Обломки
-И вы думаете, что я, да вообще, что хоть один порядочный человек согласится на это, даже за такие огромные деньги, - с не-годованием крикнул Алексей. Его возмущению не было границ, и лишь произнося слова “такие огромные деньги” голос его чуть заметно дрогнул, словно отразив мимолетное сомнение. Почувствовав это, Павел Андреевич продолжил уговоры:
-Послушайте, Алексей, ведь я предлагаю вам вполне честную сделку. Именно сделку, по-другому и не назовешь. Я, видите ли, открываю, гм…, заведение, и мне нужны для работы женщины, не с улицы, нет, не проститутки, а благородные, образованные и, конечно, молодые, высокие и стройные, симпатичные и достаточно умные чтобы уметь поддержать разговор с клиентами, заинтересовать их…, так сказать, не только э… своим телом, но и … Словом, у меня будет заведение не такое, как у других, не только для удовлетворения физиологических, но и духовных потребностей в общении с умной и проницательной собеседницей… Клиенты будут. Если можно так выразиться, из высших сфер, культурные и воспитанные, аккуратные… Поверьте, вашу жену там никто не обидит, она будет довольна жизнью и не раз поблагодарит судьбу за то, что все так сложилось…
-Негодяй! - рявкнул Алексей и в ярости сломал карандаш, который вертел в руках. Павел Андреевич спокойно собрал обломки и выбросил в мусорное ведро.
-Терпеть не могу хоть малейший непорядок, привык все сразу же убирать.
Но Алексей не слушал его.
-Да какое право вы имеете лезть в мою жизнь, решать за меня и мою жену, что для нее лучше? - закричал он. - Откуда вы вообще ее знаете?
В последнем вопросе прозвучало нескрываемое любопытство, и Павел Андреевич спокойно объяснил:
-Случайно увидел на улице, проследил, куда она пошла, узнал, где живет, где работает. Навел справки о семье - выяснил, что детей у нее нет, что вы на пятнадцать лет старше и не очень-то она счастлива с вами…
-Да как вы смеете?!
-Конечно, я мог бы этого и не говорить, но сами-то вы знаете, что это так… Впрочем другой реакции я от вас и не ожидал. Я понимаю, все это слишком неожиданно и слишком невероятно. Но признайтесь себе, ведь вы прекрасно знаете, или во всяком случае, догадываетесь, что она не любит вас, но держите ее, не отпускаете от себя. Зачем? Ведь вы несчастливы вместе… Я не тороплю вас с ответом… Подумайте хорошенько… Скажу напоследок лишь две вещи: она никогда не узнает о нашем уговоре - я расскажу вам, как подвести ее саму к такому решению, и второе - с такими деньгами, которые вы тут же получите от меня, вы еще найдете себе молодую красотку и не одну, а если вас уж очень будет тянуть к жене… бывшей жене, вы всегда сможете посетить ее в нашем заведении… Цинично? Нет, не цинично, это жизнь и никуда от нее не денешься. Ей будет лучше так, чем в нищете и скандалах с вами. И потом, это же не навсегда, на каких-то несколько лет… А дальше, пожалуйста, может снова забирать ее себе с солидным состоянием и жить припеваючи до старости… Я вас не тороплю с ответом. Когда надумаете, позвонить. Вот мой номер телефона, - Павел Андреевич написал на клочке бумаги номер и уже в дверях заметил:
-Помните, что это выгодно всем и не так плохо, как кажется на первый взгляд.
С этими словами он вышел, оставив Алексея в смятении. Вымыв дрожащими руками чашку и выкурив две сигареты, он немного успокоился, но думать ни о чем не мог. От одной мысли о предложении Павла Андреевича его начинало трясти, и он гневно бормотал ругательства, иногда громко и яростно выкрикивая отдельные фразы, так, что со стороны его можно было принять за потерявшего рассудок. Почему-то именно сейчас Алексей вспомнил, как увидел ее впервые, как познакомился с ней…
Она училась на третьем курсе, а он, уже тридцатипятилетний доцент, читал у них лекции. Он сразу же обратил на нее внимание - легкая, как лепесток розы, оторвавшийся от еще не распустившегося бутона, она, казалось, не шла, а летела, и длинные каштановые волосы, отброшенные назад, словно не успевали за своей хозяйкой. Но, несмотря на легкость и некоторую игривость движений, ее темно-зеленые глаза были грустными и задумчивыми. Уже потом он узнал, что как раз тогда перед самой свадьбой ее бросил жених, женившись на немке и переехав жить в Германию…
Вначале мысли о ней были туманными и расплывчатыми, сверкнут в сознании и медленно гаснут, оставляя почти неосязаемое желание и мягкую истому. Он и не думал всерьез об этой молоденькой девочке. Что он мог ей предложить, да и стоило ли предлагать? Он был в разводе, и память о первом браке навсегда отбила у него охоту думать о новой женитьбе.
