Огонек, 1990 г., № 5, Сергей Панасенко, Выбирая свободу. ч.1.
Сергей Панасенко.
Выбирая свободу.
Мой знакомый недавно побывал в командировке в ФРГ. Принимавший его бизнесмен, владелец небольшой, но процветающей фирмы, напоследок устроил гостю автомобильную прогулку по Южной Германии. Все шло чудесно, пока в какой-то момент он не сказал моему знакомому буквально следующее:
- Видите, дорожная разметка из белой стала желтой? Это мы уже в Австрии.
- Как. в Австрии? - вполне естественно всполошился гость.- А если нас остановят? Что я должен говорить?
- Вот еще! - не менее естественно парировал хозяин,- Кто это нас может остановить? Я свободный человек в свободной стране, и никто нас не остановит!..
Так и вышло. Они выпили пива в ресторанчике с видом на Альпы и беспрепятственно вернулись в ФРГ.
Что русскому здорово, то немцу смерть?
Свобода и несвобода. Сколько бумаги исписано, сколько слов употреблено, чтобы дать исчерпывающее их определение! И все время получалось разное. Свобода - результат внутреннего самосовершенствования - так же мало похожа на свободу, выводимую из классовой борьбы, как выращивание цветов на их срезание. Но речь о другом. Речь о двух способах существования, двух мироощущениях. Мне не нравится, когда наше выглядит согбенным, до одури пропитанным ощущением виноватости, уязвимости и. как говорит Салтыков-Щедрин. «готовности претерпеть».
Станем ли мы однажды свободными людьми? Или - как кучерявые волосы негра не распрямляются никакими средствами - не распрямиться и нам, генетически обреченным, во веки вечные?
Исторический обзор мало что прибавляет к пониманию предмета. Муза истории Клио столько лжесвидетельствовала за истекшие десятилетия, что сама, видно, перестала разбирать, где белое, где черное, где свои, а где чужие. Можно, конечно, доказывать, что Лермонтов не писал знаменитое «страна рабов, страна господ...» - будто если это сочинил Петров или Сидоров, так сразу ни господ, ни рабов! Можно, блистая взором, перебирать этносы и народы на пришлые и коренные, на большие и малые и в кознях одних искать истоки бед других... Но только вот куда ни загляни - не было в истории народов России ни дня. когда б жили они вполне по меркам тех. ненашенских. свобод: непременно с изъяном, с исключениями. И это факт. Был прогресс, конечно, было движение, и Россия в 1914 году ближе к парламентской Англии, чем полувеком прежде. Но стойких навыков свободы, привычки к свободе Россия, увы. своим жителям дать не успела.
О годах 20-х. 30-х и последующих в этом плане и говорить излишне. Ноль народовластия, ноль свободы слова, совести и прочего,- даже не ноль, а отрицательная величина, потому что их не просто выморили, а под их маркой завели нечто диаметрально противоположное. Не просто разгромить собор, но еще и лошадей туда на постой ввести или зеков там стрелять. Не просто заткнуть рты газетам, но заставить их радоваться удушению, славить его. Умирающему от жажды народу сунули губку с жгучим уксусом - и последние воспоминания о чистой воде угасли в нем.
«Возможна ли такая история, которой содержанием был бы непрерывный, бесконечный испуг?» - вопрошал Салтыков-Щедрин. Он-то полагал, что нет. А у нас выросло одно, другое, уже третье поколение, жизнь и история которых заключились между страхом и испугом. Страшно за себя и за близких, страшно остаться без талона на ситец, страшно рассердить начальство, страшно возразить, но смолчать иногда еще страшнее, страшно попасться на глаза, вообще попасться... Не до свобод, не до демократии: выжить, уцелеть физически становится целью, и тут чем меньше о себе заявляешь, тем лучше.
Так было еще до совсем недавних пор. Что изменилось9 Положа руку на сердце - по преимуществу лексика. О свободах теперь говорят много, говорят. простите за каламбур, свободно, красиво и в общем-то правильно. Может, говорить о свободе - это и есть свобода? Только, кажется, настоящий свободный человек - это который даже не замечает, что свободен. Но пока разговоры создают ощущение пьянящее. Ладно, сегодняшние наши лидеры страны - за свободу. А какие появятся завтра? Свернуть толковище у входа в «Московские новости» дня хватит. И кончен бал?
Восторженные столичные интеллигенты. воодушевленные обилием публикаций «закрытых» авторов, верят, что «народ не допустит». Почему не допустит? Потому что стало лучше... Чем? Тем, что Солженицына печатаем? Оно, положим, слава богу, что печатаем, но ведь вот одну мою знакомую журналистку в забое шахтеры обступили - сейчас. не сорок лет назад, и давай шуметь: кончайте вы там. в Москве, этот бардак с гласностью, нам порядок нужен. твердая рука... Они, между прочим, бастовать собирались. «Вас же
первых тогда твердая рука р-раз - и в пыль!» - говорит им журналистка. «Не.- отвечают они.- Сталин, он был за простых людей, за рабочих, он бы понял, что мы ради дела...»
