ЛЕДИ, ДЕРЕВЬЯ И МУЗЫКА
Странное дело: до чего же часто, чтобы стать безусловно великим, надо сначала выйти из моды.
Перестать нравиться.
А потом - чтобы взяли и вдруг снова открыли, как неведомую Америку.
Так Гойю для себя открыли романтики, а для всех - Мане и Сезанн.
Так Эль Греко прославили модернисты.
Примерно та же история случилась и с Гейнсборо.
Томас Гейнсборо - чрезвычайно популярный у соотечественников-современников живописец - вскоре после смерти вдруг перестал казаться значительным.
Один критик даже писал про его картины в 1814 году:
"Совершенное ничтожество и глупость, не имеющая ничего общего с действительностью".
К тому же старомодными и смешными виделись тогда наряды его персонажей:
Этим леди и джентльменам оставалось лишь смотреть на мир с пыльных стен родовых поместий английских аристократов:
Правда, пейзажи Гейнсборо - эти сельские дороги, эти старые деревья и заросшие парки - обожал Джон Констебл.
Но ведь и сам Констебл не сразу прославился...
Нет, не будем о грустном.
Лучше о фееричном.
К концу XIX века портреты Гейнсборо - с их непринуждённой элегантностью - внезапно выбились в образцы шика и гламура:
К тому же в ту эпоху вкус к собирательству проснулся у американских миллионеров.
А они питали слабость ко всему роскошному и великолепному.
Портреты "английских кузенов" галантного века оказались как нельзя кстати в роскошных новодельных дворцах американских магнатов:
Цены на Гейнсборо бешено взлетели.
Изображения леди и джентльменов на фоне парков под грозовым небом стали из английских поместий с помпой перекочёвывать за океан.
Причём женские портреты ценились выше мужских.
И понятно, почему - ведь тут кружева, рюши, ленты и пр.:
Так, портрет графини Честерфилд был продан за 34 тысячи фунтов:
А вот парный портрет её супруга, графа Честерфилда, ушёл всего за 14 тысяч.
Хотя написан он так же блестяще, да ещё и обаятельная собачка присутствует:
Пик рыночного успеха Гейнсборо пришёлся на 1920-е.
Особо прославился "Голубой мальчик" в костюме принца эпохи Ван Дейка.
Хотя мальчик - скорее всего, это Джонатан Баттел - никаким не принцем не был.
И даже не был аристократом.
Он сын богатого торговца скобяными изделиями:
Кстати, когда Джонатан вырос, то стал другом художника и был одним из тех самых близких ему людей, кто нёс его гроб.
Кочуя из коллекции в коллекцию, в конце концов великолепный "Голубой мальчик" попал к аристократу герцогу Вестминстеру.
И буквально заворожил калифорнийского железнодорожного магната Генри Хантингтона.
Хантингтон к тому времени (1919 г.) уже имел самую большую в мире коллекцию старых английских портретов, собранных одним человеком:
Хантингтон не поскупился и заплатил за тогда уже знаменитого "Голубого мальчика" 728 тысяч долларов (около 2 млн. теперешних).
Сегодня за Гейнсборо столько не платят!
Хотя он ведь всё тот же - блистательный, поэтичный, непринуждённый.
Тот, кто так любил отправлять своих моделей на утренние или вечерные прогулки:
Чтобы на фоне колышущихся ветвей и влажной травы шуршали шелка:
Цвет гейнсборо - напомню - серебристо-белый.
Но его дамы часто предпочитали модный голубой перванш:
А джентльмены, разумеется, надевали красные мундиры:
И матово светились "чисто английские" лица - то вдохновенно-меланхоличные:
То равнодушно-надменные (это король Георг IV):
Однако много больше, чем богатых разряженных господ, Гейнсборо хотел и любил писать пейзажи.
Сельскую глушь:
Застенчивых крестьянских детишек:
Впрочем, и светская суета - докучная, но неизбежная для модного живописца - не обошла Гейнсборо.
Приходилось её терпеть.
Как и увлечения века Просвещения.
Он написал множество портретов меланхоличных светских господ:
Но сам художник вовсе не был образцом типичного английского джентльмена - сдержанного и невозмутимого.
