Мысли о книге Анастасии Ширинской-Манштейн
Воспоминания Анастасии Ширинской-Манштейн, посвящённые судьбе Русской эскадры, ушедшей из Крыма в 1920 году и известные под названием «Бизерта. Последняя стоянка» закончил читать несколько недель назад. Но собраться с мыслями и как-то их оформить в некий связный текст получилось только сейчас.
Что хочется сказать?
Ну, во-первых, я не берусь, конечно, судить о литературных достоинствах книги. Но если у человека есть интерес к истории революции и истории флота - книгу, конечно, прочитать ему стоит. Вне зависимости от того, каких взглядов он придерживается. В конце концов, никто не заставляет принимать все авторские оценки, тем более, что в данном случае это вообще будет занятием весьма сомнительным - в 1920 году, когда эскадра Кедрова-Врангеля покинула Севастополь, автору воспоминаний было 8 лет. Так что самостоятельно она, конечно, не могла адекватно оценить ни одну, ни другую сторону. О достоверности же той информации, на которую автор опирается в политических оценках, достаточно хорошо свидетельствует фраза «Народу истории не надо!», которую она (а точнее - тот, кто ей её озвучил) приписывает Ленину.
А вот её свидетельства отдельных фактологических эпизодов перехода Черноморской эскадры и последующей жизни экипажей на протяжении нескольких лет стоянки, безусловно, заслуживают внимания.
Во-вторых. Не смотря на то, что Ширинская, конечно, всем своим литературным трудом выказывает резко негативное отношение к революции, к Ленину, тем более - к Троцкому, даже в её книге прослеживается очень интересный момент. Во время революционных событий в Кронштадте те матросы, которые были «с бантами и пулемётными лентами накрест» вели себя жёстко, но корректно. Погромами же и убийствами адмиралов занималась уже толпа, которая приходила вслед за ними. И что-то мне говорит, что в толпе этой основу составляли отнюдь не большевики, а в ряде случаев, вероятно, что и вообще не социалисты. Стихия гнева, которая сметает и правых, и виноватых. К сожалению, вызванная и скрытыми, и явными болезнями той страны, в которой Анастасия провела своё беззаботное детство.
Поймал себя на мысли, что при всей очевидной идеализации жизни в Российской Империи и многочисленных идеологических разногласиях я её по-человечески понимаю. Ведь и среди нашего поколения есть немало тех, кто точно так же, опираясь на тёплые детские воспоминания, идеализирует СССР. Вот только те, кто считал себя верными Империи, сто лет назад хотя бы сопротивлялись. А серьёзного «советского сопротивления» тридцать лет назад, увы, практически не возникло - за исключением анпиловских демонстраций, с которыми было быстро покончено после расстрела Дома Советов в 1993 году.
В-третьих… В тексте периодически появляются эпизоды, которые красноречиво свидетельствуют о том, как формируются «воспоминания об исторических событиях». Например - весьма красочное описание того, как уже в Бизерте дети, семьи которых жили на броненосце «Георгий Победоносец», лазали в машинное отделение, где в пятой топке, якобы, в годы революционных событий был сожжён священник. При этом сама Ширинская пишет, что знали они об этом «по рассказам». Конечно, какие-нибудь другие свидетельства о подобной истории найти будет проблематично. Однако ясно, что байка эта передавалась из уст в уста, причём далеко не детьми, и жила своей жизнью, как и все подобные слухи. И не стала «канонической» в наше время, скорее всего, лишь потому, что жизнь этой самой байки протекала на другом континенте в весьма узком кругу посвящённых. Зато многие другие «свидетельства» примерно той же степени достоверности, увы, вышли за границы детских и юношеских воспоминаний и, будучи широко растиражированными в известное время весьма известными людьми, морочат умы до сих пор.
В четвёртых. Из всех описанных исторических реалий, касающихся жизни в Бизерте, стоит обратить внимание вот на этот эпизод.
…Вставать утром всегда было трудно. Я была старшая, мама работала целый день, а иногда и по вечерам, и времени на домашние заботы нам не хватало. Часто просыпаясь утром, я вдруг испытывала порыв неудержимой паники перед тем, что мне предстояло сделать за день.
