ГЕЙНСБОРО. ДЕРЕВЬЯ, ЛЮДИ И МУЗЫКА
Открылась выставка Гейнсборо, и это надо смотреть.
Хотя бы потому, что разом такого не увидеть ни у нас, ни где-то ещё в Европе.
Старая английская школа в 17-19 веке, когда собирались знаменитые монархические коллекции вроде Эрмитажа или Лувра, совершенно не котировалась.
Как и испанская.
Или русская.
Покупали в основном и очень массово итальянцев.
Ещё голландцев и "фламандской школы пёстрый сор".
Прочие школы существовали в собственное удовольствие и для местных жителей.
Оттого были неподражаемо и беспечно оригинальны.
Странное дело: чтобы стать оглушительно великим, надо сначала выйти из моды, а потом - чтобы взяли и вдруг открыли, как неведомую Америку.
Так Гойю открыли романтики, а Эль Греко модернисты.
Примерно то же случилось и с Гейнсборо.
Чрезвычайно популярный у соотечественников-современников, вскоре после смерти он перестал казаться значительным.
Один критик даже писал про его картины в 1814 году "совершенное ничтожество и глупость, не имеющая ничего общего с действительностью".
Старомодными и смешными виделись тогда наряды его персонажей, и оставалось им лишь смотреть на мир с пыльных стен хиреющих поместий английских джентри.
Правда, пейзажи Гейнсборо - эти сельские дороги, старые деревья и заросшие парки - обожал Джон Констебл.
Но ведь и сам Констебл не сразу...
Нет, не будем о грустном.
Лучше о фееричном.
К концу 19 века портреты Гейнсборо с их непринуждённой элегантностью внезапно выбились в образцы шика и гламура.
К тому же в ту эпоху вкус к собирательству проснулся у американских миллионеров.
Они питали слабость ко всему великолепному, и изображения "английских кузенов"-аристократов оказались как нельзя кстати в их роскошных новодельных дворцах.
Цены на Гейнсборо бешено взлетели.
Изображения леди и джентльменов на фоне парков под грозовым небом стали из английских поместий с помпой перекочёвывать за океан.
Причём женские портреты ценились выше мужских (понятно, почему - там кружева, рюши, ленты и пр.)
Так, портрет графини Честерфилд продан за 34 тыс.фунтов, а парный портрет ничуть не хуже, но графа Честерфилда - всего за 14 тыс.
Пик рыночного успеха Гейнсборо пришёлся на 1920-е.
Особо прославлен "Голубой мальчик" - изображение сына богатого торговца скобяными изделиями в костюме принца эпохи Ван Дейка (когда этот мальчик вырос, то стал другом художника и был одним из тех самых близких, кто нёс его гроб).
Кочуя из коллекции в коллекцию, в конце концов этот портрет от аристократа герцога Вестминстера перешёл к калифорнийскому железнодорожному магнату Хантингтону. За 728 тыс. долларов (около 2 млн. теперешних).
Сегодня за Гейнсборо столько не платят.
Хотя он всё тот же - блистательный и непринуждённый мастер, который так любил отправлять своих моделей на утренние или вечерные прогулки, чтобы на фоне колышащихся ветвей и влажной травы шуршали шелка (цвет гейнсборо, напомню, серебристо-белый, но его дамы часто предпочитали голубой перванш, а джентльмены надевали красные мундиры).
И матово светились "чисто английские" лица - то вдохновенно-меланхоличные, но равнодушно-чёрствые.
Однако много больше, чем богатых господ, Гейнсборо хотел и любил писать пейзажи.
Сельскую глушь.
Крестьянских детишек.
Впрочем, и светская суета, неизбежная для модного живописца, и увлечения века Просвещения занимали Гейнсборо не меньше.
Этот англичанин не был ходульным образцом невозмутимого джентльмена.
"Голова Гейнсборо так набита всякими талантами, что всегда существует опасность, что она взорвётся, как перегретый паровой котёл" - говорил знаменитый актёр Гаррик.
Сравнение в духе века. Начинавшегося века пара.
Да, темперамент у художника был далеко не ледяной.
Был он пылким, раздражительным, но отходчивым.
Остроумцем и душой компании. Транжирой и филантропом.
И любящим семьянином, который работал ради блага близких буквально до упаду.
