Л. Л. Буайи. «Очки». Конец XVIII века.
Посмотрим на картину повнимательнее. Физиономии здесь изображены, мягко говоря, малосимпатичные, но сейчас меня интересуют не они, а то, что у этих персонажей на носу и в руках. А именно: очки и лорнеты.
Когда мы видим на портретах XVIII века очки, мало кому приходит в голову, что эти вещицы хоть немного, но отличались от тех, что носим мы. Дужки очков 200-летней давности не загибались, а заканчивались петлями, к которым привязывались шнурки.
Очки могли быть и с цветными стеклами.
Носили очки многие известные люди. Но вот позировать в них для портретов (особенно парадных) было не принято. Есть изображение Робеспьера в очках. Но это не официальный портрет, а набросок.
М.Робеспьер. 1792-1794. Набросок Давида. Карнавале.
Мы не знаем ни одного портрета Екатерины Великой в очках. Тем не менее, известно, что в пожилом возрасте она часто пользовалась ими.
Очки Екатерины II и фишки для игры в карты. Исторический музей.
Были известны и бифокальные очки. Их изобрел один из отцов-основателей Соединенных Штатов Бенджамин Франклин, который был по совместительству довольно известным ученым.
Б.Франклин. Ж. Дюплесси. 1778. Метрополитен-музей.
В XIX веке (К сожалению, не могу указать дату точнее, но, похоже, в 20-х годах,) очки приобрели вполне современную форму.
В конце XVIII - начале XIX веков носить очки при парадном мундире было не принято. Линзы еще не придумали, а бравый офицер и стекла на носу по мнению наших предков не очень-то сочетались. Встречаются версии, что люди в форме вообще не могли их носить, но, думаю, это неверно. Уж слишком много встречается в записках и мемуарах упоминаний об очках. Не приветствовались они в Царскосельском Лицее, именно поэтому Делвиг иронизирует: "В Лицее мне запрещали носить очки, зато все женщины казались мне прекрасны; как я разочаровался в них после выпуска". Но, похоже, в казарме,в походе, в присутственных местах очки одевали. Ибо очень сложно командовать войсками или составлять официальный документ, если ты не видишь дальше собственного носа.
Не очень повезло жителям второй столицы. Иван Васильевич Гудович, московский главнокомандующий в 1809-1812 гг. прославился как ярый противник этих полезных вещиц. «В Москве был он настойчивый гонитель очков и троечной упряжи. Никто не смел являться к нему в очках; даже и в посторонних домах случалось ему, завидя очконосца, посылать к нему слугу с наказом: нечего вам здесь так пристально разглядывать; можете снять с себя очки. Приезжавшие в город из подмосковных на дрожках, в телегах или на легких колясках, запряженных тройками, должны были, под опасением попасть в полицию, выпрягать у заставы одну лошадь и, привязывая ее сзади, ехать таким образом по улицам, что было очень некрасиво и неудобно для пешеходов, в которых эти лошади могли свободно лягать.» (П.А.Вяземский. Старая записная книжка).
Вообще, в начале XIX века многие пожилые сановники считали, что очки - прерогатива только их возраста, а молодые люди, нося их, дерзят. Именно поэтому однажды шутники провели по улицам древней столицы кобылу в очках с надписью «А только трех лет».
Император Александр I очков не носил и не любил, когда другие делали это, хотя сам был близорук. Царь пользовался лорнетом. Носил он его в рукаве и периодически терял. «Прежде чем проститься со мной, государь поднялся и, не говоря, что он ищет, стал внимательно осматривать пол во всех углах гостиной. Я поставила лампу на ковер и тоже стала искать потерянный предмет: оказалось, что государь искал небольшую лорнетку, которой он обычно пользовался и которая упала к моим ногам под стол. Теперь я сожалею, что не присвоила ее себе, тем более, что она имела лишь ту ценность, что принадлежала Александру, - она была из простой черепахи, без украшений.» (С.Шуазель-Гуфье Исторические мемуары.)
Лорнет Александра I. Царское Село.
Москвичи могут увидеть еще один лорнет императора в Историческом музее.
Надо сказать, что лорнеты одно время тоже не особо приветствовались. Когда молодые питерские вертопрахи все как один начали щеголять этой вещицей, императрица Екатерина II приняла мудрое решение. В отличие от своего сына, Павла Петровича, она не стала ничего запрещать. Она просто приказала выдать лорнеты всем столичным будочникам. Мода сошла на нет довольно быстро.
Ну и напоследок - два отрывка из мемуаров, в которых герои носят очки.
Из времен Екатерины II:
«Однажды Безбородко, забавляясь с собеседницею, был встревожен, оскорблен и принужден оставить пресловутое поприще по настоянию, угрозам, неожиданно прибывшаго к даме гостя - гвардии Преображенскаго полка сержанта Дурново или Дурасова.