Как вымыть под краном холодной воды двух маленьких девочек в нашей узкой кухне, одновременно ванной и прачечной, куда через щели плохо прилаженных окон проникал холодный, зимний ветер? А эта ежедневная груда посуды, с которой надо было справиться! И все - в холодной воде распухшими, отмороженными пальцами!
Мама стирала на всю семью. Я все еще вижу эту удручающую картину: полное корыто белья, кусок зеленого мыла оставляет зеленые полосы, скользя по доске, струи воды текут по маминым рукам, когда она выжимает тяжелую простыню. Несмотря на все ее усилия, грубая бязь оставалась желтой и жесткой.
А как найти время, чтобы штопать белье?
Хорошие французские хозяйки посвящали этому один день в неделю. Говорят, что самые строгие давали штопать носки до стирки. Я тоже пыталась «зашивать дырки», но образовывался целый веер складок над пяткой.
Я думала о «достоинстве в нищете», про которое пишут в наших учебниках, и старалась понять, как его достичь? Вероятно, каждый «достойный бедняк» должен иметь много свободного времени и заниматься только сам собой!
Не следует сомневаться, что при прежней жизни, в родительском имении, эти проблемы обходили её семью стороной. Но перед тем, как продолжить развивать эту мысль, немного отвлекусь - уж очень ярко вспомнилась фраза из другого литературного произведения.
...Поручик криво и зло усмехнулся.
- Не послал. А война доконала. Своими руками живое сердце свое человеческое на всемирном гноище, в паршивой свалке утопил. Пришла революция. Верил в нее, как в невесту... А она... Я за свое офицерство ни одного солдата пальцем не тронул, а меня дезертиры на вокзале в Гомеле поймали, сорвали погоны, в лицо плевали, сортирной жижей вымазали. За что?
(Б.А. Лавренёв, «Сорок первый»).
За что? А на этот вопрос ответить и сложно, и просто одновременно. Сложно - потому, что революционная стихия действительно перекосила немало тех, за кем персональной вины в создавшейся ситуации не было. А просто - потому, что та самая стихия, увы, не разбирает персоналий. Потому что герой повести Лавренёва поручик Вадим Николаевич Говоруха-Отрок, возможно, действительно за всю свою службу ни одного солдата пальцем не тронул. Но мы знаем, что далеко не все офицеры придерживались таких высоких моральных принципов. И для тех солдат, которые столкнулись с несправедливостями, учинёнными теми самыми «непридерживающимися», олицетворением этих несправедливостей являлись не конкретные обидчики, а весь офицерский корпус. Тем более, что, судя по тексту, в конкретном эпизоде повести Лавренёва речь идёт о послефевральских (!) событиях, когда процесс создания этого «олицетворённого образа» ко всему прочему ещё и умело режиссировался. Причём в большинстве случаев далеко не большевиками, влияние которых в те месяцы было вовсе не столь заметным, как о том писала советская историография.
Так, возвращаясь к отправной точке. Я вот почему-то при всех своих взглядах охотно верю в то, что в имении, находившемся недалеко от Лисичанска, и дети, и даже более старшие на протяжении поколений жили примерно вот такой жизнью, которую так тепло описывает Анастасия в своих воспоминаниях:
...Шурик (Александр Манштейн - будущий отец Анастасии и командир эсминца «Жаркий») знал, что она (управляющая) воюет с его деревенскими друзьями, когда они лазают в Круглый сад за неспелыми еще фруктами, и уводил ребят подальше, в глубину парка, где аллеи теряются в роще вишневых, яблоневых, грушевых деревьев, растущих на полной свободе. Там спуск к Донцу; они рыбачили, купались. Там же, по вдохновению, становились ковбоями, индейцами, охотниками…
Шурик много читал и делился впечатлениями с товарищами по приключениям. Жюль Верн, Фенимор Купер, Марк Твен, Стивенсон - их имена стали знакомыми деревенским ребятишкам. Донец для них - и Миссисипи, и безбрежный океан. Даже если нет острова, несомненно, что сокровище где-то на дне реки! Ведь Донец был частью речного пути богатых караванов - «из варяг в греки». Дети мечтали… Приключения, отвага, щедрость… Великое счастье для человека уметь восхищаться! Не один из них в мыслях чувствовал себя «последним из могикан» перед лицом неоглядной степи, жившей своей дикой жизнью.
