Заполняя пробел
Наткнулся на очередной гуляющий по Сети пропагандистский опус, где "доказывается", что настоящая Русь - это в действительности не что иное, как нынешняя так называемая Украина, а всё, что к северу и востоку от нея, есть угро-финская орда, которую великие просветители зачем-то научили изъясняться на церковнославянском))
В качестве материала для вышеупомянутых ментальных упражнений (боюсь, тут напрашивается совсем другая приставка) избран труд западнорусского писателя, переводчика, грамматиста и богослова Лаврентия Ивановича Зизания - знаменитый "Лексис", одна из первых попыток перевода церковнославянских слов на "мову рускую" или, как её сейчас принято называть, западнорусский язык.
Логика автора обезоруживающе проста - коль скоро множество западнорусских слов, используемых для толкования славянизмов, легко узнаваемы в современном галицко-украинском языке, то и "мова руская" времён Зизания и Берынды есть не что иное, как староукраинский язык. И действительно, смотрите - власть - влада, дѣяніе - справа, дѣло - учинок (укр. вчинок - хотя это скорее деяние, а дело - наоборот, справа), жажду - прагну, касанiе - дотык (у Зизания - дотыканье, ср. укр. дотик, дотикання), съвѣтую - раджу. Ну что, москалюги - съели?
Товарищ то и дело буквально захлёбывается от восторга, обнаружив, что в словаре толкуются не только малопонятные славянизмы, но и, казалось бы, всем хорошо знакомые исконно русские слова:
баня - лазня
воинъ - жолнѣръ
сапогъ - ботъ
Цитирую с сохранением орфографии и пунктуации: "Т.е. слово "баня", на самом деле, является НЕ РУССКИМ!!!, церковнославянским, иностранным!!!, и людям, которые разговаривают на русском языке, непонятно его значение!!! (...) Внимание!!! Автор переводит людям, разговаривающим на русском языке, непонятное слово "сапог"!!! (...) Для жителей XVI века, разговаривавших на русском языке, не понятным было даже слово "икона", по этому автор словаря переводит и его: икона - обраzъ".
И далее - "убийственный" вывод:
"Т.е., люди, разговаривавшие в XVI веке на русском языке не понимали всех этих "воин, наследие, трудолюбие" и т.д. Все эти слова являлись для них иностранными, именно поэтому автор словаря даёт перевод этих и многих других слов. (...) А русским языком, на самом деле, является украинский язык, потому как, вплоть до XIX века, украинцы называли себя русами, русинами."
Как ни печально, судя по сетевым обсуждениям этой манипуляции, мало кто в состоянии противопоставить ей серьёзные аргументы. В лучшем случае напишут, что почти все "украинские" слова в "Лексисе" суть полонизмы, от которых, само собой, язык более русским не становится. Это, конечно, верно, но суть вышеприведённого напёрсточничества не раскрывает в должной мере.
Важнейшие моменты, тщательно задвигаемые в тень манипуляторами:
Наиболее очевидный - это ретропроецирование идентичности, о котором я писал уже не раз. Есть фундаментальный принцип причинности, который, в частности, запрещает существование протоукров и тому подобные безобразия. Его уважают, например, в юриспруденции (закон не имеет обратной силы), но отчего-то знать не желают в этнополитике. Если в пределах какой-то этнополитической общности вы решили сформировать новую отдельную идентичность, то эта идентичность никак не влияет на исходное целое и не может претендовать ни на его имя, ни на историю до точки ветвления. Допустим, если вы создаёте отдельный литературный язык на базе региональной диалектной группы внутри русской языковой области - при наличии развитого литературного языка, давно функционирующего на всей территории этой области - то этот новый язык не может называться русским. Если, конечно, вы в ладах с правилами деления объёма понятия.
Теперь остановимся на менее очевидных обстоятельствах.