Сержант, увидев Безбородко, котораго не знал и котораго он, по скромной одежде, почел мещанином, без всякаго предварительнаго с ним объяснения, громко спросил его:
- „Ты как смел сюда забраться? Cию-ж минуту вон, а коли вздумаешь, так я тебе посвойски утру сальное твое рыло!"
Безбородко, как дипломат, а не воин, разсудил за благо уклониться от предстоящей битвы и, поклонясь господину сержанту, сказал вежливо:
- „Да помилуйте, государь мой, да за что же начинать препирания, извольте благополучно оставаться; я явился сюда по добровольному согласию и благосклонности хозяйки".
Сержант, обратясь к барышне, сказал: „не стыдно-ли тебе, Аксюша, ну добро бы был молодец, а то сальная, с отвислыми губами рожа, и ты не побрезговала!
Барышня дрожала от страха и безмолствовала. Сержант к Безбородко.
- „Что-ж ты стоишь, чучело, разщетив брылья, тебе сказано вон, а не то я тебя по морскому за борт", - указывая на окно.
Происшествие было летом; окно стояло отворенным....
Безбородко смекнул, что корабль, на котором он был, о четырех палубах и каюта барышни была под верхнею, корабль же стоял на мели. Отвесив во всю спину канцелярский поклон сержанту и Ксении Егоровне, оставил их. Опустясь по лестнице, Безбородко узнал от Гавриловны - кухарки барышниной, кто был витязь, согнавший его с поля.
Как скоро Безбородко ушел, Ксения Егоровна зарыдала: „ах! что ты наделал! что теперь будет с нами обоими! говорила Ксения. Да знаешь-ли ты кого потревожил! Ведь это не купец гостинодворский, не управитель боярский, это -сам Безбородко! Вот обоих нас злодей Шишковский засечет не на живот, а на смерть!" Холодом обдало сержанта и зуб о зуб начал стучать. Однако же, что делать, слово не воробей, вылетало, не поймаешь; подумали, погоревали сначала, а потом сказали: семь бед - один ответ....
На другой день сержант, возвратясь к себе на квартиру, едва устоял на ногах, как слуга уведомил его, что сам фельдфебель три раза приходил, - приказано вас немедленно представить маиору.
- „Ну, думал сержант, приготовляйся к разделке дворянская спина. Шишковский искуснее всякаго гравера вырежет на тебе гербы преузорочные, хорошо коли жив останешься после ласки Степана Ивановича (Шишковскаго), а то и покаяться не успеешь".
Однако же оделся по форме, пошел на ротный двор, а оттуда пошел с ним фельдфебель к маиору. Пришли, доложили; маиор изволил кушать. Ту же минуту приказано сержанту войти в столовую.
Маиор и все сидевшие за столом встали; маиор вынул из кармана конверт, надел очки, развернул бумагу и начал читать вслух. „Сержант NN жалуется в прапорщики лейб-гвардии Преображенскаго полка".
Прочитавши указ, маиор сказал бывшему и еще дрожавшему сержанту: Поздравляю вас с милостию....." и все начали сержанта осыпать поздравлениями. Маиор закричал слуге: „подать стул"- а новаго прапорщика просил сесть и вместе с ними кушать.» (А.М.Тургенев. Записки)
И из времен Александра I:
Иван Васильевич Сабанеев был небольшого роста, довольно плотен, и до такой степени близорук, что ничего не видел в нескольких шагах, но не хотел носить очки. Мы, молодежь, иногда подшучивали над нашим добрым командиром. На походе запрещено было стрелять. Вдруг один из нас, бывало, закричит: «Иван Васильевич, утки, утки! Позвольте выстрелить!» Хотя на самом деле не видно было ни одной утки, но Иван Васильевич, чтоб не показаться слепым, поднимет голову, и скажет: «Да, уток много, но стрелять нельзя - будет тревога в авангарде!» Однажды Иван Васильевич едва не заплатил жизнью за то, что скрывал свою слепоту и не хотел носить очки. При переправе через реку (мост сожжен был бунтовщиками) он не хотел, чтобы егеря поддерживали его, когда он садился в лодку, прыгнул с высокого берега, но не в лодку, а в воду, и пошел прямо ко дну. Река при береге была весьма глубока, но как егеря чрезвычайно любили своего начальника, то человек десять бросились за ним в воду, и вытащили его уже в полубесчувствии. Иван Васильевич уверял, что он поскользнулся, хотя все видели, что он прыгнул на два шага от лодки, на пук плававшего камыша , который он принял за лодку. На самом рассвете Сабанеев однажды остановил отряд под лесом и приказал отдыхать и варить кашу. «Здесь будет прохладно, - сказал Сабанеев - и люди могут выкупаться в озере», - промолвил он, указывая на поле, засеянное гречихой, над которой лежал легкий туман. Когда ему сказали, что здесь нет не только озера, но и капли воды, он велел отряду подняться и идти далее. Весь этот день добрый Иван Васильевич был в дурном расположении духа, ехал один, и ни с кем не разговаривал.» (Ф.Ф.Булгарин. Воспоминания)