода и страха. Они останутся рабами навсегда, всегда будут страдать от голода и страха, даже мертвые. Это их судьба, Джимми. Если бы ты знал, что среди них, этих несчастных мертвецов, лежит Христос, ты покинул бы его?
- Не хочешь ли ты сказать, что Христос тоже проиграл войну?
- Постыдное это дело - выиграть войну, - тихо сказал я".