Им, конечно, было хорошо. И - замечу, что дворянский ребёнок Александр Манштейн прекрасно дружил с пацанами «из прислуги». Но ведь в это самое время где-то на просторах той же страны сверстники этих самых детей, которым не повезло жить рядом с успешным хозяйством и дружить с порядочным мальчиком, пусть и из «господской среды», были вынуждены под презрительные оклики дворянских снобов работать в поле или зарабатывать копейку на заводе. А их матери - опухшими от холодной воды руками стирать бельё. И для этих детей, для их родителей всё то, с чем семья Анастасии столкнулась в эмиграции и что так красочно описывается едва ли не как подвиг, было, увы, нормой. Причем нормой на протяжении всей жизни. Собственно, именно этой социальной несправедливостью и была вызвана та самая «волна», которая в столь нелюбимом Ширинской и трагичным для неё 1917-м, накрыла её семейный уютный берег.
Только сама Анастасия об этом, конечно, не пишет. Ведь в беззаботном детстве с представителями тех семей, о которых я написал, ей встречаться не довелось...
Интересны и вот такие строки, тоже живо передающие атмосферу эпохи.
...Один журналист удивлялся, что так мало русских работают на кораблях. Он выводил из этого, что на эскадре было мало моряков! Но про какие корабли он говорил? Прием на французский флот для русских был закрыт, и даже на каботажном судне беженец не мог быть командиром.
Некоторые, не без причин, все еще надеялись послужить во флоте:
«Григорков Владимир, капитан 1 ранга, офицер Почетного Легиона, прослуживший с честью на французских военных кораблях просит место командира буксира или драги»
«Рыков Иван, капитан 2 ранга, гидрограф: просит место командира буксира».
Как все остальные, Григорков и Рыков были посланы землемерами на юг Туниса - «в поле», как говорили русские.
Снова вспоминается фраза из другого произведения. Которую и сегодня приходится цитировать достаточно часто.
...Мышлаевский. Нужны вы там, как пушке третье колесо! Куда ни приедете, в харю наплюют от Сингапура до Парижа. Я не поеду, буду здесь, в России. И будь с ней что будет!.. Ну и кончено, довольно, я закрываю собрание.
(М.А.Булгаков, «Дни Турбиных», 1925)
Собственно, здесь комментарии, наверное, не нужны.
Что насторожило? Воспоминания резко обрываются примерно на середине 1930-х, когда Анастасия рассказывает о том, как приезжала в Германию, и мимо неё в открытом автомобиле проехал Гитлер. После этого история в пересказе Ширинской резко перескакивает уже в 80-е годы, лишь краешком, по ходу, задев 70-е. Не хочу ничего утверждать, но очень наводит на мысль о том, что кто-то из близких ей по эмигрантскому кругу людей в те годы повёл себя так, что она предпочла опустить подробности... Хотя, о сотрудничавших с нацистами офицерах Русского Императорского флота я пока не слышал. Во всяком случае, если они и были, то их имена не на слуху…
А вообще говоря, заметил, что наиболее известные воспоминания о Русской Эскадре написаны людьми, игравшими в её судьбе далеко не первую роль. Фон Берг («Последние гардемарины») ещё успел повоевать во ВСЮР, но известен, в первую очередь, как преподаватель морского дела и командир младшей кадетской роты Морского корпуса в Севастополе. Николай Кнорринг («Сфаят») преподавал в этом же корпусе историю. Его дочь, Ирина Кнорринг - она больше разбиралась в поэзии, чем в военном деле, истории и политике. Анастасии Ширинской, как я уже сказал, на момент начала событий было 8 лет. А вот воспоминаний адмиралов Кедрова и Беренса я пока не нашел, и не знаю, существуют ли они в природе.
Ну и, наконец - вредно интересоваться такими эпизодами, имея в распоряжении широкоформатный монитор. Потому что в один прекрасный момент заметил, что на одной его половине у меня открыта книга Ширинской, а на другой - статья Троцкого «Красный флот».
