Прометей прикованный
Всё больше осознаю, насколько тяжёлым грузом оказываются недописанные сочинения. Теперь я понимаю, почему был так измотан к концу 5 курса - на мне накопилось несколько гранитных плит, и я так и ходил с ними всюду. Слава Богу, что я не стал поступать в аспирантуру, ощущая, что готов уже совсем сломаться под неким грузом (тогда я ещё не понимал, каким). Слава Богу, этой осенью я уцепился за "Песни Соловья" и сразу почувствовал, в чём дело. И хотя я не до конца удовлетворён результатом, это всё же вариант, который можно издавать и исполнять. Потом, если Бог даст, что-нибудь подредактирую ещё. Композиторы иногда и спустя десятки лет возвращались к своим сочинениям и что-то в них переделывали. Переделывать можно до самой смерти, если вовремя себя не остановить и, поморщившись, не смириться с тем, что это уже можно исполнять. Хотя, конечно, когда музыку вылизываешь уже пятый год, смириться с этим не так-то просто. Но я пока не вижу возможности сделать лучше...
И вот уже около месяца я изнурительно работаю над печатной версией, параллельно документируя для себя и, быть может, какого-нибудь энтузиаста-пучковиста историю создания, мечтая сбросить, наконец, с себя эту глыбу до конца, а то я до сих пор её за собой волочу. Но это ведь только одна из плит, на мне ещё как минимум "Песни Орфея и Офелии", которые тоже так или иначе необходимо с себя сбросить, и побыстрее, ибо с ними находиться рядом значительно труднее как с полностью заряженным аккумулятором боли, скорби, отчаяния и безумия, тогда как "Песни Соловья" всё же дышат в первую очередь любовью и лирикой.
Таким образом, я всё более начинаю понимать, что означает "не может не писать". Никуда не денешься от этих плит, которые кто-то сверху аккуратно складирует на спину, если только не родишь их. Можно это и более природным образом представлять - как живот пухнет от будущих младенцев. Только сроки здесь от меня зависят, а не только от природы. И если женщина может как-то следить за тем, чтобы младенцы не самозарождались во чреве, то я в данном случае уже дал однажды согласие на союз с музыкой, и теперь музыка появляется тогда, когда ей захочется. Да и, что там говорить, я ни в коем случае не хотел бы этот союз разорвать - пусть рождается, раз ей так хочется, это великое благо. Но отцовские и материнские функции здесь меняются местами. Есть некий отец музыки, который подбрасывает мне время от времени эти тяжёлые плиты, и есть я, долго вынашивающий и мучительно рожающий их. И отдающий потом на воспитание нянькам-исполнителям.
Но отсюда некое болезненное ощущение. Я с утра до вечера пытаюсь избавиться от этого бремени, а оно всё растёт и растёт, и я никак не успеваю воплощать всю ту музыку, от которой пухнет живот. Необходимо как-то одновременно и не терять усердия, и привыкнуть к мысли, что бремя это на мне будет всегда, и, вполне возможно, никогда не наступит момент, когда я, наконец, вздохну свободно и окажусь совсем без музыки внутри. Да и что бы я тогда делал, спрашивается, совсем без музыки-то? Страшно представить. Таким образом, я постоянно стремлюсь к цели освободиться от бремени, хотя вовсе не желаю освободиться от него совсем. Вернее, не должен желать... Пожалуй, в моём случае ситуация усугубляется тем, что и "Песни Соловья", и "Песни Орфея и Офелии" я уже лет 5 ношу, и плод явно перезрел и мешает рождаться новым сочинениям. Других столь древних грузов во мне, кажется, не осталось, поэтому избавление от этих двух явно должно принести свежий ветер свободы, и именно ради него я так отчаянно пытаюсь поскорее с ними разделаться. Но тут ведь надо быть осторожным - груз так и останется на мне, если я "разделаюсь" с ним не до конца, халтурно, наспех. Вот и "Песни Соловья" я будто бы и закончил, а всё же червячок сомнения-то гложет, гложет...
И вот уже около месяца я изнурительно работаю над печатной версией, параллельно документируя для себя и, быть может, какого-нибудь энтузиаста-пучковиста историю создания, мечтая сбросить, наконец, с себя эту глыбу до конца, а то я до сих пор её за собой волочу. Но это ведь только одна из плит, на мне ещё как минимум "Песни Орфея и Офелии", которые тоже так или иначе необходимо с себя сбросить, и побыстрее, ибо с ними находиться рядом значительно труднее как с полностью заряженным аккумулятором боли, скорби, отчаяния и безумия, тогда как "Песни Соловья" всё же дышат в первую очередь любовью и лирикой.
Таким образом, я всё более начинаю понимать, что означает "не может не писать". Никуда не денешься от этих плит, которые кто-то сверху аккуратно складирует на спину, если только не родишь их. Можно это и более природным образом представлять - как живот пухнет от будущих младенцев. Только сроки здесь от меня зависят, а не только от природы. И если женщина может как-то следить за тем, чтобы младенцы не самозарождались во чреве, то я в данном случае уже дал однажды согласие на союз с музыкой, и теперь музыка появляется тогда, когда ей захочется. Да и, что там говорить, я ни в коем случае не хотел бы этот союз разорвать - пусть рождается, раз ей так хочется, это великое благо. Но отцовские и материнские функции здесь меняются местами. Есть некий отец музыки, который подбрасывает мне время от времени эти тяжёлые плиты, и есть я, долго вынашивающий и мучительно рожающий их. И отдающий потом на воспитание нянькам-исполнителям.
Но отсюда некое болезненное ощущение. Я с утра до вечера пытаюсь избавиться от этого бремени, а оно всё растёт и растёт, и я никак не успеваю воплощать всю ту музыку, от которой пухнет живот. Необходимо как-то одновременно и не терять усердия, и привыкнуть к мысли, что бремя это на мне будет всегда, и, вполне возможно, никогда не наступит момент, когда я, наконец, вздохну свободно и окажусь совсем без музыки внутри. Да и что бы я тогда делал, спрашивается, совсем без музыки-то? Страшно представить. Таким образом, я постоянно стремлюсь к цели освободиться от бремени, хотя вовсе не желаю освободиться от него совсем. Вернее, не должен желать... Пожалуй, в моём случае ситуация усугубляется тем, что и "Песни Соловья", и "Песни Орфея и Офелии" я уже лет 5 ношу, и плод явно перезрел и мешает рождаться новым сочинениям. Других столь древних грузов во мне, кажется, не осталось, поэтому избавление от этих двух явно должно принести свежий ветер свободы, и именно ради него я так отчаянно пытаюсь поскорее с ними разделаться. Но тут ведь надо быть осторожным - груз так и останется на мне, если я "разделаюсь" с ним не до конца, халтурно, наспех. Вот и "Песни Соловья" я будто бы и закончил, а всё же червячок сомнения-то гложет, гложет...