К Новому году он закончил чтение лекций и принял зачеты, думая, что больше никогда ее не увидит. Но прошло несколько месяцев, и они случайно встретились по пути от института к метро. Она была с подругой. Девушки что-то тихо обсуждали, когда внезапно наткнулись на него и поздоровались. От растерянности он сделал вид, что не узнал их и сурово буркнул: “Здравствуйте”, а у самого все задрожало внутри - неужели эта встреча так взволновала его?
Прошло немного времени, и он снова встретил ее - на сей раз она была одна. Они вежливо поприветствовали друг друга и, неожиданно для самого себя, он подошел к ней ближе и предложил проводить до метро. Она улыбнулась и сказала:
-Вы, наверное, не знаете как меня зовут? Я - Лариса. Терпеть не могу свое имя, но ничего не поделаешь, приходится мириться.
-По-моему, прекрасное имя, - ответил он заученной любезностью, а у самого в ушах звучал нежный низковатый грудной голос, произносящий ее шелестящее имя, словно ветер, срывающий и уносящий навсегда сухие, но яркие осенние листья.
Через две недели он сделал Ларисе предложение, и она ответила: “Да”. Любила ли она его, или вышла замуж от отчаяния, от обиды, в отместку кому-то, кто предал ее - Алексей не знал. Ему было хорошо с ней, никто никогда не вызывал в нем таких сильных чувств, как Лариса, и он считал, что это и есть настоящая любовь, на которую он уже не надеялся, которая казалась несбыточной мечтой, далеким тающим облачком, нереальной и невозможной. Он любил ее настолько, насколько позволяла его огрубевшая и отчаявшаяся душа. Он был привязан к ней, не мог без нее, но в то же время не чувствовал в себе сил отдать ей всего себя. Ему просто необходимо было оставить часть себя в запасе для творчества, для работы, для общения с другими людьми и на тот случай, если Лариса уйдет от него. Он подсознательно ожидал этого - она казалась слишком прекрасной в роли его жены - и поэтому не мог позволить себе раствориться в своей любви к ней, ведь он должен быть все время начеку.
Лариса была женщиной, таившей прошлое и обещающей будущее. И то, что он не мог разгадать этого ее прошлого, скры-вающего какую-то невысказанную грусть, внезапно разгорающееся веселье, смех до исступления или неожиданные слезы, надежду и безнадежность, делало его скованным, замкнутым и напряженным. Зов прошлого, ее неведомого прошлого, бесконечные фантазии о том, как она жила до него и переживания соображаемых ситуаций заслоняли собой настоящее и заставляли забывать о будущем. Так, день за днем он мучил и мучился, страдал сам и заставлял страдать Ларису, истязая ее своими домыслами о прошлом и предположениями будущего… И еще одно не могло не беспокоить его. Она казалась ему слишком страстной, темпераментной и временами - ненасытной. Он обожал ее в минуты близости, восхищался ею, ему казалось - раз он может внушать такие сильные чувства молодой красивой женщине, значит он сам молод, силен, неотразим. Но одновременно с этим ощущением, он начинал сомневаться в себе, думая о том, что не сегодня, так завтра он не сможет быть на высоте как любовник, потому что слишком стар для нее, и она начнет заглядываться на молодых мужчин, изменять ему. И этот страх, не имеющий под собой реальной почвы, невольно создавал барьер неуверенности, граничащей с душевным самоистязанием и стремительно приближающий то, что так пугало его и тяготило ее…
Звонок в дверь прервал раздумья Алексея. Лариса не любила открывать дверь ключом, словно дома никого нет. Она всегда звонко возвещала о своем приходе в надежде, что ее ждут и ей рады.
-Устала? - участливо поинтересовался Алексей.
-Да, немного… Ну, ничего, скоро отпуск, может поедем куда-нибудь, отдохнем от этого бесконечного шума и духоты?
-Ты же знаешь, как все дорого… Вряд ли нам удастся вырваться куда-нибудь, но и в Москве можно хорошо отдохнуть, а? - И он улыбнулся, чтобы хоть как-то скрасить свою безнадежную беспомощность.
