ОПЯТЬ ХРЕНОВИНА!
Кто-нибудь досмотрел до конца «Солнечный удар» Никиты Михалкова?
У меня не получилось.
Невозможно это.
Так я и не увидела, как спалили российские берёзовые дрова в Швейцарии, где снималось кино - и чем такой дорогостоящий огонь отличается от всякого иного.
Странно, что оба они прямо теперь одновременно заюбилеили - и Михалков, и Бунин (по рассказам которого Михалков снял свой "Удар").
Только мало у них общего.
Разве что оба юбиляра с радостью всегда твердили о своём дворянстве.
И оба мировые величины, увенчанные высшими лаврами - один Нобеля получил, другой Оскара.
Когда Михалков родился, Бунин ещё вполне жив был, ещё писал, но не помышлял, что сын автора советского гимна будет его экранизировать.
И будет клясться в любви к его творениям.
Про кино Бунин вообще не думал, хотя в кино ходил - это было любимое развлечение эпохи (даже весть о присуждении Нобелевской премии застала его как раз в кинотеатре).
Но, думаю, сам подозревал, что неэкранизируем.
Ведь кто ни брался, ни у кого ничего не вышло.
И не потому не вышло, что неумехи снимали.
Просто у Бунина ничего для кино нет.
Совсем.
Нет фабулы не на 15 минут, нет характеров, нет конфликта, нет диалогов.
Много есть зато другого: атмосфера, тончайшие нюансы даже не чувств - ощущений и настроений.
Чувственность всепобеждающая (чего у Михалкова нет вовсе).
Страстность моментально воспламеняющаяся.
Чистый импрессионизм: то, что минутно, то, что бренно - прекрасно, страстно, восхитительно.
Но быстро и обязательно проходит.
И с тоской вспоминается.
Потом.
И ещё точнейшая - иллюзорная - живопись словом.
Что пейзаж, что портрет.
Особенно женский портрет.
Его обольстительницы и его томящиеся негой страдалицы!
Никакие другие женщины его не интересовали. И ни для чего иного - кроме страсти - не интересовали.
Конечно, он дружил с "сестрицей" Тэффи. Конечно, ценил заботы своей многотерпеливой жены. Которую желчная Берберова считала круглой дурой - именно из-за этих забот.
Но писать о дружбе с женщиной или об уважении к её личности он не собирался, помня пушкинское «будь глупа, да хороша».
И байроновское «бывает легче умереть за женщину, чем жить с ней».
Зато Бунин был не из тех, кто вечно пленяется - снова и снова - женщиной одного и того же типа.
И в жизни все его любови были очень разные, а уж литературные создания и подавно.
На любой вкус красавицы.
Нравились и воображались ему всякие.
И даже недостатки дам казались прелестями.
Зинаида Шаховская удивлялась:
«Бунина необыкновенно привлекают дефекты речи - картавость, неправильное произношение какой-то буквы делают для него женщину неотразимой».
Тоже вполне по Пушкину:
Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По прежнему сердечный трепет
Произведут в груди моей.
Он и сам хотел быть неотразимым.
До болезненного.
В любви далеко не так был удачлив, как его герои. Но страшно обижался, зная, что женщины пачками влюбляются в Блока или Есенина. «Я красивее их!» (спорно?)
Собственные портреты, которые появлялись в прессе, особенно после Нобелевской премии, стали раздражать - выдавали возраст.
Издателям пришлось смириться: «В конце концов, он выбрал один старый (снимок - С.) 1923 года, и этот по его настоянию мы помещали постоянно».
Но таки был импозантен:
«Лицо на улице особо приметное - вид важного иностранца. Можно прибавить, иностранцем Бунин выглядел бы в любой стране, даже в России».
Сюжеты сочинял быстро.
Надо было дать что-то испанское, из современной жизни, и на ум пришло, как всегда:
«В деревушку в горах коммунисты привозят тяжко раненого коммуниста - не то русского, не то немца. Девица того дома, где его оставили, дьявольски влюбилась в него, дала ему и потом его убила. Опять хреновина!»
Сам понимал, что «опять двадцать пять». Сто двадцать пятая тёмная аллея.
Вместо этого написал совсем другой рассказ, «Ночлег».
И похвастался: «Испанский рассказ я уже написал. Честное слово. Дописал прошлой ночью. Замечательный рассказ. Драгоценных подробностей целая пригоршня».
А у других чаще находил пригоршни барахла.
Не выносил большинства писателей-современников и ругательски ругал.
Не только Маяковского, с которым препирался некогда и очно.
Прочитал на склоне лет вещь Паустовского (для которого, как и для Михалкова, Бунин был кумиром):
«Рассказ - если исключить из него росу и жёлтые листья - «форменное говно», как любит говорить Andre Gide - фальшивый, сопливый. И совершенно невероятный».
И странным образом очень любил в близком кругу вставить ядрёное словцо - «присыпает, как перцем».
Неопытному ещё Б.Пантелеймонову давал примеры, как в одном предложении возможно смешение разных глагольных времён (это вызывало протесты редактора Бицилли).
Вспомнил и нравящуюся частушку:
«Выхожу я на поляну.
Скинул портки - на х.. гляну.
(Милое, кстати сказать, занятие!)
Сообщите это Бицилли».
Но это что-то совсем уж не для аристократического юбилея.