Такая вот тяга к свободе и демократии наблюдается.
Семьдесят лет отрицательной селекции сделали-таки свое черное дело: выработали генетически устойчивый образец характера. Он не знает свободы, никогда не видел ее, но боится ее и ненавидит. И именно это. помноженное на «зияющие пустоты» прилавков, способно сломать хребет перестройке, если только отыщется дирижер и лидер «народного гнева».
Это ответ на вопрос об обратимости происходящих в стране перемен.
Словами, да еще в считанные годы, эту мутацию не одолеть. Сорок лет водил библейский Моисей свой народ по Синайской пустыне, ожидая, пока умрет последний рожденный в рабстве (в том числе и Моисей, о чем иногда забывают). Но сорока лет у страны нет. Свободное общество, защищенное от тоталитаризма, нужно нам завтра. И это не вопрос чистого соблюдения всеобщих прав человека, как некоторые полагают.
Американские беллетристы нет-нет да и пощекочут нервы читающей публике романом о военном диктаторском перевороте в США. Диктаторов там непременно толкает кто-нибудь из большого бизнеса. Авторам кажется, что этот самый большой бизнес настолько глуп, что не понимает: подавление гражданских прав и свобод ему. бизнесу, как раз крайне невыгодно! Только предельная открытость общества создает наилучшие условия для проявления и роста талантов, в том числе в науке и технике. Без них. без их постоянного, вольного, широкого притока замедлится технический прогресс, и народное хозяйство, тот же большой бизнес только пострадают.
Преимущества своей экономики, ее поражающую способность собирать в короткие сроки огромные силы на решение тех или иных научно-техниче-ских задач - и добиваться успеха! - США демонстрировали не раз. В 1961 году, после полета Гагарина, президент Кеннеди объявил высадку на Луне национальной задачей № 1. Эта фантастическая по сложности цель была достигнута всего восемь лет спустя! И подобных примеров можно приводить очень много.
Из двух одинаково экономически развитых (а точнее, неразвитых) стран больших успехов обычно добивается та, которая развивается более демократическим. более свободным путем: в этом можно удостовериться в разных точках планеты. Демократия и процветание, как правило, идут рука об руку. И об этом следует помнить тем, кто считает свободу слова выдумкой кучки заевшихся литераторов.
Сказанное вовсе не означает, что экономика - производная от демократии. Я не принадлежу к тем. кто видит спасение страны в организации самых-самых демократических выборов. В конце концов процедура выборов не самоцель. «Кого выберем?» - вот вопрос. Настроения же пока в обществе таковы, что демократические выборы, как это ни парадоксально звучит, могут привести к формированию антидемократических органов власти. И тогда даже чудо не спасет нас от экономического кризиса почище теперешнего.
Упиваясь борьбой с министрами, мы как-то упустили из виду, что только внутри самих себя демократические институты никогда не смогут найти исчерпывающих гарантий своего существования. Нужны гарантии внешние, а их смогут обеспечить только экономические преобразования. Только немедленное заложение основ такой экономики, для которой свобода и демократия нужны как воздух, поставит точку в опасениях и спорах о том. что же мы. в сущности, сейчас имеем: весну или оттепель?
Демократия - залог экономического роста. Но лишь экономика создает благоприятную (или враждебную) почву для развития демократических институтов. «Господствующие мысли суть не что иное, как идеальное выражение господствующих материальных отношений»,- писали К. Маркс и Ф. Энгельс в работе «Критика новейшей немецкой философии...», а в «Нищете философии» Марксом этот тезис выражен еще яснее: «...во все времена государи вынуждены были подчиняться экономическим условиям и никогда не могли предписывать им законы. Как политическое, так и гражданское законодательство всего только выражает, протоколирует требования экономических отношений».
Мир видел немало стран, чьи правящие режимы были далеки от самых упрощенных представлений о демократии и свободе. Силой или обманом они узурпировали власть, ссылали, расстреливали, а в иных случаях даже съедали толику сограждан и утверждали собственную диктатуру. Но нет ничего вечного под Луной. Самые долго живущие диктаторы и «отцы народа» раньше или позже отправлялись туда, откуда нет возврата, и перед их наследниками неизменно вставала проблема: а что дальше?
Редкие из этих лидеров оказывались достаточно умны и прозорливы, чтобы, подобно генералиссимусу Франко, передать потомкам страну в- достаточно приличном состоянии. Большинство за годы или десятилетия властвования экономику разваливали довольно заметно.
Что касается гуманитарных свобод, то тут исключений не было: во всех деспотиях они были значительно ограничены или напрочь исключены.
