В Гамбурге Людвиг сел на корабль.
"Мы из Вильяма Шекспира
Два стиха.."
А она ЗНАЛА, что не впустят, что отвергнут. Самое трудное надо делать.
Свидетельство. Самое страшное. Понесла сестра.
И стены: Румянцевский музей начало тридцатых, Пушкинский - девяностые.
Сегодня. Где?
Школа. Солнечный день.
"А схожу в "армейку"". "Красавец."
"Наведу порядок. Девки, не реветь!"
КМС по боксу. "Тебе бы в Щукинское, Вить."
"От винта! Не трындеть! Что б вы понимали, босота..."
Гармошка. Пляски. Деда Леня - ветеран, танкист: "Ты, Витька, не робей там. Мы не робели и ты - не робей!"
Ну ты что, дед? Кого мне боятся? Я ж сразу на кухню попрошусь. К харчам по-ближе. Так? - подмигивает.
Трясется дедова голова, кивает, смеется: "Так, Витька, так!" На сухой щетинистой щеке - слеза.
Под серой кепкой выцветшие прозрачного василькового цвета глаза блестят еще влагой и жизнью.
Худой бритый затылок. Топорщатся седые волосы. Пиджак уже великоват. И пообтерся. Жилистая
тонкая шея. "Колхозный" вечный загар. Дубленая кожа. На белой рубашке не хватает верхних пуговиц.
Под Прохоровкой ему было девятнадцать, а сейчас? Алкоголь мутит голову. Он три танка сменил
за один день в том бою! Потом медсанбат. Потом освобождал Польшу. Когда освободили концлагерь,
от увиденного рассудок помутился, и он танком давил пленных эсесовцев. А потом оставшихся в живых
заставлял вычищать дерьмо и кровь с траков гусениц танка. Чуть под трибунал не загремел. Потом
Маньчжурия. Бегущая Квантунская армия. А потом - "суп с котом".
Оба не пьют. Мы, же провожающие уже в дым, в зюзю. Подъехал автобус. ПАЗик.
Всех бритых налысо рекрутов заносим в транспорт. "Призывнички". Кого-то спутали, затащили
по ошибке. С шумом гамом разбираемся. Кого-то доносят, кого-то выносят. Прощаемся с Витькой.
Он среди всех один не подстригался. Челка на глаза. Смотрится увереннее, чем сопровождающий
их лейтеха. Тот торопит, горячится. Мужики говорят ему: "Уймись лучше." Недоуменно смотрит.
Деда Леня: "Не спеши, лейтенант. Сейчас мы." Понимает. Остывает. Кладет газету на ступеньки
автобуса, снимает фуражку. Садится. Закуривает. Какие-то женщины подходят к нему, спрашивают о чем- то.
Он, достав носовой платок, обтирает мокрое от пота лицо. Разговаривают.
Скоро поезд. Автобус, помню, выпустив облака едкого дыма, исчез. Мы пили дальше.
А у Витьки дальше была армия. Через пару месяцев началась Чечня. Он туда попал или попросился сам,
не знаю. Письма писал матери. Наверно редко. Пару раз звонил по телефону. Разговаривал с матерью
и дедом Леней, с бабкой и отчимом не разговаривал. Мы спросили: "Как он там, деда?"
Он что-то ответил. Как я помню, мол все нормально. Потом, уже зимой, как кувалдой по голове:
В плену у чеченцев.
Заболел туберкулезом.
Местные "братки" вышли на связь.
Отчим дал денег. Продали все. Спецназ освободил.
Возвращение. В хмурое безрадостное утро. В необъятные будни.
Надо "выковывать" характер. Конечно, пил. "Подогнали" АКМ. Отчим не выдержал. Сбежал.
Мать в слезы. "Правильно, что сбежал. И я, если бы мог, - сбежал. Пойми, СОВСЕМ НИ ОДНОГО ШАНСА!!!
Просто цепь. Стальная. Ну никак.. не могу..." "Ладно, Витька, ты че... Не плачь."
Мать говорит: "Вы знаете, просто врач перепутал...", молчит. Вздыхает.
Простая учительница. В соседней школе. Со мной уже на вы.
Поправляет платок. "Как быстро поседели волосы," - думаю. Моют полы.
Приходится встать. На швабре - почти сухая тряпка. Раздраженная
медсестра. Медсестра? Я ушел. Оставил. Снова.
"Петухивы или ублюдки?"
Комплекс полноценности - просто через край. На всех.
Сначала научили буквам. Сама и учила.
Ошибся. Бывает.
Больше нет.
