Излом
Почему все вокруг такое красное? Куда исчезли другие цвета? И этот ужасный, резкий свист в ушах, страшный своей надрывностью и неотвратимостью беды - свист поздно включенных тормозов. Как все это произошло? Как?!... Там, в том самом месте дорога делает слишком резкий излом, машина выскочила из-за поворота... Все это произошло так внезапно... “Ты куда с ребенком летишь, не видишь, что красный свет?”, - исступленно орали вокруг.. Красный свет... Светофор. Нет, она не смотрела на светофор... Теперь она видела красную лужу, в которой неподвижно лежал Виталик. Его пытались поднять какие-то люди, приехала “Скорая помощь”. Потом все стало красным и исчезло. Лишь в ушах гулко звенело ...
Виталик умер по пути в больницу. Через три дня его похоронили. “Бедный Славка, - шептались соседи, - чуть больше года прошло, как жену похоронил, и тут вдруг такое несчастье - сына… Вторые похороны за полтора года... Совсем поседел, а ведь ему еще и тридцати пяти нег... А на нее-то, на Весту, ну просто страшно смотреть, утром сегодня опять в обморок упала... Ой, беда-то какая… Взялась-то помочь от всей души, пожалела мальчишку - в семь лет без матери остался.. И вот ведь нe углядела. Ох, горе-то какое, Господи...”
И снова, много дней подряд Весте все казалось красным, ярко пурпурным, алым и багряным. Она видела красный свет светофора, красную лужу крови, в которой умирал восьмилетний Виталик - сын Славы - того единственного, кого она любила...
Это началось давно, Славина жена Лeнa еще была жива... Веста закончила балетное училище и работала в кордебалете. Уже в двадцать два она поняла, что прима-балерина из нее не получилась, и кордебалет - верх ее возможностей. Несбывшиеся честолюбивые мечты, постоянные конфликты о родителями, которые настаивали на том, чтобы Веста рассталась с балетом и. поступала в университет или институт культуры, мимолетные встречи и знакомства, ничем не связывающие и не заставляющие душу вздрагивать и томиться в предвкушении будущего, -вот то, чем была наполнена ее пока несложившаяся жизнь. “Ничего, все еще сложится, - не раз с надеждой думала Веста. - Нy не достигну высот в балете, буду пятой иди третьей, а не первой. Ну и что? Большинству не дано быть и десятой... Зато у меня будет семья, будут дети, а это важнее балета, важнее работы. Я обязательно встречу его - того, кто станет смыслом всей моей жизни, кто подарит мне детей. Обязательно встречу...”.
Но время шло, а ничего не менялось. Никто из поклонников Весте не нравился, а, между тем, жизнь, с родителями, в основе которой лежали непонимание и нетерпимость ко взглядам и чувствам другого, становилась все более невыносимой. Конец ей положил размен квартиры, в результате которого Веста получила комнату в старой трехкомнатной коммуналке. Две другие комнаты занимала семья из трех человек - Лена, Слава и их маленький сын Виталик.
Сразу же после переезда Веста устроила небольшое, новоселье и пригласила соседей. Она надела красное платье, затянула широким черным ремнем свою тонкую талию и ярко накрасила губы. Веста была прекрасно сложена и красива; коротко остриженные черные волосы и большие круглые карие глаза делали ее броской, а излом ее высоких темных бровей, придавал всему облику молодой женщины решительность и легкую надменность, столь часто принимаемую за гордость и чувство собственного достоинства. Даже чуть вздернутый носик и широкая щель между передними зубами не портили общего впечатления от ее эффектной внешности.