Ведь если изучаешь тему - то интересно взглянуть на неё глазами разных сторон, не так ли?
Что хочется сказать?
Ну, во-первых, я не берусь, конечно, судить о литературных достоинствах книги. Но если у человека есть интерес к истории революции и истории флота - книгу, конечно, прочитать ему стоит. Вне зависимости от того, каких взглядов он придерживается. В конце концов, никто не заставляет принимать все авторские оценки, тем более, что в данном случае это вообще будет занятием весьма сомнительным - в 1920 году, когда эскадра Кедрова-Врангеля покинула Севастополь, автору воспоминаний было 8 лет. Так что самостоятельно она, конечно, не могла адекватно оценить ни одну, ни другую сторону. О достоверности же той информации, на которую автор опирается в политических оценках, достаточно хорошо свидетельствует фраза «Народу истории не надо!», которую она (а точнее - тот, кто ей её озвучил) приписывает Ленину.
А вот её свидетельства отдельных фактологических эпизодов перехода Черноморской эскадры и последующей жизни экипажей на протяжении нескольких лет стоянки, безусловно, заслуживают внимания.
Во-вторых. Не смотря на то, что Ширинская, конечно, всем своим литературным трудом выказывает резко негативное отношение к революции, к Ленину, тем более - к Троцкому, даже в её книге прослеживается очень интересный момент. Во время революционных событий в Кронштадте те матросы, которые были «с бантами и пулемётными лентами накрест» вели себя жёстко, но корректно. Погромами же и убийствами адмиралов занималась уже толпа, которая приходила вслед за ними. И что-то мне говорит, что в толпе этой основу составляли отнюдь не большевики, а в ряде случаев, вероятно, что и вообще не социалисты. Стихия гнева, которая сметает и правых, и виноватых. К сожалению, вызванная и скрытыми, и явными болезнями той страны, в которой Анастасия провела своё беззаботное детство.
Поймал себя на мысли, что при всей очевидной идеализации жизни в Российской Империи и многочисленных идеологических разногласиях я её по-человечески понимаю. Ведь и среди нашего поколения есть немало тех, кто точно так же, опираясь на тёплые детские воспоминания, идеализирует СССР. Вот только те, кто считал себя верными Империи, сто лет назад хотя бы сопротивлялись. А серьёзного «советского сопротивления» тридцать лет назад, увы, практически не возникло - за исключением анпиловских демонстраций, с которыми было быстро покончено после расстрела Дома Советов в 1993 году.
В-третьих… В тексте периодически появляются эпизоды, которые красноречиво свидетельствуют о том, как формируются «воспоминания об исторических событиях». Например - весьма красочное описание того, как уже в Бизерте дети, семьи которых жили на броненосце «Георгий Победоносец», лазали в машинное отделение, где в пятой топке, якобы, в годы революционных событий был сожжён священник. При этом сама Ширинская пишет, что знали они об этом «по рассказам». Конечно, какие-нибудь другие свидетельства о подобной истории найти будет проблематично. Однако ясно, что байка эта передавалась из уст в уста, причём далеко не детьми, и жила своей жизнью, как и все подобные слухи. И не стала «канонической» в наше время, скорее всего, лишь потому, что жизнь этой самой байки протекала на другом континенте в весьма узком кругу посвящённых. Зато многие другие «свидетельства» примерно той же степени достоверности, увы, вышли за границы детских и юношеских воспоминаний и, будучи широко растиражированными в известное время весьма известными людьми, морочат умы до сих пор.
В четвёртых. Из всех описанных исторических реалий, касающихся жизни в Бизерте, стоит обратить внимание вот на этот эпизод.
…Вставать утром всегда было трудно. Я была старшая, мама работала целый день, а иногда и по вечерам, и времени на домашние заботы нам не хватало. Часто просыпаясь утром, я вдруг испытывала порыв неудержимой паники перед тем, что мне предстояло сделать за день.