Тем более юбилея Михалкова: человеку орден дали, а тут такое.
У меня не получилось.
Невозможно это.
Так я и не увидела, как спалили российские берёзовые дрова в Швейцарии, где снималось кино - и чем такой дорогостоящий огонь отличается от всякого иного.
Странно, что оба они прямо теперь одновременно заюбилеили - и Михалков, и Бунин (по рассказам которого Михалков снял свой "Удар").
Только мало у них общего.
Разве что оба юбиляра с радостью всегда твердили о своём дворянстве.
И оба мировые величины, увенчанные высшими лаврами - один Нобеля получил, другой Оскара.
Когда Михалков родился, Бунин ещё вполне жив был, ещё писал, но не помышлял, что сын автора советского гимна будет его экранизировать.
И будет клясться в любви к его творениям.
Про кино Бунин вообще не думал, хотя в кино ходил - это было любимое развлечение эпохи (даже весть о присуждении Нобелевской премии застала его как раз в кинотеатре).
Но, думаю, сам подозревал, что неэкранизируем.
Ведь кто ни брался, ни у кого ничего не вышло.
И не потому не вышло, что неумехи снимали.
Просто у Бунина ничего для кино нет.
Совсем.
Нет фабулы не на 15 минут, нет характеров, нет конфликта, нет диалогов.
Много есть зато другого: атмосфера, тончайшие нюансы даже не чувств - ощущений и настроений.
Чувственность всепобеждающая (чего у Михалкова нет вовсе).
Страстность моментально воспламеняющаяся.
Чистый импрессионизм: то, что минутно, то, что бренно - прекрасно, страстно, восхитительно.
Но быстро и обязательно проходит.
И с тоской вспоминается.
Потом.
И ещё точнейшая - иллюзорная - живопись словом.
Что пейзаж, что портрет.
Особенно женский портрет.
Его обольстительницы и его томящиеся негой страдалицы!
Никакие другие женщины его не интересовали. И ни для чего иного - кроме страсти - не интересовали.
Конечно, он дружил с "сестрицей" Тэффи. Конечно, ценил заботы своей многотерпеливой жены. Которую желчная Берберова считала круглой дурой - именно из-за этих забот.
Но писать о дружбе с женщиной или об уважении к её личности он не собирался, помня пушкинское «будь глупа, да хороша».
И байроновское «бывает легче умереть за женщину, чем жить с ней».
Зато Бунин был не из тех, кто вечно пленяется - снова и снова - женщиной одного и того же типа.
И в жизни все его любови были очень разные, а уж литературные создания и подавно.
На любой вкус красавицы.
Нравились и воображались ему всякие.
И даже недостатки дам казались прелестями.
Зинаида Шаховская удивлялась:
«Бунина необыкновенно привлекают дефекты речи - картавость, неправильное произношение какой-то буквы делают для него женщину неотразимой».
Тоже вполне по Пушкину:
Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По прежнему сердечный трепет
Произведут в груди моей.
Он и сам хотел быть неотразимым.
До болезненного.
В любви далеко не так был удачлив, как его герои. Но страшно обижался, зная, что женщины пачками влюбляются в Блока или Есенина. «Я красивее их!» (спорно?)
Собственные портреты, которые появлялись в прессе, особенно после Нобелевской премии, стали раздражать - выдавали возраст.
Издателям пришлось смириться: «В конце концов, он выбрал один старый (снимок - С.) 1923 года, и этот по его настоянию мы помещали постоянно».
Но таки был импозантен:
«Лицо на улице особо приметное - вид важного иностранца. Можно прибавить, иностранцем Бунин выглядел бы в любой стране, даже в России».
Сюжеты сочинял быстро.
Надо было дать что-то испанское, из современной жизни, и на ум пришло, как всегда:
«В деревушку в горах коммунисты привозят тяжко раненого коммуниста - не то русского, не то немца. Девица того дома, где его оставили, дьявольски влюбилась в него, дала ему и потом его убила. Опять хреновина!»
Сам понимал, что «опять двадцать пять». Сто двадцать пятая тёмная аллея.
Вместо этого написал совсем другой рассказ, «Ночлег».
И похвастался: «Испанский рассказ я уже написал. Честное слово. Дописал прошлой ночью. Замечательный рассказ. Драгоценных подробностей целая пригоршня».
А у других чаще находил пригоршни барахла.
Не выносил большинства писателей-современников и ругательски ругал.
Не только Маяковского, с которым препирался некогда и очно.
Прочитал на склоне лет вещь Паустовского (для которого, как и для Михалкова, Бунин был кумиром):
«Рассказ - если исключить из него росу и жёлтые листья - «форменное говно», как любит говорить Andre Gide - фальшивый, сопливый. И совершенно невероятный».
И странным образом очень любил в близком кругу вставить ядрёное словцо - «присыпает, как перцем».
Неопытному ещё Б.Пантелеймонову давал примеры, как в одном предложении возможно смешение разных глагольных времён (это вызывало протесты редактора Бицилли).
Вспомнил и нравящуюся частушку:
«Выхожу я на поляну.
Скинул портки - на х.. гляну.
(Милое, кстати сказать, занятие!)
Сообщите это Бицилли».
Но это что-то совсем уж не для аристократического юбилея.
Тем более юбилея Михалкова: человеку орден дали, а тут такое.