Однако вот что любопытно. Когда наступал срок перемен, одни страны легко и быстро возвращались к экономической стабильности и демократии. Так произошло в Греции после «черных полковников». Так было во многих латиноамериканских (последний пример - Аргентина) и африканских странах. Даже после самой чудовищной в истории человечества - не считая сталинской - фашистской диктатуры в Германии эта разбомбленная и опустошенная страна всего за несколько лет вернулась к демократии, а следом и к экономическому процветанию, удивив земной шар «немецким чудом».
Но есть страны, где возврат к демократии буксует, а экономика более напоминает свалившуюся без сил лошадь, которую возница пытается поднять, дергая за уздечку. Возьмем СССР, где XX съезд КПСС, который, казалось бы. означал расчет со сталинским прошлым. состоялся больше 30 лет назад. Конечно. 1989 год не 1949-й. и тех жутких репрессий нет. но нет до сих пор и победы демократии. Мы все еще толкуем о «демократизации», то есть о поступательном процессе, о движении к пока отдаленной цели и о «гласности». Далем определяемой как «известность. оглашение, огласка», то есть пока только о свободе слышать и свидетельствовать. но не вмешиваться. Но даже и этот процесс гласности идет тяжело, сталкивается с противодействием.
О состоянии экономики говорить излишне. Оно общеизвестно, причем, по признанию академика Л. Абалкина, «остановить нарастание негативных процессов пока не удалось». Иными словами, вырвать народное хозяйство из той пучины, куда его окунули предыдущие правители, не получается.
И без всестороннего, тщательного изучения происходящего (такое изучение необходимо, но выходит за рамки моего небольшого исследования) понятно, что есть, следовательно, некая общая причина, которая одни постдикта-торские страны, как пробка, выносит на поверхность и отсутствие которой другие такие же страны обрекает на неподвижность. Говоря языком физики, одни диктаторские режимы пребывают в состоянии неустойчивого равновесия, поддерживаемого только силой. Устранение ее вызывает почти мгновенное возвращение в семью демократических народов. Другие же в диктатуре находятся как раз в равновесии устойчивом, и если даже ценой усилий такую страну из состоянии диктатуры вырвать - она. как мяч, положенный на возвышенность, норовит скатиться обратно.
Что же отличает первых от вторых?
Иногда отвечают: исторические и культурные традиции. Они. конечно, имеют вес. Но если рассматривать эти традиции как непреодолимые, как проявление той самой «генетической обреченности», о которой я вскользь упомянул прежде, то мы вступаем в область отвратительной теории о наличии народов, не умеющих в принципе подняться выше рабства. Однако в реальности народов-рабов не существует: есть лишь рабская психология, прививаемая, внушаемая представителями всех наций и народностей. К тому же границы понятий «народ» и «государство» сплошь и рядом не совпадают, хотя их усиленно смешивают. Народ, который в одном государстве, под одной властью ведет себя по-рабски, попав в иное, зачастую соседнее государство. проявляет вдруг совершенно отличные качества.
Надо также помнить, что любая культурная и историческая «традиция» ко- гда-нибудь же была, новинкой, диковиной. заимствованной у соседей или гостей наиболее переимчивыми личностями. и прочими соплеменниками, вероятнее всего, встреченной угрюмо. Нельзя забывать, что то. что нам сегодня представляется освященной веками замшелой традицией, с точки зрения тысячелетней истории, не более чем сомнительное нововведение. И ее реальное воздействие на положение дел может быть куда скромнее, чем мы по невежеству воображаем.
Нет. культурно-исторические традиции для объяснения описанного феномена подходят мало. К тому же. как уже было сказано, корни явлений политической жизни плодотворнее искать не внутри ее самой, а в жизни экономической. Следовательно, вопрос имеет смысл сформулировать иначе: что в экономической сфере отличает первые, «неустойчиво-диктатурные» страны от вторых, «устойчиво-диктатур-ных»?
И, если отбросить тонкости и несущественные расхождения, ответ будет четким: формы собственности. Скажу об одной из них. которую мы. если и упоминаем, то понося.
Имею в виду частную собственность, которую мы с детства приучены предавать анафеме в первую очередь за то. что она порождает эксплуатацию человека человеком и прочие ужасы. Правда. как свидетельствует история нашей страны, отсутствие частной собственности вовсе не избавляет нас от эксплуатации, теперь со стороны государственного Молоха. Дело, однако, не в этом. Частная собственность действительно предполагает существование ситуации, когда один человек работает на другого. Всегда ли надо эту ситуацию драматизировать - это еще надо выяснять. Но наши политэкономы то ли забыли, то ли предпочли не замечать, что частная собственность, как любое явление общественной жизни, имеет две стороны. И вот о второй-то. незаслуженно обойденной, надо вспомнить.