“Ну почему я ничего не могу сделать для нее, - позже думал Алексей, - почему я бессилен подарить ей хоть частицу счастья? Сейчас, конечно, всем нашим знакомым и друзьям нелегко живется, но для нее-то ведь это не оправдание. Я же люблю ее, люблю, почему же ничего не делаю, чтобы порадовать ее хоть в мелочах? Потому что убедил себя в том, что все равно она бросит меня? Господи, ерунда какая-то… Зачем я все время думаю об этом, извожу и себя и ее. Зачем? Надо как-то избавиться от всего этого, снова стать свободным, уверенным в себе, веселым. Но как?”
Он не знал ответа на вопрос: “Как?”, но чувствовал, что так больше продолжаться не может. Мысль о том, что нужно постараться изменить себя, пересмотреть свои оценки Ларисиных поступков, прошлых, настоящих и будущих, была вне границ его понимания. Источник своих наполовину надуманных страданий, мнительности и беспокойства он видел не в себе, ему казалось, что он таким никогда раньше не был, лишь встреча и брак с Ларисой сделали его таким, поэтому и виновата во всем она, только она.
Разговор с Павлом Андреевичем лишь усугубил и обострил и без того болезненное отношение Алексея к себе, к Ларисе, к окружающим. Несколько месяцев он метался в мучительных размышлениях, то с негодованием отбрасывая страшное и дикое предложение незнакомого человека, то хватаясь за него, как за спасительный прутик, пытаясь представить, что будет с ним, если он согласится. Он почти не думал о том, что в этом случае будет с Ларисой, поскольку в призрачном тумане его раздумий она вырисовывалась лишь как объект его переживаний. И мысль о том, что эти переживания будут сильны и невыносимы, заставляла его забыть о Павле Андреевиче и его заведении, но в то же время, он постепенно научился, ценой изощренного равнодушия к чужим страданиям, быть стойким и по отношению к себе.
“Я люблю ее”, - непрерывно убеждал себя Алексей. - Но ведь и любовь бывает разной”… Он понимал, даже чувствовал, что никто, кроме нее, ему не нужен. Потом он осознал, что ему вообще не нужен никто. Ему нужна свобода - свобода ото всех, а не для всех. Он не хотел, чтобы с ним играли, поэтому решил опередить выдуманные им события и начать игру сам. Он был почти готов дать согласие, но сомнения не давали ему покоя и он вновь все отвергал, и сама мысль об этом казалась ему невыносимо ужасной и постыдной. Временами подлое предположение о том, что все это подстроила сама Лариса в поисках легкого и безболезненного пути избавления от него, бередило его мятущееся воображение, но мелочность и гнусность такого поступка не могли увязаться в его уме с образом жены.
Так продолжалось почти полгода и, наконец, закончилось звонком Павлу Андреевичу и неуверенным согласием. Толчком к такому решению послужил случайный разговор с Ларисой, убедивший, почему-то, Алексея в том, что он был прав в своих худших догадках. Разговор был отвлеченным, не касался никого лично, но в словах Ларисы Алексей с болезненной отчетливостью уловил неверие в его любовь, в возможность счастья с ним, в возможность будущего. Они говорили о том, что, в сущности, представляет собой жизнь. Говорили спокойно, философски, не переводя каждую деталь разговора на себя. И вдруг Лариса странно оживилась, откровенно и гладко. Даже с каким-то искренним пафосом сказала:
-Знаешь, Алеша, я окончательно поняла, что жизнь в самой своей сути иллюзорна. В ее основе лежит иллюзия, добрая и злая, обольщающая и обманывающая. Она ласкает нас теплой нежной гладью морской воды и жжет солнечными лучами, обволакивает бледным рассеянным светом луны и струится мягким пушистым белым снежком; она поражает нас тайной готического костела и дивной гармонией органной музыки; она разбрызгивает в дожде хрустальные гвоздики капель, обжигающих жаркие обнаженные плечи и руки июльским вечером; она расцветает вместе с незабудками и чарует прозрачным льдом зимнего леса, приторной желтизной осенних листьев, неповторимым дыханием весны. За всем этим иллюзия прячет тщетность и бессмысленность жизни с ее извечными и ускользающими желаниями. Это - вечная надежда и вечное ожидание чего-то…
И столько разочарования, затаенной горечи и несбыточных желаний было в ее словах, что Алексей не выдержал и с трудом поборов в себя тягу приласкать и успокоить Ларису, весь напрягся и неожиданно крикнул:
-Я все понял, я знаю, на что ты намекаешь. Тебе плохо со мной. Можешь катиться на все четыре стороны со своими иллюзиями и надеждами, я тебя не держу…, да, не держу. Не надейся, что ты унизишь меня этим, что я буду умалять тебя остаться. Не буду! Запомни, я ни перед кем не пресмыкался и пресмыкаться не собираюсь!