Начиная с 10 века, задолго до основания городишка под названием Москва, церковнославянский язык (ЦСЯ) становится языком богослужения и литературным языком всей Руси и остаётся им сотни лет. Даже русская униатская церковь, преемниками которой являются нынешние украинская и белорусская греко-католические церкви, до 20 века служила на церковнославянском. Что касается книжного языка, то эта роль была им утрачена к 18 веку, однако "славянщизна" не ушла бесследно, но в процессе многовекового синтеза с деловым и канцелярским письменным языком, а также живой русской речью дала великолепный по красоте и сложности современный литературный общерусский язык, где церковнославянизмы играют огромную роль в системе книжных стилей.
В начальный период распространения на Руси христианства древнеболгарский (старославянский) литературный язык, разработанный великими христианскими просветителями Кириллом и Мефодием и лёгший в основу церковнославянского языка русского извода, лишь незначительно отличался от древнерусского, несмотря на то, последний принадлежит к восточнославянской группе, а ЦСЯ - к южнославянской. В ту пору славянские языки ещё сохраняли значительное сходство, унаследованное от праславянского состояния. Местному славянскому населению ЦСЯ был хорошо понятен и намного более доступен для освоения в качестве книжного языка, чем, например, латынь для романских народов.
Заслуживает внимания высказывание карпаторусского языковеда Г.Ю.Геровского в его замечательной книге о языке Подкарпатской Руси, части "русского мира", которая, за исключением короткого советского периода, никогда не была частью Российского государства:
"Литературный язык Подкарпатской Руси прошедших веков является живым отражением своего состава и нынешнего состояния. При этом его основой и исходной базой был церковнославянский язык. Меньшее значение для него имела живая народная речь, большее значение имела литературная связь с остальной Россией, как мы это увидим ниже. (...) Этот язык, используемый при богослужении, был настолько близок русскому языку, что в народном сознании он не казался чужим и был совершенно понятен народу. А так как богослужебные книги были первыми книгами вообще, все дальнейшие попытки писать и создавать произведения основывались на манере писания этих книг и в соответствии с их языком. Таким образом, литературным стал церковнославянский язык, причем как в России вообще, так и в Подкарпатской Руси."
По мере развития живого русского языка во всём его диалектном многообразии вкупе с письменными вариантами (деловой и канцелярский язык) неизбежно накапливались различия, затруднявшие понимание ЦСЯ и порождавшие необходимость в кодификации его грамматики и составлении переводных словарей для объяснения лексических единиц. Такие пособия на Руси появляются с 16 века - помимо "Лексиса" Зизания (1596), это, в частности, "Лексикон славеноросский" Памвы Берынды (1627) и "Грамматика" Мелетия Смотрицкого (1648).
Манипуляторы "скромно" умалчивают, что тенденция расхождения книжного "славянского" языка с живой разговорной практикой была равно очевидной во всём ареале русского языка, будь то Червонная Русь, более известная ныне как Галиция, или же Русь Московская. Это прекрасно ощущалось современниками, причём не только русскими, но и иноземцами. Весьма показательна в этом смысле "Русская грамматика" ("Grammatica Russica", 1696) немецкого филолога Генриха Лудольфа, где перечислены основные фонетико-морфологические различия "славянского", т.е. ЦСЯ, и собственно русского языка, а также приводятся примеры лексического расхождения:
глаголю - говорю
реклъ - сказалъ
днясъ - севодни
выну - всегда
истина - правда
туне - даромъ.
Невозможно не привести остроумные наблюдения Лудольфа, касающиеся использования книжного и разговорного языка русскими людьми:
"Но точно так же, как никто из русских не может писать или рассуждать по научным вопросам, не пользуясь Славянским языком, так и наоборот, - в домашних и интимных беседах нельзя никому обойтись средствами одного славянского языка, потому что названия большинства обычных вещей, употребляемых в повседневной жизни, не встречаются в тех книгах, по каким научаются славянскому языку. Так у них и говорится, что разговаривать надо по-русски, а писать по-славянски."