Бывает.
Так и бывает.
Прости.
Два стиха.."
А она ЗНАЛА, что не впустят, что отвергнут. Самое трудное надо делать.
Свидетельство. Самое страшное. Понесла сестра.
И стены: Румянцевский музей начало тридцатых, Пушкинский - девяностые.
Сегодня. Где?
Школа. Солнечный день.
"А схожу в "армейку"". "Красавец."
"Наведу порядок. Девки, не реветь!"
КМС по боксу. "Тебе бы в Щукинское, Вить."
"От винта! Не трындеть! Что б вы понимали, босота..."
Гармошка. Пляски. Деда Леня - ветеран, танкист: "Ты, Витька, не робей там. Мы не робели и ты - не робей!"
Ну ты что, дед? Кого мне боятся? Я ж сразу на кухню попрошусь. К харчам по-ближе. Так? - подмигивает.
Трясется дедова голова, кивает, смеется: "Так, Витька, так!" На сухой щетинистой щеке - слеза.
Под серой кепкой выцветшие прозрачного василькового цвета глаза блестят еще влагой и жизнью.
Худой бритый затылок. Топорщатся седые волосы. Пиджак уже великоват. И пообтерся. Жилистая
тонкая шея. "Колхозный" вечный загар. Дубленая кожа. На белой рубашке не хватает верхних пуговиц.
Под Прохоровкой ему было девятнадцать, а сейчас? Алкоголь мутит голову. Он три танка сменил
за один день в том бою! Потом медсанбат. Потом освобождал Польшу. Когда освободили концлагерь,
от увиденного рассудок помутился, и он танком давил пленных эсесовцев. А потом оставшихся в живых
заставлял вычищать дерьмо и кровь с траков гусениц танка. Чуть под трибунал не загремел. Потом
Маньчжурия. Бегущая Квантунская армия. А потом - "суп с котом".
Оба не пьют. Мы, же провожающие уже в дым, в зюзю. Подъехал автобус. ПАЗик.
Всех бритых налысо рекрутов заносим в транспорт. "Призывнички". Кого-то спутали, затащили
по ошибке. С шумом гамом разбираемся. Кого-то доносят, кого-то выносят. Прощаемся с Витькой.
Он среди всех один не подстригался. Челка на глаза. Смотрится увереннее, чем сопровождающий
их лейтеха. Тот торопит, горячится. Мужики говорят ему: "Уймись лучше." Недоуменно смотрит.
Деда Леня: "Не спеши, лейтенант. Сейчас мы." Понимает. Остывает. Кладет газету на ступеньки
автобуса, снимает фуражку. Садится. Закуривает. Какие-то женщины подходят к нему, спрашивают о чем- то.
Он, достав носовой платок, обтирает мокрое от пота лицо. Разговаривают.
Скоро поезд. Автобус, помню, выпустив облака едкого дыма, исчез. Мы пили дальше.
А у Витьки дальше была армия. Через пару месяцев началась Чечня. Он туда попал или попросился сам,
не знаю. Письма писал матери. Наверно редко. Пару раз звонил по телефону. Разговаривал с матерью
и дедом Леней, с бабкой и отчимом не разговаривал. Мы спросили: "Как он там, деда?"
Он что-то ответил. Как я помню, мол все нормально. Потом, уже зимой, как кувалдой по голове:
В плену у чеченцев.
Заболел туберкулезом.
Местные "братки" вышли на связь.
Отчим дал денег. Продали все. Спецназ освободил.
Возвращение. В хмурое безрадостное утро. В необъятные будни.
Надо "выковывать" характер. Конечно, пил. "Подогнали" АКМ. Отчим не выдержал. Сбежал.
Мать в слезы. "Правильно, что сбежал. И я, если бы мог, - сбежал. Пойми, СОВСЕМ НИ ОДНОГО ШАНСА!!!
Просто цепь. Стальная. Ну никак.. не могу..." "Ладно, Витька, ты че... Не плачь."
Мать говорит: "Вы знаете, просто врач перепутал...", молчит. Вздыхает.
Простая учительница. В соседней школе. Со мной уже на вы.
Поправляет платок. "Как быстро поседели волосы," - думаю. Моют полы.
Приходится встать. На швабре - почти сухая тряпка. Раздраженная
медсестра. Медсестра? Я ушел. Оставил. Снова.
"Петухивы или ублюдки?"
Комплекс полноценности - просто через край. На всех.
Сначала научили буквам. Сама и учила.
Ошибся. Бывает.
Больше нет.
Бывает.
Так и бывает.
Прости.