Что такое «частная собственность»9 Это принадлежащее мне целиком или частично '«дело» - земля, лавка, банк, фабрика, железная дорога, кинотеатр и прочее.- приносящее мне некоторый доход. Я обхожу сознательно сейчас вопрос о том. как появляется этот доход. о том. хватает ли его мне на жизнь и покрывает ли он мои расходы по содержанию «дела». Все это - тема иного разговора. Главное же. что в основе этого - мое дело и мой доход. И до той поры, пока они остаются моими. никто во Вселенной не вправе, а точнее, не в состоянии со мной ничего сделать. Не лишив меня моей частной собственности, то есть не ограбив меня, никто не сможет лишить меня средств к существованию. И никто не вправе указывать мне. как мне распоряжаться получаемым доходом.
При таких условиях главной заботой собственника оказывается прибыльность его дела. И если он имеет от последнего достаточно средств для жизни, то после уплаты соответствующих налогов становится полностью вольным в своих поступках. Он не страшится голодной смерти и не страшится остаться без крыши над головой, поскольку пищу и дома производят такие же. как он. частные собственники, которые также радеют о прибыльности своих «дел». И до той поры, пока ему есть на что покупать провизию и кров, ему обеспечено и то. и другое. Он не страшится потерять здоровье без квалифицированной медицинской помощи, поскольку всегда к его услугам частные клиники. Он. наконец, не страшится высказывать свои суждения по любому поводу именно потому, что не страшится всего предыдущего.
Конечно, общество имущественно расслаивается, это рождает свои проблемы. но давайте же поспорим и о них!
Мне кажется, что децентрализованная по своей природе, рассредоточенная по массе владельцев частная собственность дает больше возможностей устроиться и не-собственнику. Конечно, он уже не так независим, он должен учитывать требования работодателя, но мир велик, работодателей много, и если кто-то из них не любит брюнетов. то обязательно отыщется такой, который не любит блондинов.
Так и получается, по-моему, что свобода политическая есть обратная сторона свободы экономической Следовательно. при ней сохраняется и тот зародыш. из которого в любой момент может наново выстрелить к солнцу росток демократии.
Диктатура может сколь угодно сильно сжать пружину общества и как угодно долго держать ее. Частная собственность. обеспечивающая индивидууму существование независимо от его личного отношения к правящему режиму (я не беру, конечно, случай открытой или подпольной борьбы: тут никакая частная собственность не защитит), оказывается той внутренней силой, которая распрямляет пружины, когда внешнюю силу снимают.
Я не идеализирую институт частной собственности. И грязи, и крови на его стенах предостаточно. Я говорю лишь о той потенции, что скрыта в самом факте его существования, о тех возможностях. которые он - усреднен-но - предоставляет человечеству.
Еще раз обратимся к опыту нацистской Германии. Как говорят историки того периода. Гитлер писал, что не намерен национализировать промышленность. поскольку предпочитает национализировать сознание людей. На мой взгляд, это была утопия. Сознание экономически независимых от режима людей стократ сложнее поддавалось «национализации», чем зависимых по всем статьям. Здесь, к слову, объяснение того, почему во все времена чиновники - государственные служащие - перестраиваются и переделываются быстрее остальных граждан: они теснее остальных сознают свою связь и свою зависимость от государства. Так вот. в нацистской Германии при наличии гестапо и концлагерей прусские бароны, сидя в своих родовых поместьях и не получая корм из рук фюрера, могли через губу цедить презрительные замечания в его адрес. И «заговору генералов». казалось бы. откуда взяться в насквозь тоталитарном третьем рейхе, а. однако, тряхнул, хоть и неудачно, бункер бомбой. Наши Тухачевские и блюхе-ры тоже ведь знали о свойствах динамита. но пол из-под них был давно выбит. вся страна гнула спину на земле и фабриках одного фараона, и не потому ли самые отважные из них пускали пули в свой лоб. а не в лоб Сталина.
Объявив беспощадную войну частной собственности как величайшему злу. порождающему нищету и роскошь, несправедливость и унижения, революционеры преследовали две цели. Одна - создание нового, идеального экономического порядка. Первым шагом. первой фазой этого должно было стать общество, где «все граждане превращаются... в служащих по найму у государства... Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного «синдиката» (В. И. Ленин. «Государство и революция»). Иногда приходится сталкиваться с высказываниями, что тотальная национализация всего, от земли до банков, проведенная в первые годы Советской власти, была искажением основных идей классиков. Однако Сталин нисколько не грешил против истины, когда в 1929 году в работе «К вопросам аграрной политики в СССР» писал: «Проводя национализацию земли, мы исходили, между прочим, из теоретических предпосылок, данных в третьем томе «Капитала», в известной книге Маркса «Теории прибавочной стоимости» и в аграрных трудах Ленина...»