Из всего сказанного следует, что несмотря на фактическое двуязычие, сложившееся у русов к исходу 17 века, называть ЦСЯ для них "иностранным языком", как это пытаются делать обнаглевшие укры, - затея с негодными средствами. Совсем другое дело - западнорусский письменный язык, сложившийся на оккупированных поляками землях Юго-западной Руси и в такой степени пересыщенный полонизмами, что порой не так просто разглядеть в нём восточнославянские черты. Всё это в достаточной мере относится и к толкованиям в словарях Зизания и Берынды:
"Перевод заглавных форм, охватывающих апеллятивы и ономастику церковнославянского, еврейского и польского происхождения, отражает книжный язык начала XVII столетия, включая некоторые лексические особенности, характерные для Малороссии. Румынский славист И.Богдан охарактеризовал язык переводов следующими словами: «...истолкования даются на некоем искусственном литературном наречии, являющемся наполовину церковным, наполовину народным, т.е. церковнославянским и малоросским, смешанным, помимо того, с бесчисленным количеством полонизмов. Так писали в XVII и XVIII веках книжники южных русских школ из Галиции, западной Руси, Киева и др.» [Bogdan 1891: 196]"
Особенно смешно выходит, когда неполногласные южнославянские формы передаются неполногласными же, но польскими: власть - влада (польск. władza, при др.-рус. волость, володѣти), мракъ - мрокъ (польск. mrok, при др.-рус. морокъ). А какое непонятное иностранное слово "воинъ"! Люди русские будут долго чесать репу, пока им не объяснишь, что это всего-навсего "жолнѣръ" (польск. żołnierz). А что в древнерусском есть и воинъ, и вои (тж.) и войникъ, и воиньскыи, и воиньство - так это происки клятых москалей. Икона? - Ни, не чули смо, що се таке. Ляшки чули (польск. ikona), а ми ни. Церковнославянское "баня"? В топку баню, есть же куда более русское, пардон, руськое, лазня (польск. łaźnia). И на что нам этот кацапский "сапог" - лучше возьмём у поляков ботъ, который они у французов перехватили. А ещё лучше чобiт у тюрков позаимствуем - оце буде остаточна перемога!
Печально, что у нас ну хоть немного не учат истории русского языка...
Илл.: https://urb-a.livejournal.com/11921273.html
В качестве материала для вышеупомянутых ментальных упражнений (боюсь, тут напрашивается совсем другая приставка) избран труд западнорусского писателя, переводчика, грамматиста и богослова Лаврентия Ивановича Зизания - знаменитый "Лексис", одна из первых попыток перевода церковнославянских слов на "мову рускую" или, как её сейчас принято называть, западнорусский язык.
Логика автора обезоруживающе проста - коль скоро множество западнорусских слов, используемых для толкования славянизмов, легко узнаваемы в современном галицко-украинском языке, то и "мова руская" времён Зизания и Берынды есть не что иное, как староукраинский язык. И действительно, смотрите - власть - влада, дѣяніе - справа, дѣло - учинок (укр. вчинок - хотя это скорее деяние, а дело - наоборот, справа), жажду - прагну, касанiе - дотык (у Зизания - дотыканье, ср. укр. дотик, дотикання), съвѣтую - раджу. Ну что, москалюги - съели?
Товарищ то и дело буквально захлёбывается от восторга, обнаружив, что в словаре толкуются не только малопонятные славянизмы, но и, казалось бы, всем хорошо знакомые исконно русские слова:
баня - лазня
воинъ - жолнѣръ
сапогъ - ботъ
Цитирую с сохранением орфографии и пунктуации: "Т.е. слово "баня", на самом деле, является НЕ РУССКИМ!!!, церковнославянским, иностранным!!!, и людям, которые разговаривают на русском языке, непонятно его значение!!! (...) Внимание!!! Автор переводит людям, разговаривающим на русском языке, непонятное слово "сапог"!!! (...) Для жителей XVI века, разговаривавших на русском языке, не понятным было даже слово "икона", по этому автор словаря переводит и его: икона - обраzъ".
