Про духовных лиц
"Преосвященный Ириней, личность также весьма известная, в свое время слыл за человека необыкновенной учености, потому что знал языки латинский и греческий и перевел несколько творений святых отцов. Он был большой самодур, но самодурство значительно смягчалось в нем образованием, которым он так резко отличался от своих современников. Ириней был задушевным другом моего деда, самым дорогим и частым его гостем и подарил ему свой поясной портрет в натуральную величину; он висел в нашей столовой над закусным столиком, где царил богомольный и степенный буфетчик Афанасий Фаддеев, фанатический поклонник покойнаго, память котораго составляла любимый предмет его разсказов. Этот портрет остался неизгладимым в моей памяти: величавый красавец-старик, с белым и румяным лицом, в мантии и черном клобуке, на котором красуется бриллиантовый крест на александровской ленте; в одной руке держит он посох, другою посылает благословение, которое вместе с его приветливой улыбкой и кротким выражением умных карих глаз так и навевает чувство какого-то задушевнаго, чисто родственнаго привета.
Разсказы „Фадеича" восхищали меня в детстве своею наивною задушевностью. Припомню некоторые из них.
Епископ Ириней. Первая четверть XIX века. Неизвестный художник по оригиналу Боровиковского. Музей истории Санкт-Петербурга.
Раз, подал он apxиepeю какое-то скоромное кушанье, но опомнился, и думает: как-же, мол, архиерея-то оскоромить? Ириней взялся уже за кусок, а Фадеич шепчет ему: „скоромное, ваше преосвященство". Гость с сердцем оттолкнул блюдо, крикнув:-коли скоромное, так зачем, дурак, и подаешь! „Ну уж и было-же мне, батюшка, от вашего дедушки, век не забуду", прибавлял Фадеич. В другой раз он был по-умнее: когда принесли ему с кухни блюдо с поросенком, он подал его прямо Иринею без всяких объяснений; за столом никого чужих не было, все свои, интимные. Ириней ласково взглянул на Фадеича, перекрестил блюдо большим крестом, сказав: „cиe порося да обратится в карася" и, не дождавшись превращения, принялся есть с таким апетитом, что и у других слюнки потекли.
„Вот, мой миленький ангельчик, не привел вас Господь послушать его святых словес", говорил мне, бывало, Фадеич, показывая на портрет Иринея. „Привычка у него была: как встанет из за стола, так в известное место и пойдет; ну я, конечно, за ним, бумагу несу; вот, он войдет, а я за дверьми стою, бумагу держу; так поверите ли, мой миленький ангельчик, что как только войдет и покуда бумагу не спросит, все мне поучение говорит, и как, и что, и как мне жизнь располагать, и все как есть. Даже подумаете, что просто, а так все от писания; молод я еще тогда был, а и то слеза прошибала; истинный был златоуст"!
Император Павел I. 1801-1841. Неизвестный художник по оригиналу Щукина. Рыбинский музей-заповедник.
Дом деда в Петербурге находился в Коломне, в приходе Покрова, на углу Большой Садовой и Фонтанки. Настоятель покровской церкви, о. Борис Албенский, был другим духовным лицом, весьма близким к деду; он был духовником всего семейства, венчал мою старшую тетушку и мою мать, крестил мою двоюродную сестру, графиню Стройновскую, и меня. Он отличался непреклонным, довольно резким характером. Прежде отец Борис служил в Гатчине; вскоре по воцарении императора Павла, пришлось ему идти в облачении со св. дарами к больному мимо дворца; государь сидел на балконе; при виде шествия он встал и положил земной поклон. Дьячек, дергая священника за рукав, стал шептать ему, что государь на них смотрит. „И следует ему смотреть на св. дары", отвечал о. Борис, „а тебе следует по сторонам не зевать", и прошел мимо, неподнимая глаз. Чрез час после этого, о. Борис был переведен в Петербург, а дьячек посажен на гауптвахту.
Однажды, за обедом у деда, о. Албенский чем-то прогневал мою старшую тетку, гр. Татищеву; делая вид, что его не узнает, она громко спросила у соседа: „Что это за поп"? „Не поп, графиня", отвечал о. Борис, „а протопоп".