Продолжение следует
Выбирая свободу.
Мой знакомый недавно побывал в командировке в ФРГ. Принимавший его бизнесмен, владелец небольшой, но процветающей фирмы, напоследок устроил гостю автомобильную прогулку по Южной Германии. Все шло чудесно, пока в какой-то момент он не сказал моему знакомому буквально следующее:
- Видите, дорожная разметка из белой стала желтой? Это мы уже в Австрии.
- Как. в Австрии? - вполне естественно всполошился гость.- А если нас остановят? Что я должен говорить?
- Вот еще! - не менее естественно парировал хозяин,- Кто это нас может остановить? Я свободный человек в свободной стране, и никто нас не остановит!..
Так и вышло. Они выпили пива в ресторанчике с видом на Альпы и беспрепятственно вернулись в ФРГ.
Что русскому здорово, то немцу смерть?
Свобода и несвобода. Сколько бумаги исписано, сколько слов употреблено, чтобы дать исчерпывающее их определение! И все время получалось разное. Свобода - результат внутреннего самосовершенствования - так же мало похожа на свободу, выводимую из классовой борьбы, как выращивание цветов на их срезание. Но речь о другом. Речь о двух способах существования, двух мироощущениях. Мне не нравится, когда наше выглядит согбенным, до одури пропитанным ощущением виноватости, уязвимости и. как говорит Салтыков-Щедрин. «готовности претерпеть».
Станем ли мы однажды свободными людьми? Или - как кучерявые волосы негра не распрямляются никакими средствами - не распрямиться и нам, генетически обреченным, во веки вечные?
Исторический обзор мало что прибавляет к пониманию предмета. Муза истории Клио столько лжесвидетельствовала за истекшие десятилетия, что сама, видно, перестала разбирать, где белое, где черное, где свои, а где чужие. Можно, конечно, доказывать, что Лермонтов не писал знаменитое «страна рабов, страна господ...» - будто если это сочинил Петров или Сидоров, так сразу ни господ, ни рабов! Можно, блистая взором, перебирать этносы и народы на пришлые и коренные, на большие и малые и в кознях одних искать истоки бед других... Но только вот куда ни загляни - не было в истории народов России ни дня. когда б жили они вполне по меркам тех. ненашенских. свобод: непременно с изъяном, с исключениями. И это факт. Был прогресс, конечно, было движение, и Россия в 1914 году ближе к парламентской Англии, чем полувеком прежде. Но стойких навыков свободы, привычки к свободе Россия, увы. своим жителям дать не успела.
О годах 20-х. 30-х и последующих в этом плане и говорить излишне. Ноль народовластия, ноль свободы слова, совести и прочего,- даже не ноль, а отрицательная величина, потому что их не просто выморили, а под их маркой завели нечто диаметрально противоположное. Не просто разгромить собор, но еще и лошадей туда на постой ввести или зеков там стрелять. Не просто заткнуть рты газетам, но заставить их радоваться удушению, славить его. Умирающему от жажды народу сунули губку с жгучим уксусом - и последние воспоминания о чистой воде угасли в нем.
«Возможна ли такая история, которой содержанием был бы непрерывный, бесконечный испуг?» - вопрошал Салтыков-Щедрин. Он-то полагал, что нет. А у нас выросло одно, другое, уже третье поколение, жизнь и история которых заключились между страхом и испугом. Страшно за себя и за близких, страшно остаться без талона на ситец, страшно рассердить начальство, страшно возразить, но смолчать иногда еще страшнее, страшно попасться на глаза, вообще попасться... Не до свобод, не до демократии: выжить, уцелеть физически становится целью, и тут чем меньше о себе заявляешь, тем лучше.
Так было еще до совсем недавних пор. Что изменилось9 Положа руку на сердце - по преимуществу лексика. О свободах теперь говорят много, говорят. простите за каламбур, свободно, красиво и в общем-то правильно. Может, говорить о свободе - это и есть свобода? Только, кажется, настоящий свободный человек - это который даже не замечает, что свободен. Но пока разговоры создают ощущение пьянящее. Ладно, сегодняшние наши лидеры страны - за свободу. А какие появятся завтра? Свернуть толковище у входа в «Московские новости» дня хватит. И кончен бал?
Восторженные столичные интеллигенты. воодушевленные обилием публикаций «закрытых» авторов, верят, что «народ не допустит». Почему не допустит? Потому что стало лучше... Чем? Тем, что Солженицына печатаем? Оно, положим, слава богу, что печатаем, но ведь вот одну мою знакомую журналистку в забое шахтеры обступили - сейчас. не сорок лет назад, и давай шуметь: кончайте вы там. в Москве, этот бардак с гласностью, нам порядок нужен. твердая рука... Они, между прочим, бастовать собирались. «Вас же
первых тогда твердая рука р-раз - и в пыль!» - говорит им журналистка. «Не.- отвечают они.- Сталин, он был за простых людей, за рабочих, он бы понял, что мы ради дела...»