Соседи - высокий худощавый блондин, его худенькая светловолосая и очень бледная жена и их сын Виталик - копия матери, сразу же понравились Весте. “Они чем-то похожи, - с завистью думала Веста после их ухода, - только он интересный и яркий, как мужчина, а она уж очень худая, бледная и изможденная. Пожалуй, она не изящна, а просто худа, не бела, а бледна; но черты лица у нее очень мягкие и милые. Если ее хорошо одеть и умело подкрасить, она будет весьма симпатичной. Вобщем, как соседи, они, наверное, не такие уж плохие - тихие, скромные, спокойные. Бывают гораздо хуже… Да и я им, кажется, понравилась. А может и нет?... Впрочем, все-таки понравилась, не только Славе. Лена смотрела на меня настороженно, с какой-то скрытой ревностью... Теперь я отчетливо вижу этот мимолетный завистливый взгляд, взгляд исподтишка, который она урывками бросала та на меня, то на него - своего мужа... Кажется, она заметила, как мы смотрели друг на друга… Смотрели? Да, смотрели... Вот она, причина того, почему я до сих пор не могу заснуть… Неужели? Быть такого на может… Нет, точно, я ему понравилась… А ведь и я сама сразу обратила на него внимание, еще тогда, до переезда, когда приходила смотреть комнату… Тьфу ты, Господи, дурацкие какие-то мысли в голову лезут. У него же семья, сын, да и у меня совеем другие планы в жизни… А Виталик-то тоже как зло смотрел на меня, словно попавшийся в капкан зверек… Значит, и он почувствовал какую-то перемену в поведении отца и почти бессознательно стал прижиматься к матери, чувствуя неприязнь ко мне и, в то же время, пытаясь привлечь к себе внимание отца. А когда… разве это было на самом деле? ...Когда и Лена и Виталик поняли, что в этот вечер лишь новая соседка владеет вниманием, мыслями, а, может быть, и чувствами Славы, они суетливо и как-то неловко начали благодарить (за что?) и прощаться, утаскивая с собою его, как бы. желая уберечь свой скромный и тихий семейный очаг от внезапного вторжения… Все это мне, наверное, приснилось, ведь я уже дремлю...”
Вскоре Веста узнана, что Лена тяжело больна - у нее была лейкемия. “Ox, как жалко ее, - вздыхала соседка со второго этажа Клавдия Петровна, с которой Веста как-то разговорилась во дворе, - ведь и мать ее умерла от этой болезни, как бы не соврать, да уже лет десять-двенадцать назад. Леночка тогда как раз школу окончила и сразу такое несчастье. Помню, летом это было. Одна она осталась, отец-то с ними давно не жил. Пошла в поликлинику работать лаборанткой, где снимки делают, как его, рентген, что ли, называется… А на следующий год в медицинский поступила, на вечерний. Там со Славиком и познакомилась, поженились они, Виталик родился. Но она - молодец, институт все равно окончила, уже с Виталиком. Только вот недолго врачем-то и поработала, группу получила по инвалидности, дома вот теперь. Говорят, дальше все хуже и хуже будет, долго все равно не проживет. Славик-то все понимает, он же врач, старается облегчить ей страдания. Хороший oн парень, преданный, заботливый, любящий. И сынок у них хороший. А такое вот горе-то, и за что оно им? Чем они перед Богом-то провинились? Не знаю...”
“Так вот почему она такая бледная и исхудавшая”, - с жалостью подумала Веста. С этого дня она, как могла, старалась помочь соседям - ходила в магазин, убирала в квартире, иногда готовила. А между тем, Лена таяла на глазах: через полгода после Вестиного переезда она уже с трудом ходила по квартире и почти все время лежала в постели. Веста поражалась ее мужеству - все понимает лучше других, знает, что скоро уйдет навсегда, оставив маленького сына, и ни слезинки, ни жалобы, ни стона. Тихонько так лежит в своей комнате, даже телевизор почти не смотрит.
Однажды Славу попросили остаться в больнице на дежурство - была безвыходная ситуация, двое врачей заболели гриппом. Веста, у которой как раз выдался свободный от спектакля вечер пошла за Виталиком в детский сад. Объяснив воспитательнице, в чем дело, она позвала Виталика. Виталик нехотя оторвался от игры и решительно заявил, что будет ждать своего папу и никуда с этой тетей Вестой не пойдет. Долгие уговоры и увещевания возымели незначительный эффект - он сам оделся и молча понуро пошел рядом с Вестей, но за руку ее брать не стал. Как ни пыталась Веста завязать разговор, расспросить Виталика, как он провел день, мальчик ни проронил ни слова. Придя домой, он отказался есть то, что приготовила Веста и ушел в комнату к матери.