Он пресмыкался лишь перед своим жалким надуманным восприятием жизни, незаметно втягивая в него других людей, тех, кто был ближе к нему, кого он считал родным, любимым, нужным, чьим мнением больше всего дорожил, хоть и скрывал это. Он ломал судьбы и чувства людей и свои собственные, предоставляя другим собирать обломки.
Убедив себя в том, что Лариса унижает его, он в отместку сам решил унизить ее. Унизить во что бы то ни стало, каких бы переживаний это ему не стоило.
Он исполнил все инструкции Павла Андреевича. Все еще сомневаясь, с гадливым отвращением к себе, но не отступив ни на шаг от своего решения, он окончательно предал и оттолкнул от себя Ларису - Ларису, которая, как ему казалось, не любила его, не уважала в нем ученого, не ценила его как мужа, которая унижала его уже тем, что в нем постоянно зрели и разрастались подозрения, неверие в ее чувства, в ее преданность.
“Добрый” и обходительный Павел Андреевич любовно принял в свои цепкие объятья уничтоженную, раздавленную, мечущуюся Ларису и быстро дал понять, что не выпустит ее до тех пор, пока она не отслужит положенный срок в его заведении для высокообразованных клиентов и не принесет ему свою долю дохода в обмен на его деятельное участие в ее брошенной судьбе. В ход был пущен грубый шантаж, и обессиленная, безразличная ко всему Лариса, незаметно для самой себя, согласилась.
Узнав о согласии Ларисы, Алексей со злорадством подумал, что он не ошибся, что вот, наконец, он и узнал ее истинную суть, что порядочная женщина никогда на такое бы не пошла, а раз она непорядочная, то все равно этим бы все и закончилось. Уж лучше так, лучше самому сделать первый шаг, чем предоставить другому такую возможность. “Ей не удалось оставить меня в дураках”, - не раз думал он.
Он старался утешить себя этим злорадством, воодушевиться такими мыслями, чтобы спокойно жить дальше, отвлечься от себя и своих переживаний. Но когда он оставался один, в его воображении возникала одна и та же картина - Лариса, его Лариса ублажает и удивляет клиентов из высших сфер своей изысканностью и страстностью. Он думал, что со временем все пройдет и забудется, но, наоборот, эта картина все увереннее и настойчивее завладевала им, заполняла его, и он не видел уже ничего вокруг: разорванный мир - реальной жизни и иллюзорных или полуреальных картин не сливался воедино даже во сне, ибо с поразительным постоянством ему снился один и тот же сон. В отчаянии он вскакивал с постели, но продолжение сна грезилось наяву. Он пил снотворное и вновь опрокидывался в забытье, которое ненадолго опутывало его, потом внезапно просыпался и перед ним была она. Он больше не мог выдерживать такое на-пряжение и пошел к Павлу Андреевичу вернуть деньги и получить назад свою неверную жену. Павел Андреевич мягко отказал, но, пожалев бедного, осунувшегося Алексея, позволил ему посетить Ларису в заведении.
Несколько дней Алексей собирался с духом. Его настроение резко изменилось - теперь он чувствовал себя виноватым, и чувство вины, растущее с каждым часом, глубже и глубже заполняло все его существо. Он не знал как вести себя при встрече с Ларисой и надеялся, что она сама подскажет ему это. Так и случилось.