И далее - "убийственный" вывод:
"Т.е., люди, разговаривавшие в XVI веке на русском языке не понимали всех этих "воин, наследие, трудолюбие" и т.д. Все эти слова являлись для них иностранными, именно поэтому автор словаря даёт перевод этих и многих других слов. (...) А русским языком, на самом деле, является украинский язык, потому как, вплоть до XIX века, украинцы называли себя русами, русинами."
Как ни печально, судя по сетевым обсуждениям этой манипуляции, мало кто в состоянии противопоставить ей серьёзные аргументы. В лучшем случае напишут, что почти все "украинские" слова в "Лексисе" суть полонизмы, от которых, само собой, язык более русским не становится. Это, конечно, верно, но суть вышеприведённого напёрсточничества не раскрывает в должной мере.
Важнейшие моменты, тщательно задвигаемые в тень манипуляторами:
Наиболее очевидный - это ретропроецирование идентичности, о котором я писал уже не раз. Есть фундаментальный принцип причинности, который, в частности, запрещает существование протоукров и тому подобные безобразия. Его уважают, например, в юриспруденции (закон не имеет обратной силы), но отчего-то знать не желают в этнополитике. Если в пределах какой-то этнополитической общности вы решили сформировать новую отдельную идентичность, то эта идентичность никак не влияет на исходное целое и не может претендовать ни на его имя, ни на историю до точки ветвления. Допустим, если вы создаёте отдельный литературный язык на базе региональной диалектной группы внутри русской языковой области - при наличии развитого литературного языка, давно функционирующего на всей территории этой области - то этот новый язык не может называться русским. Если, конечно, вы в ладах с правилами деления объёма понятия.
Теперь остановимся на менее очевидных обстоятельствах.
Начиная с 10 века, задолго до основания городишка под названием Москва, церковнославянский язык (ЦСЯ) становится языком богослужения и литературным языком всей Руси и остаётся им сотни лет. Даже русская униатская церковь, преемниками которой являются нынешние украинская и белорусская греко-католические церкви, до 20 века служила на церковнославянском. Что касается книжного языка, то эта роль была им утрачена к 18 веку, однако "славянщизна" не ушла бесследно, но в процессе многовекового синтеза с деловым и канцелярским письменным языком, а также живой русской речью дала великолепный по красоте и сложности современный литературный общерусский язык, где церковнославянизмы играют огромную роль в системе книжных стилей.
В начальный период распространения на Руси христианства древнеболгарский (старославянский) литературный язык, разработанный великими христианскими просветителями Кириллом и Мефодием и лёгший в основу церковнославянского языка русского извода, лишь незначительно отличался от древнерусского, несмотря на то, последний принадлежит к восточнославянской группе, а ЦСЯ - к южнославянской. В ту пору славянские языки ещё сохраняли значительное сходство, унаследованное от праславянского состояния. Местному славянскому населению ЦСЯ был хорошо понятен и намного более доступен для освоения в качестве книжного языка, чем, например, латынь для романских народов.
Заслуживает внимания высказывание карпаторусского языковеда Г.Ю.Геровского в его замечательной книге о языке Подкарпатской Руси, части "русского мира", которая, за исключением короткого советского периода, никогда не была частью Российского государства:
"Литературный язык Подкарпатской Руси прошедших веков является живым отражением своего состава и нынешнего состояния. При этом его основой и исходной базой был церковнославянский язык. Меньшее значение для него имела живая народная речь, большее значение имела литературная связь с остальной Россией, как мы это увидим ниже. (...) Этот язык, используемый при богослужении, был настолько близок русскому языку, что в народном сознании он не казался чужим и был совершенно понятен народу. А так как богослужебные книги были первыми книгами вообще, все дальнейшие попытки писать и создавать произведения основывались на манере писания этих книг и в соответствии с их языком. Таким образом, литературным стал церковнославянский язык, причем как в России вообще, так и в Подкарпатской Руси."