Утром, после дежурства Слава отвел Виталика в детский сад. На обратном пути, зайдя в магазин, он встретил Весту. Домой они вернулись вместе. Вместе позавтракали. После завтрака Веста попросила Славу помочь передвинуть стол в ее комнате. Они быстро переставили стол ближе к окну, но Слава, почему-то, не спешил уходить... Если бы вечером того же дня Весту спросили, как все это произошло, она бы не смогла объяснить. Кровь прилила бы к ее красивому лицу, карие глаза заблестели бы и сердце судорожно заколотилось бы. Она бы вспомнила это пасмурное утро, и эти сумерки, поджидавшие влюбленных, опутывавшие их сердца сладостным ожиданием чего-то необыкновенного, когда еще до конца не осознаешь, где любовь, а где страсть и когда даже простой отблеск любви в виде влюбленности настолько влечет, дразнит и манит, что нет никаких сил, никаких моральных запретов и мучительных содроганий от возможно содеянного, чтобы противостоять этому внезапно нахлынувшему и вырвавшемуся на свободу чувству. И в этот миг зов сердца слышит только один отклик - отклик того единственного, к кому он обращен, все другие звуки мира канут в небытие. Мгновение, и, несмотря на все пороки, душа обретает чистоту, становясь величественной, но уже в следующий момент ее душит чувство вины, она вспоминает и говорит: “Я должна, я обязана…”, и горькое отчаяние овладевает ею. Неистовое смятение, исступленное желание первых минут сменяется стыдом и раскаянием, а мысль о том, как же все это случилось, становится неотступной, укоренившейся в самых глубоких тайниках сердца, непрестанно преследующей и возвращающей к самому началу, к жгучим и душным истокам соблазна…
-Я чувствую себя подонком после всего, что сейчас произошло, - тихо сказал Слава, застегивая дрожащими пальцами рубашку. - Но я люблю тебя, Веста, люблю с той минуты, как впервые увидел. Я гнал от себя это чувство, запрещал себе думать о тебе, но с поразительной настойчивостью все мои помыслы и желания возвращались только к тебе. Прости, что я говорю таким “высоким стилем”. Может быть, это звучит несколько отчужденно, может быть, я хочу, чтобы это так звучало. Наверное, я просто оправдываюсь перед тобой, перед собой... Если бы Лена не умирала, если бы она была такой же здоровой и молодой, как ты, тогда я смог бы честно смотря ей в глаза, признаться во всем, и будь, что будет. А так... Ведь это ее убьет. Я должен обманывать, притворяться и искренне жалеть… Я совсем запутался… Ведь я любил ее, был счастлив с ней, пока не встретил тебя. Я так страдал, впервые заметив признаки ее ужасной болезни, мне казалось, случись о ней что-нибудь и только сын удержит меня на поверхности жизни… И тут появилась ты. Зачем? Почему? Почему так жестока жизнь?
Жизнь, действительно, была жестока. Через неделю Лена лежала уже без сознания, жизнь на глазах покидала ее хрупкое белое тело. Еще через несколько дней ее не стало...
На похоронах и поминках, организованных Вестой и сердобольными соседями, Слава, не стесняясь своих сослуживцев и дальних родственников, рыдал в голос. Виталика, чтобы он не видел всего этого, три дня забирала к себе домой воспитательница из детского сада.
На следующий день после похорон Слава снова остался на дежурство в больнице, - он не мог находится в комнате, где умерла Лена, а Веста пошла за Виталиком в детский сад. Виталик уже знал, что у него больше нет мамы и грустно сидел в уголке на маленьком стульчике. Рядом с ним примостилась воспитательница. Она нежно гладила Виталика по голове и тихо о чем-то говорила с ним, забыв о других детях.
-Виталик, здравствуй, - ласково позвала Веста - Пойдем домой.
Виталик молча подошел к шкафчику и начал одеваться. Застегнув “молнию” на курточке, он, так и не проронив ни слова, вышел на улицу и медленно побрел к воротам детского сада. Веста быстро догнала его и начала нежно ворковать, пытаясь хоть теперь найти какие-то точки соприкосновения с мыслями и чувствами маленького человека, постараться понять и утешить. Но Виталик, по-прежнему молчал, как-будто не замечал Весту.
Так продолжалось несколько месяцев. Виталик не разговаривал с Вестей и смотрел на нее скорее как на неизбежное зло, чем как на заботливую соседку. Он стал замкнутым и притихшим, редко смеялся или плакал, словно все человеческие эмоции как бы притупилась в нем, и он уже воспринимал мир не по-детски непосредственно и эмоционально, а с той долей рассудочного осознания неизбежного и смирения с ним, которая отличает зрелых людей. Он не протестовал против Вести, он просто интуитивно не включал ее в ту область действительности, которая отражалась и преломлялась в его детском сознании. И Слава, и Веста всеми силами пытались преодолеть это отчуждение Виталика, ведь они так хотели быть счастливыми. Но ничего не получалось, Виталик все так же молча приходил из детского сада, забивался в свой уголок и подолгу катал там машинки или просто сидел и смотрел в окно. Ничто не привлекало его.
“Ничего, это пройдет, - думал Слава. - Конечно, ребенок пережил такое потрясение. И тут сразу рядом оказалась чужая женщина, которая невольно заняла место его матери, единственной для него. Но Веста так добра и так заботлива... Ничего, привыкнет”.