Она встретила его с той долей равнодушия и безразличия, которая свидетельствовала, что ей действительно все равно жив он или нет, а если жив, то как живет. Он попытался объясниться, она оживилась, рассмеялась неестественно громко и резко прервала его:
-Не стоит, Алексей, ничего говорить. Лучше выслушай меня, хоть раз в жизни, хоть теперь. Ты, действительно, думал, что я ничего не знала, не понимала, ни о чем не догадывалась. Так вот… я знала все, с самого начала… Ты считал, что я не любила тебя, вышла замуж просто так, поддавшись непонятному тебе минутному порыву. Все время доказывать свою любовь ничему не верящему человеку было невыносимо трудно, а я ведь влюбилась в тебя сразу же, на первой лекции. Но, честно говоря, не допускала ни малейшей возможности какого-то развития наших отношений. Да и вообще, не предполагала, что ты заметишь меня, выделишь среди целого курса. И замуж я вышла за тебя с чувством любви. Я мечтала о нашем с тобой уютном доме, о детях, но в первую очередь - о тебе, о твоем чувстве ко мне. Но ты убедил себя и меня в том, что дети нам не нужны - хватит уже того, что один ребенок растет без отца. Даже и в этом вопросе ты все время подразумевал возможность того, что мы расстанемся и что ты готов к этому. Ты скрывался за броней черствости и бесчувственности, прятал там свой страх одиночества и страдания от неразделенной любви, якобы неразделенной… Ты боялся любить меня, раз был убежден, что это невзаимно. Ты не был самим собой, ты лишь пытался казаться, и за этой видимостью, создаваемой для других, ты все больше терял себя.
Прошло немного времени, и твое “я” стало всего лишь тенью, неощутимой, неживой, тлеющей. И это тление источало легкий грустный дымок твоей призрачной сути - сути, далекой от твоей души. Но ты настолько свыкся с нею, что любое отступление от нее казалось тебе слабостью и жестоко, ценой усилий, ты пытался соответствовать надуманному миражу, подыгрывать ему. Ты хотел освободиться от всех чувств и привязанностей и, в первую очередь, от любви ко мне, потому что в твоем извращенном сознании она воспринималась как унижение твоего независимого “я”, твоей неповторимой личности. И ты нашел верный жестокий способ расправы надо мной, расправы лишь за то, что ты любил меня и не верил в мою любовь.
Я тогда не знала наверняка, только догадывалась, а теперь, после твоего прихода сюда я убеждена, это ты все подстроил… Молчи! Не оправдывайся, передо мною не стоит исповедоваться, ведь я вижу тебя насквозь… Ты хотел достичь вершин свободы, силы, независимости, только ты никогда не задумывался о том, кто же стал ступенями той лестницы, по которой ты шел вверх, к этим вершинам, тяжело ступая и давя массивные каменные плиты, которые ты перепутал с чьими-то живыми хрупкими душами и ранимыми чувствами… Мне больше нечего тебе сказать… Впрочем, я прекрасно понимаю, что сюда приходят не за словами.
Она легко привстала и сбросила платье:
-Что ж, обними меня, или я тебя уже не интересую?
-Лариса, как ты можешь?! После всего, что ты сказала мне, как ты можешь лечь со мной в постель? - сдавленно ужаснулся Алексей, слезы выступила на его глазах. Но в тот же миг он почувствовал непреодолимое влечение к этой теперь уже чужой женщине, на близость с которой он имел не большее право, чем другие посетители.
У него захватило дух и мнилось ему, что он вырвался, наконец, из земных пут и парит над своими собственными нелепостями, смотря на них снисходительно и иронично. И лишь она рядом с ним в уединенном убежище странствующих душ. Но она материальна, телесна, ощутима, желанна, и он мечтает лишь об одном - чтобы она существовала только для него и сейчас наяву, и потому, запертая навсегда в тисках его живой памяти.
Он безрассудно вгрызся в нее, как неискушенный праведник, не выдержав, вгрызается в кусок сала в страстную неделю Великого поста, забыв о священном обете и чувствуя неутоленное желание. Теперь, когда она принадлежала не ему, он ощущал неповторимую по силе тягу обладать ею. Она одержала верх. Ее теплое, подвижное, гибкое тело было безразлично холодным и застывшим в заученной позе, словно каменный пьедестал там, далеко на вершине, к которой он так стремился. Она была насмешлива и бесстрастна, совсем не такая, как прежде, но сейчас он этого не замечал, не думал и о том, как выглядит в ее глазах, был раскрепощен и поразительно счастлив и несчастен одновременно. Забыв о долгих мучительных сомнениях, сковывающих его в годы их совместной жизни, он раскрылся и впервые за долгое время испытал истинное наслаждение. Он был растоптан, унижен, повержен, но все это уже не волновало и не душило его, ибо был раскованный миг блаженства, ни с чем несравнимого, испытанного первый и последний раз в его изломанной жизни.
Через несколько месяцев Лариса узнала, что Алексей ушел послушником в монастырь, а затем принял постриг.
-…Блаженны нищие духом, - только и сказала она с горькой усмешкой на когда-то красивых, но рано поблекших губах.
Май 1992 г.
@ЕЭ