Один из гостей деда, кто именно - не помню, вздумал спросить о. Бориса, откуда пошло поверье, что встреча с священником предвещает несчастье. „От времен христовых", сказал он; „когда Христу встречались бесноватые, то вопили и метались во все стороны; находившиеся в них бесы чувствовали, что встретить Христа есть величайшее для них несчастие, потому что он их изгонял из людей и посылал в бездну".
Вообще, эта замечательная по энергии и находчивости личность мало располагала к неуместным шуткам над собою.»
(Маевский Н.С. "Из семейных воспоминаний")
Разсказы „Фадеича" восхищали меня в детстве своею наивною задушевностью. Припомню некоторые из них.
Епископ Ириней. Первая четверть XIX века. Неизвестный художник по оригиналу Боровиковского. Музей истории Санкт-Петербурга.
Раз, подал он apxиepeю какое-то скоромное кушанье, но опомнился, и думает: как-же, мол, архиерея-то оскоромить? Ириней взялся уже за кусок, а Фадеич шепчет ему: „скоромное, ваше преосвященство". Гость с сердцем оттолкнул блюдо, крикнув:-коли скоромное, так зачем, дурак, и подаешь! „Ну уж и было-же мне, батюшка, от вашего дедушки, век не забуду", прибавлял Фадеич. В другой раз он был по-умнее: когда принесли ему с кухни блюдо с поросенком, он подал его прямо Иринею без всяких объяснений; за столом никого чужих не было, все свои, интимные. Ириней ласково взглянул на Фадеича, перекрестил блюдо большим крестом, сказав: „cиe порося да обратится в карася" и, не дождавшись превращения, принялся есть с таким апетитом, что и у других слюнки потекли.
„Вот, мой миленький ангельчик, не привел вас Господь послушать его святых словес", говорил мне, бывало, Фадеич, показывая на портрет Иринея. „Привычка у него была: как встанет из за стола, так в известное место и пойдет; ну я, конечно, за ним, бумагу несу; вот, он войдет, а я за дверьми стою, бумагу держу; так поверите ли, мой миленький ангельчик, что как только войдет и покуда бумагу не спросит, все мне поучение говорит, и как, и что, и как мне жизнь располагать, и все как есть. Даже подумаете, что просто, а так все от писания; молод я еще тогда был, а и то слеза прошибала; истинный был златоуст"!
Император Павел I. 1801-1841. Неизвестный художник по оригиналу Щукина. Рыбинский музей-заповедник.
Дом деда в Петербурге находился в Коломне, в приходе Покрова, на углу Большой Садовой и Фонтанки. Настоятель покровской церкви, о. Борис Албенский, был другим духовным лицом, весьма близким к деду; он был духовником всего семейства, венчал мою старшую тетушку и мою мать, крестил мою двоюродную сестру, графиню Стройновскую, и меня. Он отличался непреклонным, довольно резким характером. Прежде отец Борис служил в Гатчине; вскоре по воцарении императора Павла, пришлось ему идти в облачении со св. дарами к больному мимо дворца; государь сидел на балконе; при виде шествия он встал и положил земной поклон. Дьячек, дергая священника за рукав, стал шептать ему, что государь на них смотрит. „И следует ему смотреть на св. дары", отвечал о. Борис, „а тебе следует по сторонам не зевать", и прошел мимо, неподнимая глаз. Чрез час после этого, о. Борис был переведен в Петербург, а дьячек посажен на гауптвахту.
Однажды, за обедом у деда, о. Албенский чем-то прогневал мою старшую тетку, гр. Татищеву; делая вид, что его не узнает, она громко спросила у соседа: „Что это за поп"? „Не поп, графиня", отвечал о. Борис, „а протопоп".
Один из гостей деда, кто именно - не помню, вздумал спросить о. Бориса, откуда пошло поверье, что встреча с священником предвещает несчастье. „От времен христовых", сказал он; „когда Христу встречались бесноватые, то вопили и метались во все стороны; находившиеся в них бесы чувствовали, что встретить Христа есть величайшее для них несчастие, потому что он их изгонял из людей и посылал в бездну".
Вообще, эта замечательная по энергии и находчивости личность мало располагала к неуместным шуткам над собою.»
(Маевский Н.С. "Из семейных воспоминаний")