Новомодные феминитивы, говорите?..
"Вот у Гали <лицо> совсем другое - красивое, серьёзное. Сразу видно, что музыкантша".
(Э. Эмден, "Школьный год Марины Петровой", 1952).
"Девочка подняла голову и посмотрела на библиотекаршу".
(Э. Эмден, "Приключения маленького актера", 1956).
"Что сказала бы ее мать, гордая дворничиха Дарима, если бы слышала и видела все это!"
(Л. Воронкова, "Личное счастье", 1961).
(На всякий случай, кажется, уже надо пояснять: нет, Дарима - не жена дворника.)
"Тот самый конвейер, о котором упоминала веселая шоферица Вера".
(А. Приставкин, "Ночевала тучка золотая", 1981).
"В конце концов старшина Егоров взвился и, как говорит одна моя приятельница из пилотесс, встал на рога!"
(А. Маркуша, "Большие неприятности", 1984).
Все примеры - из книг, которые я читала в детстве, и ни один из них меня тогда ничем не смутил. Даже мысли не возникало, что тут что-то не так. И дело было не в моей - и авторов - малограмотности. Это не смущало вообще никого. Ни слова, ни вздоха по поводу чудовищного насилия над русским языком! Резать глаза и уши это начало совсем недавно. Не то что пилотессы и шоферицы, а даже совсем привычные писательницы, переводчицы и журналистки стали вызывать нервное подергивание плечами. (Мне кажется - буквально года два назад, но у меня не все ладно с чувством времени, так что головой не поручусь. Но недавно.)
Кажется, больше, чем авторок и редакторок, кто бы как к ним ни относился, уже приходится опасаться нашествия женщин-комсомольцев, женщин-студентов и, наконец, женщин-просто-красавцев. Языковые пуристы разгулялись куда круче поборниц "новомодного жаргона". Именно им уже хочется сказать: придержите лошадей, ей-богу. Не женитесь на женщинах-курсистах, они толсты, как... В общем, добром это не кончится!
Но говорить это, конечно, совершенно бесполезно, поэтому остается молча наблюдать. Интересно же, куда эта кривая вывезет в конце концов.
(Э. Эмден, "Школьный год Марины Петровой", 1952).
"Девочка подняла голову и посмотрела на библиотекаршу".
(Э. Эмден, "Приключения маленького актера", 1956).
"Что сказала бы ее мать, гордая дворничиха Дарима, если бы слышала и видела все это!"
(Л. Воронкова, "Личное счастье", 1961).
(На всякий случай, кажется, уже надо пояснять: нет, Дарима - не жена дворника.)
"Тот самый конвейер, о котором упоминала веселая шоферица Вера".
(А. Приставкин, "Ночевала тучка золотая", 1981).
"В конце концов старшина Егоров взвился и, как говорит одна моя приятельница из пилотесс, встал на рога!"
(А. Маркуша, "Большие неприятности", 1984).
Все примеры - из книг, которые я читала в детстве, и ни один из них меня тогда ничем не смутил. Даже мысли не возникало, что тут что-то не так. И дело было не в моей - и авторов - малограмотности. Это не смущало вообще никого. Ни слова, ни вздоха по поводу чудовищного насилия над русским языком! Резать глаза и уши это начало совсем недавно. Не то что пилотессы и шоферицы, а даже совсем привычные писательницы, переводчицы и журналистки стали вызывать нервное подергивание плечами. (Мне кажется - буквально года два назад, но у меня не все ладно с чувством времени, так что головой не поручусь. Но недавно.)
Кажется, больше, чем авторок и редакторок, кто бы как к ним ни относился, уже приходится опасаться нашествия женщин-комсомольцев, женщин-студентов и, наконец, женщин-просто-красавцев. Языковые пуристы разгулялись куда круче поборниц "новомодного жаргона". Именно им уже хочется сказать: придержите лошадей, ей-богу. Не женитесь на женщинах-курсистах, они толсты, как... В общем, добром это не кончится!
Но говорить это, конечно, совершенно бесполезно, поэтому остается молча наблюдать. Интересно же, куда эта кривая вывезет в конце концов.