Но Виталик не хотел привыкать. Внезапно наступившее лето незаметно пролетело. Виталик простился с детским садом и пошел в школу. Однако дома все оставалось по-старому. Слава и Веста надеялись, что смена обстановки - наверное, детский сад ассоциировался у Виталика с матерью, - изгладит и залечит израненную душу ребенка, появятся новые интересы, увлечения, новые друзья и учителя.. Но ничего не изменилось. С первых же дней Виталик попросил отца оставлять его на “продленку” - он не хотел целых полдня проводить дома. Там ему было неуютно. Слава согласился, но решил положить конец недомолвкам в отношениях с сыном.
В присутствии Весты он попытался выяснить, почему Виталик избегает ее, а в последнее время сторонится и родного отца. Он думал, что Виталик снова сожмется в комочек и промолчит, но вдруг недетская обида жестко исказила черты его бледного личика и с пронзительной злостью, с нескрываемой ненавистью, он крикнул тонким, будто, надтреснувшим, голоском:
-Это она виновата в том, что моя мама умерла! Она!!! Она виновата!!! Я ее ненавижу! И тебя ненавижу за то, что ты с ней… с ней, а не с мамой!
И страшные сдавленные рыдания, почти год ежедневно и ежечасно душившие его и подавляемые им, вырвались из этого маленького страдающего существа, словно душа, долго жившая в уединении, встретила, в конце, концов, другие души, но они не хотели, да и не могли понять ее порывов, они просто не обращали на нее внимания, и тогда на смену ее терпеливому ожиданию пришла отчаянная попытка рассказать о пережитом, рассказать так, чтобы ее поняли.
И этот крик звучал как пророческое предупреждение отцу, подлинный смысл которого он понял позднее, а сейчас лишь ощутил, что больше так продолжаться не может, нужно что-то изменить в их жизни и как можно скорее.
В тот же вечер Слава сказал Весте о том, что они никогда не смогут быть вместе, поскольку этого не хочет Виталик. Слава боялся, что их союз с Вестой покоробит детскую душу сына и сломает его навсегда. Он не будет верить ни в доброту, ни в честность, ни в порядочность, ни в благородство, ни в справедливостъ, а станет чужим и одиноким.
-На его маленькие плечи и так легла слишком большая тяжесть, - как бы извиняясь, объяснял Слава. - Он невольно ставит меня перед выбором, и я просто обязан выбрать eго. Он беззащитный ребенок, и я несу ответственность за его настоящее и его будущее.
“Он принес меня, любовь ко мне в жертву за свои грехи. Но я ведь тоже человек, у меня тоже есть чувства, я ни в чем не виновата. Я тоже хочу быть счастливой, я не хочу, чтобы мною жертвовали во искупление грехов… Я хочу, чтобы и у меня были дети… И за что, за что этот ребенок, несмышленыш так ненавидит меня? За что?! Ведь я старалась заменить ему мать, что же в этом плохого… Иногда мне кажется, что он вовсе не ребенок, а взрослый злой карлик, который гораздо старше и проницательнее меня… Он встал между мной и Славой и своей ненавистью ко мне заставляет своего отца принести меня в жертву в угоду его прихоти…Что же мне делать? Что?! Что же делать?!... Надо бороться за свою любовь, надо что-то делать…”, - со слезами думала Веста. И мысль о том, что надо, непременно надо что-нибудь придумать, чтобы вернуть к себе Славу, становилась все ярче и определеннее. Постепенно в сознании Весты она свелась к тому, как убедить и урезонить Виталика, а когда она окончательно поняла, что это невозможно, то мысль, ставшая к тому времени уже неотступно-привычной и навязчивой, получила новую окраску. Теперь, хотя и боязливо, но с каждым днем все увереннее Веста думала о том, как ей избавиться от Виталика, чтобы полностью завладеть сердцем его отца.
С того памятного дня, заставившего Виталика искренне крикнуть о своем горе, в квартире царила гнетущая тишина, изредка прерываемая тихим разговором отца с сыном. Придя домой, Веста поскорее забивалась в свою комнату и как можно реже выходила на кухню. По негласно установленному правилу, они пользовались кухней каждый в свои часы, зная расписание жизни друг друга, а остальное время каждый проводил у себя, стараясь не сталкиваться с другим, боясь причинить боль или вызвать новый всплеск бурлящих и набегающих пенящимися волнами чувств.
Как-то грустная Веста возвращалась домой после дневной репетиции. Ее давно ничего не радовало, она привыкла к этому и уже не замечала горьких складок, идущих от чуть вздернутого носика к уголкам губ, в которых глубоко укоренилась печаль.
-Вестушка, здравствуй, милая, - ласково окликнула ее соседка Клавдия Петровна. - Что-то ты невеселая в последнее время ходишь?
Веста промолчала.
-Заходи ко мне. Чайку попьем, я вот пряников купила.
(окончание следует)