Об элегантном возрасте и ему сопутствующих печалях
Как всегда приезжая домой, окунаюсь в воспоминания о наполненной романтичными мечтаньями юности, причиной которым были классические французские романы, собранные бабуличкой в ее домашней библиотеке - Бальзак и Золя, Мопассан и Дюма, Гюго и Дрюон, Санд и Стендаль, причем многие - целыми собраниями сочинений. Благодаря им я была заочно влюблена в Париж и французскую провинцию, язык и искусство, вино и сыры много раньше, чем смогла ко всему этому прикоснуться по-настоящему. И потому каждые мои маленькие каникулы я перечитываю с разной степенью погружения страницы, над которыми уже однажды, а то и не раз, плакала и смеялась, мечтала и думала о жизни, будущем, любви в конце концов. Ведь французы такие французы, у них даже произведения, посвященные революции да шуанским восстаниям пропитаны такой оголенностью чувств, что изумительно просто вводят в состояние легкого и вполне себе приятного опьянения не хуже хорошего бренди, да и послевкусие оставляет столь же чудное - ароматное и вызывающее желание прикоснуться к источнику эмоций снова в скором времени. В этот раз это был Оноре де Бальзак. Знаю, сегодня не такое уж и большое количество любителей творчества этого писателя ввиду несколько своеобразной стилистики изложения - автор часто позволяет себе пространные отступления от основного сюжета и достаточно глубокое погружение в описание самого времени действия главных героев и присущей ему атмосферы. И хотя многое с тех пор разумеется кардинально изменилось, некоторые вещи остались прежними и связаны они с природой человека, не физической, духовной. Если во времена Бальзака тридцатилетняя женщина была предметом скорее сожаления, чем восхищения, то сегодня мы после только жить начинаем. А тогда это был возраст заката славы красавиц высшего света, которым волей-неволей приходилось превращаться из играющих сердцами поклонников как складками веера кокеток в достойных матерей семейств теперь уже осуждающих всех этих все еще блистающих в обществе вертихвосток и оберегающих от них своих подрастающих сыновей, как, впрочем и дочерей - но уже от проторенной ими же когда-то пути в адюльтер, даже если это так и осталось тайной, окутанной мраком для парижского или любого другого света. Увяданье - процесс хоть иногда и красивый, но его трагедия зачастую усугубляется сравненьем с сияющими рядом даже еще не в полную силу ароматами и красками, присущими лишь буйству молодости, которыми невозможно не восхищаться:
Но это - трагедии общего порядка, а потому - последнего значения, ведь как однажды справедливо заметила моя подруга - нам легко мириться с неизбежными последствиями процесса взросления, ведь мы никогда не были первыми красавицами и возраст делает нас только интересней. Гораздо хуже осознание того, что что-то уже возможно никогда не случится, просто потому, что вероятно сбыться никогда и не могло, как о том не мечтай и не программируй судьбу-злодейку, вытаскивающую каждый раз все более неожиданные карты из рукава. И наверное разочарование в противоположном поле случающееся, конечно, не со всеми, но со многими, именно из разряда таких несбыточных надежд и упований. Но что удивительно, эта бессубъектно укоряющая эмоция со стороны женского полу не есть продукт эмансипации и образования как такового, ведь и во времена, когда главными девичьими умениями достоинствами были благородство манер, царственность осанки и грациозность движения в танце, дамские разочарования имели место также быть, хотя бы на том общественном уровне, где женщины пользовались большей свободой и независимостью от мужей ввиду знатности происхождения и обладания наследственными капиталами. Взять, например, фрагмент из повести «Тайны княгини де Кадиньян», впервые напечатанной по частям в августовских номерах газеты «La Presse» еще в 1839 году, где две подходящие к элегантному возрасту дамы высшего света, в прошлом - соперницы, а сегодня - заклятые подруги, обсуждают изменения в жизни, связанные с революционными потрясениями, сказавшимися отрицательно на состояниях знати и в некотором роде - с достигаемым ими возрастом. Одна, в некотором роде исповедуется другой:
…Вот уже скоро три года, как я живу в полном одиночестве; и что же? В этом покое нет ничего тягостного. Вам одной я посмею сказать, что здесь я почувствовала себя счастливой. Я была пресыщена восхищением, утомлена, не знала радости, и чувства мои были задеты лишь слегка, так что волнение не коснулось моего сердца. Все мужчины, которых я знала, оказались ничтожными, мелочными, поверхностными; ни один из них не вызвал во мне даже самого легкого удивления. Ни у кого из них не было цельности чувства, величия, чуткости. Я хотела бы встретить кого-нибудь, кто мне внушил бы уважение.
Конечно, формулировка достаточно беспощадна, но следует признать, во многом справедлива для определения многих встреченных и мной на пути мужчин. И поправка у меня лишь одна к заключительной фразе - я бы хотела встретить кого-нибудь, уважение к кому сохранилось бы и после. Ведь со столь увеличившейся продолжительностью жизни, одной любви на всю ее и правда кажется мало. Но как грустно терять уважение к людям, всего лишь узнав их лучше. А виной всему столь широко распространенное желание казаться, а не быть, ведь лак рано или поздно сходит, обнажая порой изъеденную древоточцем поверхность, которая не столь красива на самом деле без прикрас наносного и маскирующего дефекты и комплексы….