Такая вот тяга к свободе и демократии наблюдается.
Семьдесят лет отрицательной селекции сделали-таки свое черное дело: выработали генетически устойчивый образец характера. Он не знает свободы, никогда не видел ее, но боится ее и ненавидит. И именно это. помноженное на «зияющие пустоты» прилавков, способно сломать хребет перестройке, если только отыщется дирижер и лидер «народного гнева».
Это ответ на вопрос об обратимости происходящих в стране перемен.
Словами, да еще в считанные годы, эту мутацию не одолеть. Сорок лет водил библейский Моисей свой народ по Синайской пустыне, ожидая, пока умрет последний рожденный в рабстве (в том числе и Моисей, о чем иногда забывают). Но сорока лет у страны нет. Свободное общество, защищенное от тоталитаризма, нужно нам завтра. И это не вопрос чистого соблюдения всеобщих прав человека, как некоторые полагают.
Американские беллетристы нет-нет да и пощекочут нервы читающей публике романом о военном диктаторском перевороте в США. Диктаторов там непременно толкает кто-нибудь из большого бизнеса. Авторам кажется, что этот самый большой бизнес настолько глуп, что не понимает: подавление гражданских прав и свобод ему. бизнесу, как раз крайне невыгодно! Только предельная открытость общества создает наилучшие условия для проявления и роста талантов, в том числе в науке и технике. Без них. без их постоянного, вольного, широкого притока замедлится технический прогресс, и народное хозяйство, тот же большой бизнес только пострадают.
Преимущества своей экономики, ее поражающую способность собирать в короткие сроки огромные силы на решение тех или иных научно-техниче-ских задач - и добиваться успеха! - США демонстрировали не раз. В 1961 году, после полета Гагарина, президент Кеннеди объявил высадку на Луне национальной задачей № 1. Эта фантастическая по сложности цель была достигнута всего восемь лет спустя! И подобных примеров можно приводить очень много.
Из двух одинаково экономически развитых (а точнее, неразвитых) стран больших успехов обычно добивается та, которая развивается более демократическим. более свободным путем: в этом можно удостовериться в разных точках планеты. Демократия и процветание, как правило, идут рука об руку. И об этом следует помнить тем, кто считает свободу слова выдумкой кучки заевшихся литераторов.
Сказанное вовсе не означает, что экономика - производная от демократии. Я не принадлежу к тем. кто видит спасение страны в организации самых-самых демократических выборов. В конце концов процедура выборов не самоцель. «Кого выберем?» - вот вопрос. Настроения же пока в обществе таковы, что демократические выборы, как это ни парадоксально звучит, могут привести к формированию антидемократических органов власти. И тогда даже чудо не спасет нас от экономического кризиса почище теперешнего.
Упиваясь борьбой с министрами, мы как-то упустили из виду, что только внутри самих себя демократические институты никогда не смогут найти исчерпывающих гарантий своего существования. Нужны гарантии внешние, а их смогут обеспечить только экономические преобразования. Только немедленное заложение основ такой экономики, для которой свобода и демократия нужны как воздух, поставит точку в опасениях и спорах о том. что же мы. в сущности, сейчас имеем: весну или оттепель?
Демократия - залог экономического роста. Но лишь экономика создает благоприятную (или враждебную) почву для развития демократических институтов. «Господствующие мысли суть не что иное, как идеальное выражение господствующих материальных отношений»,- писали К. Маркс и Ф. Энгельс в работе «Критика новейшей немецкой философии...», а в «Нищете философии» Марксом этот тезис выражен еще яснее: «...во все времена государи вынуждены были подчиняться экономическим условиям и никогда не могли предписывать им законы. Как политическое, так и гражданское законодательство всего только выражает, протоколирует требования экономических отношений».
Мир видел немало стран, чьи правящие режимы были далеки от самых упрощенных представлений о демократии и свободе. Силой или обманом они узурпировали власть, ссылали, расстреливали, а в иных случаях даже съедали толику сограждан и утверждали собственную диктатуру. Но нет ничего вечного под Луной. Самые долго живущие диктаторы и «отцы народа» раньше или позже отправлялись туда, откуда нет возврата, и перед их наследниками неизменно вставала проблема: а что дальше?
Редкие из этих лидеров оказывались достаточно умны и прозорливы, чтобы, подобно генералиссимусу Франко, передать потомкам страну в- достаточно приличном состоянии. Большинство за годы или десятилетия властвования экономику разваливали довольно заметно.
Что касается гуманитарных свобод, то тут исключений не было: во всех деспотиях они были значительно ограничены или напрочь исключены.