Но полной домашней идиллии не было. Скорее обычные семейные будни и проблемы.
Из письма сестре:
"Если я скажу тебе, что жена моя, слабая, хотя и добрая, никогда не годилась для того, чтобы составить моё счастье, сможешь ли ты её изменить?
Если я скажу, что Пегги (дочь художника - С.), хорошая, чувствительная девушка, по временам несносна, резка и высокомерна в своём обращении со мной, будет ли твоя рука достаточно длинна, поскольку ты живёшь в Бате, чтобы дать ей за меня оплеуху?"
Поссорясь с женой Маргарет (вообще-то женщиной ровного мягкого нрава), он тут же писал ей записку с извинениями от имени своей собаки Фокса и посылал верного Фокса к любимцу жены спаниелю Тристраму.
Жена обычно писала в ответ что-то вроде:"Мой дорогой Фокс, ты всегда любящий и добрый, а я, маленькая несносная жёнка, всегда тебя огорчаю, так давай поцелуемся и не будем об этом больше вспоминать. Всегда твоя любящая Трис".
Наверное, это всё же идиллия.
А финал этой супружеской пасторали и вовсе оказался трагикомичным: на смертном одре Гейнсборо сетовал, что так и не смог заработать достаточно, чтобы обеспечить семье безбедное существование.
Жена утешила его признанием: много лет она копила и припрятывала деньги, которые беспечный Гейнсборо разбрасывал по дому где попало и которые без этого нагло растащили бы (а порой и растаскивали) всякие случайные посетители.
Гейнсборо был тронут и полон благодарности за такую рачительность.
Заметив, что всегда удивлялся, куда это загадочным образом вдруг деваются его гонорары.
"Меня тошнит от портретов, ужасно хочется взять своб виолу да гамба (крупный инструмент, похожий на виолончель - С.) и удалиться в какую-нибудь милую деревню, где я мог бы писать пейзажи...
Я утешаюсь тем, что у меня есть пять виол де гамба".
Необычно для живописца.
Но у Гейнсборо от природы был отличный слух, и он мог наиграть любую мелодию не только на одной из своих пяти виол да гамба, но и на скрипке, гитаре, клавесине, гобое, фаготе, лютне и арфе.
И ни одной фальшивой ноты.
Как и в живописи.
Хотя бы потому, что разом такого не увидеть ни у нас, ни где-то ещё в Европе.
Старая английская школа в 17-19 веке, когда собирались знаменитые монархические коллекции вроде Эрмитажа или Лувра, совершенно не котировалась.
Как и испанская.
Или русская.
Покупали в основном и очень массово итальянцев.
Ещё голландцев и "фламандской школы пёстрый сор".
Прочие школы существовали в собственное удовольствие и для местных жителей.
Оттого были неподражаемо и беспечно оригинальны.
Странное дело: чтобы стать оглушительно великим, надо сначала выйти из моды, а потом - чтобы взяли и вдруг открыли, как неведомую Америку.
Так Гойю открыли романтики, а Эль Греко модернисты.
Примерно то же случилось и с Гейнсборо.
Чрезвычайно популярный у соотечественников-современников, вскоре после смерти он перестал казаться значительным.
Один критик даже писал про его картины в 1814 году "совершенное ничтожество и глупость, не имеющая ничего общего с действительностью".
Старомодными и смешными виделись тогда наряды его персонажей, и оставалось им лишь смотреть на мир с пыльных стен хиреющих поместий английских джентри.
Правда, пейзажи Гейнсборо - эти сельские дороги, старые деревья и заросшие парки - обожал Джон Констебл.
Но ведь и сам Констебл не сразу...
Нет, не будем о грустном.
Лучше о фееричном.
К концу 19 века портреты Гейнсборо с их непринуждённой элегантностью внезапно выбились в образцы шика и гламура.
К тому же в ту эпоху вкус к собирательству проснулся у американских миллионеров.
Они питали слабость ко всему великолепному, и изображения "английских кузенов"-аристократов оказались как нельзя кстати в их роскошных новодельных дворцах.
Цены на Гейнсборо бешено взлетели.
Изображения леди и джентльменов на фоне парков под грозовым небом стали из английских поместий с помпой перекочёвывать за океан.
Причём женские портреты ценились выше мужских (понятно, почему - там кружева, рюши, ленты и пр.)
