Сдержанного узбекофильства псто
*
Я только что отмотал первые полгода двухлетнего срока, который Софья Власьевна с блатной своей полуулыбочкой называла моим священным долгом.
Вартан Володяевич Мк-ян к моему возвращению из командировки приготовил хэбэ с уже нашитыми капральскими соплями, я только-только в нём обжился - и вот рота получила первое на моей памяти пополнение.
Вверенное мне отделение получило что-то в районе десяти новобранцев, среди которых были два или три узбека, грузин и всякая внесортовая хня.
Грузин носил фамилию Квр-швили и был золотым молодёжем, чьим-то сыном, разумно окончившим кооперативный техникум и попавшим в армию в силу раскладов, которые я не понял, хотя Квр-швили не раз и пытался растолковать. Он явно не планировал бедовать (и оба года провёл в хлеборезке), вовсю выстраивал правильные отношения, в том числе на всякий случай и со мной, но по юности часто борзел. Квр-швили порой слишком демонстративно давал понять народу, что он тут по отдельным правилам.
Узбеки были: Махм-дов, взятый с дневного отделения института, интеллигентный, но жёсткий, и Мамас-идов, мягкий, текучий паинька. Оба с отличным русским, с обоими вполне можно было поговорить, чего я не делал по многим причинам, и с ними никак не сближался.
Узбеков в роте, кстати, было очень много, и с каждым призывом мы получали новых.
Как-то раз, когда маиор Галеев отрядил меня с отделением не то копать, не то закапывать какие-то хляби, на рядового Квр-швили в очередной раз нашло, и он принялся сачковать, до паскудства при этом выпячивая перед узбеками факт особых отношений со мной и ничтожность самих узбеков как таковых. Что Махм-дов, что Мамас-идов (его однопризывники) глотали унижение молча. Им по сроку службы было положено молчать и терпеть. Когда неуёмный Квр-швили перешёл мой внутренний рубеж слащавого гадства, при этом вовсю наезжая на узбеков, мне пришлось чётко и с кратным превышением его осадить. Остаток времени Квр-швили провёл в самом глубоком и грязном месте копаемых хлябей, не останавливая взмахов лопатой ни на миг, с плотно закупоренной пастью.
А я заметил буквально миллисекундный цепкий взгляд, брошенный на меня Махм-довым.
Мелочь. Практически хуйня. Сержант осадил зарвавшегося горского князя, не дав тому издеваться над молчаливыми терпеливыми узбеками. Незаметный практически скол ежебудничного серо-зелёного армейского быта. Я никогда не дружил с узбеками, никогда не присоединялся к их компаниям, мы всегда были параллельны. Да и с Махм-довым за все оставшиеся полтора года мы обменялись от силы десятком слов во внеслужебном контексте.
Но.
Оставшиеся полтора года срока меня автоматически обтекали очень многие проблемы и неприятности, могшие произрасти из моего небуквального понимания военных уставов. Везде, где были узбеки, мне было безопасно. Когда замполит (неподлый человек) однажды дал мне понять, что ему известно кое-что из моих похождений за забором части в то время, когда я должен был находиться в его пределах, раздумья недолго бороздили моё чело. Вечером ко мне подошёл Махм-дов и сказал, что узбеки выяснили, кто меня сливал, и это больше не повторится; договорив, повернулся и ушёл. Оно и не повторялось.
Мне как-то очень хотелось бы, чтобы в Узбекистане всё обошлось спокойно.
Я только что отмотал первые полгода двухлетнего срока, который Софья Власьевна с блатной своей полуулыбочкой называла моим священным долгом.
Вартан Володяевич Мк-ян к моему возвращению из командировки приготовил хэбэ с уже нашитыми капральскими соплями, я только-только в нём обжился - и вот рота получила первое на моей памяти пополнение.
Вверенное мне отделение получило что-то в районе десяти новобранцев, среди которых были два или три узбека, грузин и всякая внесортовая хня.
Грузин носил фамилию Квр-швили и был золотым молодёжем, чьим-то сыном, разумно окончившим кооперативный техникум и попавшим в армию в силу раскладов, которые я не понял, хотя Квр-швили не раз и пытался растолковать. Он явно не планировал бедовать (и оба года провёл в хлеборезке), вовсю выстраивал правильные отношения, в том числе на всякий случай и со мной, но по юности часто борзел. Квр-швили порой слишком демонстративно давал понять народу, что он тут по отдельным правилам.
Узбеки были: Махм-дов, взятый с дневного отделения института, интеллигентный, но жёсткий, и Мамас-идов, мягкий, текучий паинька. Оба с отличным русским, с обоими вполне можно было поговорить, чего я не делал по многим причинам, и с ними никак не сближался.
Узбеков в роте, кстати, было очень много, и с каждым призывом мы получали новых.
Как-то раз, когда маиор Галеев отрядил меня с отделением не то копать, не то закапывать какие-то хляби, на рядового Квр-швили в очередной раз нашло, и он принялся сачковать, до паскудства при этом выпячивая перед узбеками факт особых отношений со мной и ничтожность самих узбеков как таковых. Что Махм-дов, что Мамас-идов (его однопризывники) глотали унижение молча. Им по сроку службы было положено молчать и терпеть. Когда неуёмный Квр-швили перешёл мой внутренний рубеж слащавого гадства, при этом вовсю наезжая на узбеков, мне пришлось чётко и с кратным превышением его осадить. Остаток времени Квр-швили провёл в самом глубоком и грязном месте копаемых хлябей, не останавливая взмахов лопатой ни на миг, с плотно закупоренной пастью.
А я заметил буквально миллисекундный цепкий взгляд, брошенный на меня Махм-довым.
Мелочь. Практически хуйня. Сержант осадил зарвавшегося горского князя, не дав тому издеваться над молчаливыми терпеливыми узбеками. Незаметный практически скол ежебудничного серо-зелёного армейского быта. Я никогда не дружил с узбеками, никогда не присоединялся к их компаниям, мы всегда были параллельны. Да и с Махм-довым за все оставшиеся полтора года мы обменялись от силы десятком слов во внеслужебном контексте.
Но.
Оставшиеся полтора года срока меня автоматически обтекали очень многие проблемы и неприятности, могшие произрасти из моего небуквального понимания военных уставов. Везде, где были узбеки, мне было безопасно. Когда замполит (неподлый человек) однажды дал мне понять, что ему известно кое-что из моих похождений за забором части в то время, когда я должен был находиться в его пределах, раздумья недолго бороздили моё чело. Вечером ко мне подошёл Махм-дов и сказал, что узбеки выяснили, кто меня сливал, и это больше не повторится; договорив, повернулся и ушёл. Оно и не повторялось.
Мне как-то очень хотелось бы, чтобы в Узбекистане всё обошлось спокойно.