про человеческое, слишком человеческое
По рекомендации дорогого френда old_greeb прочёл чапековскую "Войну с саламандрами" - за один ночер, будто и не было того жутко долгого периода, когда я вообще не читал книг. Ч. там удивительно свой, и при этом странно японский - так мог бы писать учитель Рю, если бы не был так невротичен и дожил бы хотя бы до пятидесяти. Очень ценю эту мягкую, спокойную самоиронию по поводу ощущения своей малости и незначительности на задворках великих европейских культур: насколько я понимаю, в глазах современников и земляков Ч. Чехия была родиной слонов во всех смыслах, они пыжились и дулись, и то, что на это Ч. лишь мило, чуть иронично и лишь чуть-чуть печально улыбается - это вот прямо респектище и сила духа и умение сказать "я вам в отцы гожусь, милстсдарь".
Признаться, я очень боялся вступить в тексте в такое ароматное качество чешской литературы, как воспевание народного, крестьянского, земного и бюргерского, всех этих кнедлей и усов с прилипшей пивной пеной: но Ч. человек тонкий и вменяемый, похоже, эта народность его самого задрала не меньше, чем меня мелодии "Ласкового мая", и в романе этого нет.
В финальном автодиалоге (очень близкий жанр) мне показалось всё же совершенно невероятным, чтобы обрисованные автором существа стали бы сами воевать между собой за Lebensraum: и тут как раз очень верно подмечено то, что Верховный Саламандр оказался в итоге обычным наземным безволосым шимпанзе, удачно использовавшим обстоятельства для получения власти в своём злобном обезьяньем стаде. Мне думается, что с заданным автором набором данных саламандры просто стали бы в какой-то момент эффективно контролировать размножение.
Особенная, пронзительная нота какой-то бесконечной печали - в воспоминаниях воспитанницы одного из первых лицеев: как им дают тактично понять, что они всё же не люди и людьми не будут. Не удивлюсь, если прообразом послужили хорошо известные тогда мемуары какой-нибудь воспитанницы заведения для чернокожих дикарей или там детей чешских цыган. Это ощущение мне болезненно близко - тренируйся целый век, всё равно не человек: когда-то давно мне приснился сон о семействе, усыновившем разумное, но несчастное существо, одну половину времени своей жизни пребывающее в теле аутичного человеческого ребёнка, а вторую - в теле старого попугая, с регулярными болезненными, выматывающими шейп-шифтами туда и обратно, которые в итоге его и убьют. Впрочем, "если вы видите на глазах у Гарриса слёзы, это значит, что он только что наелся сырого луку или слишком обильно намазал горчицей свою отбивную котлету".
Признаться, я очень боялся вступить в тексте в такое ароматное качество чешской литературы, как воспевание народного, крестьянского, земного и бюргерского, всех этих кнедлей и усов с прилипшей пивной пеной: но Ч. человек тонкий и вменяемый, похоже, эта народность его самого задрала не меньше, чем меня мелодии "Ласкового мая", и в романе этого нет.
В финальном автодиалоге (очень близкий жанр) мне показалось всё же совершенно невероятным, чтобы обрисованные автором существа стали бы сами воевать между собой за Lebensraum: и тут как раз очень верно подмечено то, что Верховный Саламандр оказался в итоге обычным наземным безволосым шимпанзе, удачно использовавшим обстоятельства для получения власти в своём злобном обезьяньем стаде. Мне думается, что с заданным автором набором данных саламандры просто стали бы в какой-то момент эффективно контролировать размножение.
Особенная, пронзительная нота какой-то бесконечной печали - в воспоминаниях воспитанницы одного из первых лицеев: как им дают тактично понять, что они всё же не люди и людьми не будут. Не удивлюсь, если прообразом послужили хорошо известные тогда мемуары какой-нибудь воспитанницы заведения для чернокожих дикарей или там детей чешских цыган. Это ощущение мне болезненно близко - тренируйся целый век, всё равно не человек: когда-то давно мне приснился сон о семействе, усыновившем разумное, но несчастное существо, одну половину времени своей жизни пребывающее в теле аутичного человеческого ребёнка, а вторую - в теле старого попугая, с регулярными болезненными, выматывающими шейп-шифтами туда и обратно, которые в итоге его и убьют. Впрочем, "если вы видите на глазах у Гарриса слёзы, это значит, что он только что наелся сырого луку или слишком обильно намазал горчицей свою отбивную котлету".