Однако вот что любопытно. Когда наступал срок перемен, одни страны легко и быстро возвращались к экономической стабильности и демократии. Так произошло в Греции после «черных полковников». Так было во многих латиноамериканских (последний пример - Аргентина) и африканских странах. Даже после самой чудовищной в истории человечества - не считая сталинской - фашистской диктатуры в Германии эта разбомбленная и опустошенная страна всего за несколько лет вернулась к демократии, а следом и к экономическому процветанию, удивив земной шар «немецким чудом».
Но есть страны, где возврат к демократии буксует, а экономика более напоминает свалившуюся без сил лошадь, которую возница пытается поднять, дергая за уздечку. Возьмем СССР, где XX съезд КПСС, который, казалось бы. означал расчет со сталинским прошлым. состоялся больше 30 лет назад. Конечно. 1989 год не 1949-й. и тех жутких репрессий нет. но нет до сих пор и победы демократии. Мы все еще толкуем о «демократизации», то есть о поступательном процессе, о движении к пока отдаленной цели и о «гласности». Далем определяемой как «известность. оглашение, огласка», то есть пока только о свободе слышать и свидетельствовать. но не вмешиваться. Но даже и этот процесс гласности идет тяжело, сталкивается с противодействием.
О состоянии экономики говорить излишне. Оно общеизвестно, причем, по признанию академика Л. Абалкина, «остановить нарастание негативных процессов пока не удалось». Иными словами, вырвать народное хозяйство из той пучины, куда его окунули предыдущие правители, не получается.
И без всестороннего, тщательного изучения происходящего (такое изучение необходимо, но выходит за рамки моего небольшого исследования) понятно, что есть, следовательно, некая общая причина, которая одни постдикта-торские страны, как пробка, выносит на поверхность и отсутствие которой другие такие же страны обрекает на неподвижность. Говоря языком физики, одни диктаторские режимы пребывают в состоянии неустойчивого равновесия, поддерживаемого только силой. Устранение ее вызывает почти мгновенное возвращение в семью демократических народов. Другие же в диктатуре находятся как раз в равновесии устойчивом, и если даже ценой усилий такую страну из состоянии диктатуры вырвать - она. как мяч, положенный на возвышенность, норовит скатиться обратно.
Что же отличает первых от вторых?
Иногда отвечают: исторические и культурные традиции. Они. конечно, имеют вес. Но если рассматривать эти традиции как непреодолимые, как проявление той самой «генетической обреченности», о которой я вскользь упомянул прежде, то мы вступаем в область отвратительной теории о наличии народов, не умеющих в принципе подняться выше рабства. Однако в реальности народов-рабов не существует: есть лишь рабская психология, прививаемая, внушаемая представителями всех наций и народностей. К тому же границы понятий «народ» и «государство» сплошь и рядом не совпадают, хотя их усиленно смешивают. Народ, который в одном государстве, под одной властью ведет себя по-рабски, попав в иное, зачастую соседнее государство. проявляет вдруг совершенно отличные качества.
Надо также помнить, что любая культурная и историческая «традиция» ко- гда-нибудь же была, новинкой, диковиной. заимствованной у соседей или гостей наиболее переимчивыми личностями. и прочими соплеменниками, вероятнее всего, встреченной угрюмо. Нельзя забывать, что то. что нам сегодня представляется освященной веками замшелой традицией, с точки зрения тысячелетней истории, не более чем сомнительное нововведение. И ее реальное воздействие на положение дел может быть куда скромнее, чем мы по невежеству воображаем.
Нет. культурно-исторические традиции для объяснения описанного феномена подходят мало. К тому же. как уже было сказано, корни явлений политической жизни плодотворнее искать не внутри ее самой, а в жизни экономической. Следовательно, вопрос имеет смысл сформулировать иначе: что в экономической сфере отличает первые, «неустойчиво-диктатурные» страны от вторых, «устойчиво-диктатур-ных»?
И, если отбросить тонкости и несущественные расхождения, ответ будет четким: формы собственности. Скажу об одной из них. которую мы. если и упоминаем, то понося.
Имею в виду частную собственность, которую мы с детства приучены предавать анафеме в первую очередь за то. что она порождает эксплуатацию человека человеком и прочие ужасы. Правда. как свидетельствует история нашей страны, отсутствие частной собственности вовсе не избавляет нас от эксплуатации, теперь со стороны государственного Молоха. Дело, однако, не в этом. Частная собственность действительно предполагает существование ситуации, когда один человек работает на другого. Всегда ли надо эту ситуацию драматизировать - это еще надо выяснять. Но наши политэкономы то ли забыли, то ли предпочли не замечать, что частная собственность, как любое явление общественной жизни, имеет две стороны. И вот о второй-то. незаслуженно обойденной, надо вспомнить.
