Адина (Ирка) Блады-Швайгер (1917-1993)
<…>
…В прошлом нашем разговоре Вы приравняли умирание, смерть в гетто, к смерти в Варшавском восстании.
Умирание - всегда одно и то же. Простите, но я, как-никак, врач… Это именно так, как сказал Марек (Эдельман, Д.Б.) в разговоре с Ханной Кралль: «Это люди договорились, что смерть смерти рознь, люди так решили. Смерть есть смерть…».
Означает ли это, что нет разницы, умирает ли человек с оружием в руках или в газовой камере?
С оружием умирать наверняка легче, а так разницы никакой. Никакую смерть нельзя считать менее достойной или менее героической. Погибнуть с оружием в руках лучше лишь в том смысле, что в этот момент ты зачастую и не знаешь, что умираешь. Это предсмертный момент лучше, за минуту до того, как умрёшь, потому что в этот миг вообще не думаешь о смерти, думаешь только о бое. Солдат не думает о смерти, солдат думает скорее об убийстве, o насилии. Люди просто договорились, что смерть с оружием в руках лучше и красивее. Это та же самая смерть. Разница только в этом самом «перед тем, как». A кроме того, когда человек вооружён, в нём исчезает страх.
Ну а те уколы для детей? Их целью было избавить детей от страха? (Речь об эвтаназии больных детей во время "большой акции", Д.Б.)
Вы представляете себе, какова была смерть тех людей, что шли в газовые камеры? Вы в состоянии себе это вообразить? А эти дети?… Коссак-Шуцка (Зофья Коссак-Шуцка, 1890-1968, католическая польская писательница, одна из основателей Совета помощи евреям, автор знаменитой декларации, Д.Б.) в одной из своих книг пишет, что люди, имевшие глубокую веру, имели больше шансов выжить. По мне так это чушь. Но есть там одно место… Когда она пишет, как этих, не умевших ещё ходить детей несли в газовую камеру на руках, и один маленький такой ребёнок помахал ручкой: «пока-пока!»… A другие, идя туда, спрашивали: «Мам, почему тут темно? Я же хорошо себя вёл». И взрослые тоже боятся… <...>
Вы полагаете, что в то время не было никого, кто не боялся бы смерти?
Если люди совершали самоубийство, a как Вы знаете, такое бывало, - то совершали они его тоже из страха, из страха перед дорогой к смерти. Если я должен умереть, то, по крайней мере, пусть это будет мгновенная смерть. Пусть мне не придётся к ней идти.
Был ли то страх перед оставшейся жизнью - такою жизнью - и ожиданием смерти? Или это был именно страх такой смерти?
Такой смерти. Страх газовой камеры.
А ортодоксальные евреи, которые шли на смерть, произнося «Шма Исроэл»?
Это нечто иное. Есть такое понятие «кидуш ха-Шем». Oни умирали как жертва Всесожжения. Впрочем, это не значит, что они не боялись. Но Бог был с ними. Не знаю, может, с Богом умирать легче?
И очередной стереотип. Есть жестокая фраза о тех бородатых старцах, шедших в вагоны, а потом в газовые камеры со словами Шма Исроэл: «Шли, как бараны на бойню».
Простите, но как бараны шли все. После Восстания (имеется в виду Варшавское восстание 1944 г., Д.Б.) варшавяне выходили как бараны. Бывало по три жандарма на сто тысяч человек, и никто из них не бросился на жандарма. Потому что жандармы были вооружены, а те безоружны. И этого оказалось достаточно, чтобы шли «как бараны». Нельзя было броситься на жандармов и разбежаться?! Вся Варшава так шла… <...>
В своей книге Вы пишете, что страх связан с беззащитностью.
Да, разумеется.
А разве не все мы заведомо беззащитны перед смертью?
Нет, нет. Никто из нас не думает о смерти со страхом, хотя и знает, что умрёт. Кроме того, больше, нежели самой смерти, человек, пожалуй, боится долгого умирания. Боится мучений: тогда люди боялись той дороги, что вела к смерти. A если ты вооружён это значит, что погибнешь на месте. В тот раз, когда я вела Марка [Эдельмана] по улице, то спросила его, при себе ли у него оружие. Потому что было ясно, что, если нас поймают, то Марек выхватит пистолет, убьёт крого-нибудь, а они убьют нас. И конец! И не грозит нам Шуха (городской отдел гестапо на аллее Шуха 25, Д.Б.), побои, пытки, долгое умирание. <...>
Вы полагаете, что вера может «обезопасить» человека перед страхом? Вы верите в Бога?
Я не смогу однозначно ответить Вам на этот вопрос. Тогда - Бога здесь не было. Это очень трудный вопрос. Нет ли Его вообще? Не знаю. Тогда он точно скрыл лицо, если даже и был… Струсил.
Бог может струсить?
В тех моих воспоминаниях фигурирует одна женщина по имени Янина. У неё было трое сыновей. В то время один из них был в Англии, в Королевских ВВС, другой в Освенциме, а третий, семнадцатилетний, был с нею. Он скрывался, был очень активно во всё это вовлечён. Кстати, был он, кажется, ОНР-овцем (ОNR - Obóz Narodowo-Radykalny, организация фашистского толка, основанная в 1934 году и вскоре запрещённая. Во время оккупации Польши нацистами часть ОНР-овцев вступила в третью по численности после Армии Крайовой и Крестьянских батальонов подпольную военную организацию Национальные Вооружённые Силы, Narodowe Siły Zbrojne, NSZ. Видимо, речь именно о ней, Д.Б.). Ну и попал в какую-то ловушку, нарвался на крипо (криминальная полиция, Д.Б.). Благодаря нашим связям удалось его оттуда вытащить. Вскоре после этого он погиб - на улице, с оружием в руках, во время какой-то акции. Пани Янина Плевчиньска была человеком необычайно религиозным. Дом был полон святых образов. То, что она для нас делала, а делала она очень много, вытекало из её представлений о христианской этике. Узнав о гибели сына, мы с Марысей [Бронислава Варман] пошли к Янине и застали её перед образом Чёрной Мадонны. Она Её ругала: «Это всё ложь, Ты не Мать! Будь Ты Матерью, Ты бы не допустила!». Но Янина не перестала быть верующей.<...>
Продолжение следует