По мере развития живого русского языка во всём его диалектном многообразии вкупе с письменными вариантами (деловой и канцелярский язык) неизбежно накапливались различия, затруднявшие понимание ЦСЯ и порождавшие необходимость в кодификации его грамматики и составлении переводных словарей для объяснения лексических единиц. Такие пособия на Руси появляются с 16 века - помимо "Лексиса" Зизания (1596), это, в частности, "Лексикон славеноросский" Памвы Берынды (1627) и "Грамматика" Мелетия Смотрицкого (1648).
Манипуляторы "скромно" умалчивают, что тенденция расхождения книжного "славянского" языка с живой разговорной практикой была равно очевидной во всём ареале русского языка, будь то Червонная Русь, более известная ныне как Галиция, или же Русь Московская. Это прекрасно ощущалось современниками, причём не только русскими, но и иноземцами. Весьма показательна в этом смысле "Русская грамматика" ("Grammatica Russica", 1696) немецкого филолога Генриха Лудольфа, где перечислены основные фонетико-морфологические различия "славянского", т.е. ЦСЯ, и собственно русского языка, а также приводятся примеры лексического расхождения:
глаголю - говорю
реклъ - сказалъ
днясъ - севодни
выну - всегда
истина - правда
туне - даромъ.
Невозможно не привести остроумные наблюдения Лудольфа, касающиеся использования книжного и разговорного языка русскими людьми:
"Но точно так же, как никто из русских не может писать или рассуждать по научным вопросам, не пользуясь Славянским языком, так и наоборот, - в домашних и интимных беседах нельзя никому обойтись средствами одного славянского языка, потому что названия большинства обычных вещей, употребляемых в повседневной жизни, не встречаются в тех книгах, по каким научаются славянскому языку. Так у них и говорится, что разговаривать надо по-русски, а писать по-славянски."
Из всего сказанного следует, что несмотря на фактическое двуязычие, сложившееся у русов к исходу 17 века, называть ЦСЯ для них "иностранным языком", как это пытаются делать обнаглевшие укры, - затея с негодными средствами. Совсем другое дело - западнорусский письменный язык, сложившийся на оккупированных поляками землях Юго-западной Руси и в такой степени пересыщенный полонизмами, что порой не так просто разглядеть в нём восточнославянские черты. Всё это в достаточной мере относится и к толкованиям в словарях Зизания и Берынды:
"Перевод заглавных форм, охватывающих апеллятивы и ономастику церковнославянского, еврейского и польского происхождения, отражает книжный язык начала XVII столетия, включая некоторые лексические особенности, характерные для Малороссии. Румынский славист И.Богдан охарактеризовал язык переводов следующими словами: «...истолкования даются на некоем искусственном литературном наречии, являющемся наполовину церковным, наполовину народным, т.е. церковнославянским и малоросским, смешанным, помимо того, с бесчисленным количеством полонизмов. Так писали в XVII и XVIII веках книжники южных русских школ из Галиции, западной Руси, Киева и др.» [Bogdan 1891: 196]"
Особенно смешно выходит, когда неполногласные южнославянские формы передаются неполногласными же, но польскими: власть - влада (польск. władza, при др.-рус. волость, володѣти), мракъ - мрокъ (польск. mrok, при др.-рус. морокъ). А какое непонятное иностранное слово "воинъ"! Люди русские будут долго чесать репу, пока им не объяснишь, что это всего-навсего "жолнѣръ" (польск. żołnierz). А что в древнерусском есть и воинъ, и вои (тж.) и войникъ, и воиньскыи, и воиньство - так это происки клятых москалей. Икона? - Ни, не чули смо, що се таке. Ляшки чули (польск. ikona), а ми ни. Церковнославянское "баня"? В топку баню, есть же куда более русское, пардон, руськое, лазня (польск. łaźnia). И на что нам этот кацапский "сапог" - лучше возьмём у поляков ботъ, который они у французов перехватили. А ещё лучше чобiт у тюрков позаимствуем - оце буде остаточна перемога!
Печально, что у нас ну хоть немного не учат истории русского языка...
Илл.: https://urb-a.livejournal.com/11921273.html