Что такое «частная собственность»9 Это принадлежащее мне целиком или частично '«дело» - земля, лавка, банк, фабрика, железная дорога, кинотеатр и прочее.- приносящее мне некоторый доход. Я обхожу сознательно сейчас вопрос о том. как появляется этот доход. о том. хватает ли его мне на жизнь и покрывает ли он мои расходы по содержанию «дела». Все это - тема иного разговора. Главное же. что в основе этого - мое дело и мой доход. И до той поры, пока они остаются моими. никто во Вселенной не вправе, а точнее, не в состоянии со мной ничего сделать. Не лишив меня моей частной собственности, то есть не ограбив меня, никто не сможет лишить меня средств к существованию. И никто не вправе указывать мне. как мне распоряжаться получаемым доходом.
При таких условиях главной заботой собственника оказывается прибыльность его дела. И если он имеет от последнего достаточно средств для жизни, то после уплаты соответствующих налогов становится полностью вольным в своих поступках. Он не страшится голодной смерти и не страшится остаться без крыши над головой, поскольку пищу и дома производят такие же. как он. частные собственники, которые также радеют о прибыльности своих «дел». И до той поры, пока ему есть на что покупать провизию и кров, ему обеспечено и то. и другое. Он не страшится потерять здоровье без квалифицированной медицинской помощи, поскольку всегда к его услугам частные клиники. Он. наконец, не страшится высказывать свои суждения по любому поводу именно потому, что не страшится всего предыдущего.
Конечно, общество имущественно расслаивается, это рождает свои проблемы. но давайте же поспорим и о них!
Мне кажется, что децентрализованная по своей природе, рассредоточенная по массе владельцев частная собственность дает больше возможностей устроиться и не-собственнику. Конечно, он уже не так независим, он должен учитывать требования работодателя, но мир велик, работодателей много, и если кто-то из них не любит брюнетов. то обязательно отыщется такой, который не любит блондинов.
Так и получается, по-моему, что свобода политическая есть обратная сторона свободы экономической Следовательно. при ней сохраняется и тот зародыш. из которого в любой момент может наново выстрелить к солнцу росток демократии.
Диктатура может сколь угодно сильно сжать пружину общества и как угодно долго держать ее. Частная собственность. обеспечивающая индивидууму существование независимо от его личного отношения к правящему режиму (я не беру, конечно, случай открытой или подпольной борьбы: тут никакая частная собственность не защитит), оказывается той внутренней силой, которая распрямляет пружины, когда внешнюю силу снимают.
Я не идеализирую институт частной собственности. И грязи, и крови на его стенах предостаточно. Я говорю лишь о той потенции, что скрыта в самом факте его существования, о тех возможностях. которые он - усреднен-но - предоставляет человечеству.
Еще раз обратимся к опыту нацистской Германии. Как говорят историки того периода. Гитлер писал, что не намерен национализировать промышленность. поскольку предпочитает национализировать сознание людей. На мой взгляд, это была утопия. Сознание экономически независимых от режима людей стократ сложнее поддавалось «национализации», чем зависимых по всем статьям. Здесь, к слову, объяснение того, почему во все времена чиновники - государственные служащие - перестраиваются и переделываются быстрее остальных граждан: они теснее остальных сознают свою связь и свою зависимость от государства. Так вот. в нацистской Германии при наличии гестапо и концлагерей прусские бароны, сидя в своих родовых поместьях и не получая корм из рук фюрера, могли через губу цедить презрительные замечания в его адрес. И «заговору генералов». казалось бы. откуда взяться в насквозь тоталитарном третьем рейхе, а. однако, тряхнул, хоть и неудачно, бункер бомбой. Наши Тухачевские и блюхе-ры тоже ведь знали о свойствах динамита. но пол из-под них был давно выбит. вся страна гнула спину на земле и фабриках одного фараона, и не потому ли самые отважные из них пускали пули в свой лоб. а не в лоб Сталина.
Объявив беспощадную войну частной собственности как величайшему злу. порождающему нищету и роскошь, несправедливость и унижения, революционеры преследовали две цели. Одна - создание нового, идеального экономического порядка. Первым шагом. первой фазой этого должно было стать общество, где «все граждане превращаются... в служащих по найму у государства... Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного «синдиката» (В. И. Ленин. «Государство и революция»). Иногда приходится сталкиваться с высказываниями, что тотальная национализация всего, от земли до банков, проведенная в первые годы Советской власти, была искажением основных идей классиков. Однако Сталин нисколько не грешил против истины, когда в 1929 году в работе «К вопросам аграрной политики в СССР» писал: «Проводя национализацию земли, мы исходили, между прочим, из теоретических предпосылок, данных в третьем томе «Капитала», в известной книге Маркса «Теории прибавочной стоимости» и в аграрных трудах Ленина...»
Продолжение следует