Так, портрет графини Честерфилд продан за 34 тыс.фунтов, а парный портрет ничуть не хуже, но графа Честерфилда - всего за 14 тыс.
Пик рыночного успеха Гейнсборо пришёлся на 1920-е.
Особо прославлен "Голубой мальчик" - изображение сына богатого торговца скобяными изделиями в костюме принца эпохи Ван Дейка (когда этот мальчик вырос, то стал другом художника и был одним из тех самых близких, кто нёс его гроб).
Кочуя из коллекции в коллекцию, в конце концов этот портрет от аристократа герцога Вестминстера перешёл к калифорнийскому железнодорожному магнату Хантингтону. За 728 тыс. долларов (около 2 млн. теперешних).
Сегодня за Гейнсборо столько не платят.
Хотя он всё тот же - блистательный и непринуждённый мастер, который так любил отправлять своих моделей на утренние или вечерные прогулки, чтобы на фоне колышащихся ветвей и влажной травы шуршали шелка (цвет гейнсборо, напомню, серебристо-белый, но его дамы часто предпочитали голубой перванш, а джентльмены надевали красные мундиры).
И матово светились "чисто английские" лица - то вдохновенно-меланхоличные, но равнодушно-чёрствые.
Однако много больше, чем богатых господ, Гейнсборо хотел и любил писать пейзажи.
Сельскую глушь.
Крестьянских детишек.
Впрочем, и светская суета, неизбежная для модного живописца, и увлечения века Просвещения занимали Гейнсборо не меньше.
Этот англичанин не был ходульным образцом невозмутимого джентльмена.
"Голова Гейнсборо так набита всякими талантами, что всегда существует опасность, что она взорвётся, как перегретый паровой котёл" - говорил знаменитый актёр Гаррик.
Сравнение в духе века. Начинавшегося века пара.
Да, темперамент у художника был далеко не ледяной.
Был он пылким, раздражительным, но отходчивым.
Остроумцем и душой компании. Транжирой и филантропом.
И любящим семьянином, который работал ради блага близких буквально до упаду.
Но полной домашней идиллии не было. Скорее обычные семейные будни и проблемы.
Из письма сестре:
"Если я скажу тебе, что жена моя, слабая, хотя и добрая, никогда не годилась для того, чтобы составить моё счастье, сможешь ли ты её изменить?
Если я скажу, что Пегги (дочь художника - С.), хорошая, чувствительная девушка, по временам несносна, резка и высокомерна в своём обращении со мной, будет ли твоя рука достаточно длинна, поскольку ты живёшь в Бате, чтобы дать ей за меня оплеуху?"
Поссорясь с женой Маргарет (вообще-то женщиной ровного мягкого нрава), он тут же писал ей записку с извинениями от имени своей собаки Фокса и посылал верного Фокса к любимцу жены спаниелю Тристраму.
Жена обычно писала в ответ что-то вроде:"Мой дорогой Фокс, ты всегда любящий и добрый, а я, маленькая несносная жёнка, всегда тебя огорчаю, так давай поцелуемся и не будем об этом больше вспоминать. Всегда твоя любящая Трис".
Наверное, это всё же идиллия.
А финал этой супружеской пасторали и вовсе оказался трагикомичным: на смертном одре Гейнсборо сетовал, что так и не смог заработать достаточно, чтобы обеспечить семье безбедное существование.
Жена утешила его признанием: много лет она копила и припрятывала деньги, которые беспечный Гейнсборо разбрасывал по дому где попало и которые без этого нагло растащили бы (а порой и растаскивали) всякие случайные посетители.
Гейнсборо был тронут и полон благодарности за такую рачительность.
Заметив, что всегда удивлялся, куда это загадочным образом вдруг деваются его гонорары.
"Меня тошнит от портретов, ужасно хочется взять своб виолу да гамба (крупный инструмент, похожий на виолончель - С.) и удалиться в какую-нибудь милую деревню, где я мог бы писать пейзажи...
Я утешаюсь тем, что у меня есть пять виол де гамба".
Необычно для живописца.
Но у Гейнсборо от природы был отличный слух, и он мог наиграть любую мелодию не только на одной из своих пяти виол да гамба, но и на скрипке, гитаре, клавесине, гобое, фаготе, лютне и арфе.
И ни одной фальшивой ноты.
Как и в живописи.