ПОЭТ-ЛАУРЕАТ
И я от страха весь обмяк. Я думал, я погиб.
Палладианский особняк под сенью тучных лип.
Ночное небо, побледнев, подсвечивало даль:
Стволы в аллее - словно неф, а портик - вход в алтарь.
Яхин, сверкая, и Боаз держали свод небес.
Угольник, Циркуль, Ватерпас, и Дельта, и Отвес.
Вилась таинственная вязь под певчею луной.
Великий Мастер, Светлый Князь стоял передо мной.
Был взгляд, на Братьев устремлён, пронзителен и твёрд
(а фартук кожаный на нём весь выцвел и потёрт).
На встречу с ним меня вели в прямоугольный зал.
И Братья факелы зажгли. И Мастер так сказал:
«Прими, поэт-лауреат, закон Большой Игры:
среди несчётных мириад метателей икры
словесной, станешь ты один до пепельных седин
любому звуку господин, и мысли господин.
Там, где профаны видят гад морских подводный ход,
ты прочитаешь без преград енохианский код,
и сей же час определишь, каким словам мерцать:
писать в сердцах способен лишь читающий в сердцах.
Неизъясним поток дождя сквозь чёрную дыру,
в отчаяние приводя собратьев по перу, -
чешуекрыл и винторог, отыщет вариант
не псалмопевец, не пророк - поэт-лауреат.
Но будешь ты всегда один на людных площадях,
и те, кого ты пощадил, тебя не пощадят,
нелеп ты будешь в их строю, как бледный конь в пальто,
и книгу бедную твою не развернёт никто,
не призовёт тебя Престол предстать перед Вождём, -
Большим Редакторским Крестом ты будешь награждён,
и ты устанешь от трудов, но не вкусишь плодов.
Итак, - спросил он, - ты готов?» - и я сказал: «Готов!»
И он склонил меня к земле блестящим мастерком.
.......................................................
И я очнулся на скамье осенним стариком.
Бульвар чахоточным огнём необратимо рдел.
Прогуливались пары в нём,
прогуливая пары днём,
вдали от скучных дел.
Но странно: мир как будто стих. Он жил, но вместе с тем
привычных звуков городских в нём не было совсем:
гудки, девичья болтовня, людской переполох -
не доносились до меня - так, словно я оглох.
Взамен всего я слышал гад морских подводный хор.
Шёл суд, где дьявол - адвокат, и ангел - прокурор.
И я, восславив Судию, шагнул в небытие,
и книгу бедную мою
оставил
на скамье.
Палладианский особняк под сенью тучных лип.
Ночное небо, побледнев, подсвечивало даль:
Стволы в аллее - словно неф, а портик - вход в алтарь.
Яхин, сверкая, и Боаз держали свод небес.
Угольник, Циркуль, Ватерпас, и Дельта, и Отвес.
Вилась таинственная вязь под певчею луной.
Великий Мастер, Светлый Князь стоял передо мной.
Был взгляд, на Братьев устремлён, пронзителен и твёрд
(а фартук кожаный на нём весь выцвел и потёрт).
На встречу с ним меня вели в прямоугольный зал.
И Братья факелы зажгли. И Мастер так сказал:
«Прими, поэт-лауреат, закон Большой Игры:
среди несчётных мириад метателей икры
словесной, станешь ты один до пепельных седин
любому звуку господин, и мысли господин.
Там, где профаны видят гад морских подводный ход,
ты прочитаешь без преград енохианский код,
и сей же час определишь, каким словам мерцать:
писать в сердцах способен лишь читающий в сердцах.
Неизъясним поток дождя сквозь чёрную дыру,
в отчаяние приводя собратьев по перу, -
чешуекрыл и винторог, отыщет вариант
не псалмопевец, не пророк - поэт-лауреат.
Но будешь ты всегда один на людных площадях,
и те, кого ты пощадил, тебя не пощадят,
нелеп ты будешь в их строю, как бледный конь в пальто,
и книгу бедную твою не развернёт никто,
не призовёт тебя Престол предстать перед Вождём, -
Большим Редакторским Крестом ты будешь награждён,
и ты устанешь от трудов, но не вкусишь плодов.
Итак, - спросил он, - ты готов?» - и я сказал: «Готов!»
И он склонил меня к земле блестящим мастерком.
.......................................................
И я очнулся на скамье осенним стариком.
Бульвар чахоточным огнём необратимо рдел.
Прогуливались пары в нём,
прогуливая пары днём,
вдали от скучных дел.
Но странно: мир как будто стих. Он жил, но вместе с тем
привычных звуков городских в нём не было совсем:
гудки, девичья болтовня, людской переполох -
не доносились до меня - так, словно я оглох.
Взамен всего я слышал гад морских подводный хор.
Шёл суд, где дьявол - адвокат, и ангел - прокурор.
И я, восславив Судию, шагнул в небытие,
и книгу бедную мою
оставил
на скамье.