Как вымыть под краном холодной воды двух маленьких девочек в нашей узкой кухне, одновременно ванной и прачечной, куда через щели плохо прилаженных окон проникал холодный, зимний ветер? А эта ежедневная груда посуды, с которой надо было справиться! И все - в холодной воде распухшими, отмороженными пальцами!
Мама стирала на всю семью. Я все еще вижу эту удручающую картину: полное корыто белья, кусок зеленого мыла оставляет зеленые полосы, скользя по доске, струи воды текут по маминым рукам, когда она выжимает тяжелую простыню. Несмотря на все ее усилия, грубая бязь оставалась желтой и жесткой.
А как найти время, чтобы штопать белье?
Хорошие французские хозяйки посвящали этому один день в неделю. Говорят, что самые строгие давали штопать носки до стирки. Я тоже пыталась «зашивать дырки», но образовывался целый веер складок над пяткой.
Я думала о «достоинстве в нищете», про которое пишут в наших учебниках, и старалась понять, как его достичь? Вероятно, каждый «достойный бедняк» должен иметь много свободного времени и заниматься только сам собой!
Не следует сомневаться, что при прежней жизни, в родительском имении, эти проблемы обходили её семью стороной. Но перед тем, как продолжить развивать эту мысль, немного отвлекусь - уж очень ярко вспомнилась фраза из другого литературного произведения.
...Поручик криво и зло усмехнулся.
- Не послал. А война доконала. Своими руками живое сердце свое человеческое на всемирном гноище, в паршивой свалке утопил. Пришла революция. Верил в нее, как в невесту... А она... Я за свое офицерство ни одного солдата пальцем не тронул, а меня дезертиры на вокзале в Гомеле поймали, сорвали погоны, в лицо плевали, сортирной жижей вымазали. За что?
(Б.А. Лавренёв, «Сорок первый»).
За что? А на этот вопрос ответить и сложно, и просто одновременно. Сложно - потому, что революционная стихия действительно перекосила немало тех, за кем персональной вины в создавшейся ситуации не было. А просто - потому, что та самая стихия, увы, не разбирает персоналий. Потому что герой повести Лавренёва поручик Вадим Николаевич Говоруха-Отрок, возможно, действительно за всю свою службу ни одного солдата пальцем не тронул. Но мы знаем, что далеко не все офицеры придерживались таких высоких моральных принципов. И для тех солдат, которые столкнулись с несправедливостями, учинёнными теми самыми «непридерживающимися», олицетворением этих несправедливостей являлись не конкретные обидчики, а весь офицерский корпус. Тем более, что, судя по тексту, в конкретном эпизоде повести Лавренёва речь идёт о послефевральских (!) событиях, когда процесс создания этого «олицетворённого образа» ко всему прочему ещё и умело режиссировался. Причём в большинстве случаев далеко не большевиками, влияние которых в те месяцы было вовсе не столь заметным, как о том писала советская историография.
Так, возвращаясь к отправной точке. Я вот почему-то при всех своих взглядах охотно верю в то, что в имении, находившемся недалеко от Лисичанска, и дети, и даже более старшие на протяжении поколений жили примерно вот такой жизнью, которую так тепло описывает Анастасия в своих воспоминаниях:
...Шурик (Александр Манштейн - будущий отец Анастасии и командир эсминца «Жаркий») знал, что она (управляющая) воюет с его деревенскими друзьями, когда они лазают в Круглый сад за неспелыми еще фруктами, и уводил ребят подальше, в глубину парка, где аллеи теряются в роще вишневых, яблоневых, грушевых деревьев, растущих на полной свободе. Там спуск к Донцу; они рыбачили, купались. Там же, по вдохновению, становились ковбоями, индейцами, охотниками…
Шурик много читал и делился впечатлениями с товарищами по приключениям. Жюль Верн, Фенимор Купер, Марк Твен, Стивенсон - их имена стали знакомыми деревенским ребятишкам. Донец для них - и Миссисипи, и безбрежный океан. Даже если нет острова, несомненно, что сокровище где-то на дне реки! Ведь Донец был частью речного пути богатых караванов - «из варяг в греки». Дети мечтали… Приключения, отвага, щедрость… Великое счастье для человека уметь восхищаться! Не один из них в мыслях чувствовал себя «последним из могикан» перед лицом неоглядной степи, жившей своей дикой жизнью.