"Голова Гейнсборо так набита всякими талантами, что всегда существует опасность, что она взорвётся, как перегретый паровой котёл" - говорил о художнике знаменитый актёр Гаррик.
Сравнение в духе века.
Начинавшегося века пара!
Да, темперамент у художника был далеко не ледяной.
Был он пылким, раздражительным, но отходчивым.
Остроумцем и душой компании.
Транжирой и филантропом:
И любящим семьянином, который работал ради блага близких буквально до упаду.
Обожал дочек, которых писал бесконечно.
Вот они малышками гонятся за бабочкой:
Вот они задумчивые, чуть неловкие подростки:
А вот уже мечтательные взрослые барышни:
Но дома у художника идеального покоя не было.
Изнуряла работа, донимали будничные заботы и проблемы.
Из письма Гейнсборо сестре:
"Если я скажу тебе, что жена моя, слабая, хотя и добрая, никогда не годилась для того, чтобы составить моё счастье, сможешь ли ты её изменить?"
Любимую жену Гейнсборо тоже писал без устали.
Вот совсем юная чета Гейснборо (художник женился очень рано, в 19 лет) со старшей дочкой:
А вот миссис Гейнсборо в цвете лет:
Семья получилась любящая, но не без трений и размолвок.
С дочками тоже не всё шло гладко.
Из того же письма художника сестре:
«Если я скажу, что Пегги (младшая дочь художника - С.), хорошая, чувствительная девушка, по временам несносна, резка и высокомерна в своём обращении со мной, будет ли твоя рука достаточно длинна, поскольку ты живёшь в Бате, чтобы дать ей за меня оплеуху?"
Вразумиить строптивую девицу любящей рукой тогда не считалось недопустимым.
Напротив.
Маргарет/Пегги Гейнсборо, которая напрашивалась на оплеуху:
Поссорясь с женой Маргарет (вообще-то женщиной ровного и мягкого нрава), Гейнсборо тут же хотел мириться и писал записку с извинениями.
Причём от имени своей собаки Фокса.
И посылал верного Фокса к любимцу жены, спаниелю Тристраму.
Миссис Гейнсборо только этого и ждала:
Она писала в ответ так:
"Мой дорогой Фокс, ты всегда любящий и добрый, а я, маленькая несносная жёнка, всегда тебя огорчаю, так давай поцелуемся и не будем об этом больше вспоминать.
Всегда твоя любящая Трис".
Разумеется, страстный собачник Гейнсборо написал портрет и этих незаменимых в семейной жизни Фокса и Тристрама:
Такая вот была у художника не вполне образцовая, но счастливая семья.
А финал супружеской пасторали и вовсе оказался трагикомичным.
На смертном одре Гейнсборо горько сетовал, что так и не смог достаточно заработать, чтобы обеспечить семье безбедное существование.
Жена утешила его признанием: много лет она копила и припрятывала деньги, которые беспечный Гейнсборо разбрасывал по дому где попало.
Без этого деньги нагло растащили бы (а порой и растаскивали!) всякие случайные посетители.
Один из последних набросков портрета любящей - и предусмотрительной, как оказалось - миссис Гейнсборо:
Гейнсборо был тронут и полон благодарности жене за такую рачительность.
Таки заметив при этом, что всегда удивлялся - куда же это загадочным образом вдруг деваются его гонорары.
В конце жизни усталость одолевала мастера:
"Меня тошнит от портретов.
Ужасно хочется взять свою виолу да гамба и удалиться в какую-нибудь милую деревню, где я мог бы писать пейзажи...
Я утешаюсь тем, что у меня есть пять виол да гамба".
Виола да гамба - крупный смычковый инструмент, похожий на виолончель.
Вот близкий друг художника (естественно, на портрете работы Гейнсборо) Карл Фридрих Абель, музыкант-виртуоз.
А рядом с ним виола да гамба:
Серьёзная страсть к музыке - это не так уж обычно для живописца.
Ещё до скрипки Энгра!
Хотя нот Гейнсборо так и не выучил - слишком нетерпеливого был нрава, да и вечно занят.
Но у него от природы был отличный слух.
Он мог наиграть любую мелодию не только на одной из своих пяти виол да гамба:
Но и на скрипке.
А ещё на гитаре, клавесине, гобое, фаготе, лютне и арфе.
И ни одной фальшивой ноты.
Как и в живописи.