Им, конечно, было хорошо. И - замечу, что дворянский ребёнок Александр Манштейн прекрасно дружил с пацанами «из прислуги». Но ведь в это самое время где-то на просторах той же страны сверстники этих самых детей, которым не повезло жить рядом с успешным хозяйством и дружить с порядочным мальчиком, пусть и из «господской среды», были вынуждены под презрительные оклики дворянских снобов работать в поле или зарабатывать копейку на заводе. А их матери - опухшими от холодной воды руками стирать бельё. И для этих детей, для их родителей всё то, с чем семья Анастасии столкнулась в эмиграции и что так красочно описывается едва ли не как подвиг, было, увы, нормой. Причем нормой на протяжении всей жизни. Собственно, именно этой социальной несправедливостью и была вызвана та самая «волна», которая в столь нелюбимом Ширинской и трагичным для неё 1917-м, накрыла её семейный уютный берег.
Только сама Анастасия об этом, конечно, не пишет. Ведь в беззаботном детстве с представителями тех семей, о которых я написал, ей встречаться не довелось...
Интересны и вот такие строки, тоже живо передающие атмосферу эпохи.
...Один журналист удивлялся, что так мало русских работают на кораблях. Он выводил из этого, что на эскадре было мало моряков! Но про какие корабли он говорил? Прием на французский флот для русских был закрыт, и даже на каботажном судне беженец не мог быть командиром.
Некоторые, не без причин, все еще надеялись послужить во флоте:
«Григорков Владимир, капитан 1 ранга, офицер Почетного Легиона, прослуживший с честью на французских военных кораблях просит место командира буксира или драги»
«Рыков Иван, капитан 2 ранга, гидрограф: просит место командира буксира».
Как все остальные, Григорков и Рыков были посланы землемерами на юг Туниса - «в поле», как говорили русские.
Снова вспоминается фраза из другого произведения. Которую и сегодня приходится цитировать достаточно часто.
...Мышлаевский. Нужны вы там, как пушке третье колесо! Куда ни приедете, в харю наплюют от Сингапура до Парижа. Я не поеду, буду здесь, в России. И будь с ней что будет!.. Ну и кончено, довольно, я закрываю собрание.
(М.А.Булгаков, «Дни Турбиных», 1925)
Собственно, здесь комментарии, наверное, не нужны.
Что насторожило? Воспоминания резко обрываются примерно на середине 1930-х, когда Анастасия рассказывает о том, как приезжала в Германию, и мимо неё в открытом автомобиле проехал Гитлер. После этого история в пересказе Ширинской резко перескакивает уже в 80-е годы, лишь краешком, по ходу, задев 70-е. Не хочу ничего утверждать, но очень наводит на мысль о том, что кто-то из близких ей по эмигрантскому кругу людей в те годы повёл себя так, что она предпочла опустить подробности... Хотя, о сотрудничавших с нацистами офицерах Русского Императорского флота я пока не слышал. Во всяком случае, если они и были, то их имена не на слуху…
А вообще говоря, заметил, что наиболее известные воспоминания о Русской Эскадре написаны людьми, игравшими в её судьбе далеко не первую роль. Фон Берг («Последние гардемарины») ещё успел повоевать во ВСЮР, но известен, в первую очередь, как преподаватель морского дела и командир младшей кадетской роты Морского корпуса в Севастополе. Николай Кнорринг («Сфаят») преподавал в этом же корпусе историю. Его дочь, Ирина Кнорринг - она больше разбиралась в поэзии, чем в военном деле, истории и политике. Анастасии Ширинской, как я уже сказал, на момент начала событий было 8 лет. А вот воспоминаний адмиралов Кедрова и Беренса я пока не нашел, и не знаю, существуют ли они в природе.
Ну и, наконец - вредно интересоваться такими эпизодами, имея в распоряжении широкоформатный монитор. Потому что в один прекрасный момент заметил, что на одной его половине у меня открыта книга Ширинской, а на другой - статья Троцкого «Красный флот».
Ведь если изучаешь тему - то интересно взглянуть на неё глазами разных сторон, не так ли?