... когда приходит ветер с севера
- Когда приходит ветер с севера, я закрываю ноутбук, хватаю пластиковый блистер с берушами, надеваю куртку и выхожу. Иду, перебирая мелочь в карманах, проверяю, не забыл ли опять сигареты. Я их сам кручу, из вишнёвого табака. Чаще всего оказывается, что забыл. Беруши не забываю, а сигареты - через раз так точно. Иду, ощупываю монетки, угадывая, какая попалась между большим и указательным - одна крона или две или пять - и прикидываю, зайти в табачную лавку в соседнем квартале, сделав крюк, или дойти уже до старого города и купить там в кафе втридорога какой-нибудь бестолковый элэм.
- Обычно я иду в одно и то же кафе. Знаешь эту узкую улицу -- машина не проедет -- и с одной стороны стена увита виноградом. А с другой стороны как раз кафе. Его легко найти, если пойдёшь от площади по переулку, где у одного из домов в окне стоит маска, обклеенная мозаикой из битого зеркала. Дом-то этот ты точно знаешь, светло-зелёный такой. А в окне обычная маска - дырки для глаз, нос с горбинкой, ухмыляется вроде как даже - только вся зеркальная. Иду каждый раз в кафе и проверяю - стоит? Стоит.
- А кафе... да это и не кафе даже, а чаевня скорее. Выбор у них там большой - все эти улуны, пуэры, тегуанини какие-то, чёрт бы их побрал. Я никогда не запомню, чем один отличается от другого. Да и хожу я туда не ради чая. «У замка» -- так, кажется, называется это место. Замок там и правда в двух шагах, только к нему надо подходить с другой стороны. Если сесть за столик в углу у окна, можно увидеть одну из его башень, чёрную, самую старую. Зелёная стена винограда, над ней рыжая черепица дома, а ещё выше - зубчатая корона чёрной башни.
- Я не сажусь у окна. Даже если в чаевне почти никого нет, мне приходится садиться в самом дурацком месте - по центру. Столик маленький, на одного. Немного покосившийся, и столешница исцарапанная. В общем, никто за него не садится, и хорошо - когда бы я ни пришёл, он всегда свободен, меня дожидается. И удачно стоит. Так мне удобнее всего слушать. Вешаю куртку на крюк, листаю меню для виду, тычу пальцем в какой-нибудь очередной «свежайший хуаншань маофэн», прошу принести пепельницу, вставляю беруши - сначала в левое ухо, потом в правое. И начинаю слушать.
- Понимаешь, какая штука. Когда дует северный ветер, люди становятся настоящими. Перестают быть ненастоящими, скорее так даже. Мне беруши как раз поэтому и нужны. Но беруши без ветра не действуют. Северный ветер сдувает с людей всё, подчистую. Не оставляет ничего, кроме них самих. Но и без беруш я пока не умею. Когда я слышу то, что они «вслух» говорят, я вообще ни черта не слышу. А с берушами расслышать легче.
- Это только кажется, что запутанно, а на самом деле всё просто. Вот, например, хозяин лавки, парень лет тридцати, подтянутый, широкоплечий. На пальце кольцо, и он давно наловчился не особенно им сверкать, обслуживая посетительниц от восемнадцати до тридцати восьми. Тем, кто старше, на кольцо плевать, и он это знает. А вот девушка, длинные тёмные волосы, красный берет, войлочные украшения, в кармане приталенного пальто молескин. Красивая. Она совершенно точно сможет отличить билочунь от сяшажэньсян, навскидку перечислит десять преимуществ чугунного чайничка перед керамическим и на вид различит шесть разных типов «серебряных игл». Чай - это последнее, что её здесь интересует. Она держит в руке жестяную баночку с очередной новинкой и сыпет дегустаторской терминологией, но всё, что я слышу (а значит, всё, что она на самом деле говорит) - это отчаянное «посмотри же на меня, посмотри. Ради тебя я заучиваю всю эту муторную чушь про чайные почки и ферментацию, и этот идиотский красный берет тоже ради тебя». Хозяин лавки улыбается, шутит о головных уборах парижских художниц, восхищается блеском её волос, но я слышу «давай же, решайся, покупай, меня ждут за четвёртым столиком, сворачивай уже эту муторную чушь про чайные почки и ферментацию, и приходи на следующей неделе оставить у меня ещё пару сотен крон». Она покупает, чтобы понравиться, он нравится, чтобы продавать.
- А вот две женщины сидят в самом дальнем, тёмном углу, под вышитым портретом Ганеши. Скорее подруги, чем коллеги. Они говорят тихо, почти шепчутся, но мои беруши - специальные, для рок-музыкантов. Они не пропускают снаружи ни звука. Поэтому мне слышно всё. Одной лет тридцать пять, «вслух» говорит в основном она. Симпатичная, хоть и задёрганная. Вторая выглядит старше, проще, и в основном молчит, время от времени кивая. Первая жалуется на подчинённых - это видно по жёсткости, с которой она тушит сигареты, одну за другой. А говорит она на самом деле о том, что больше всего на свете хочет вернуться в ту ночь, когда ей было семь лет, на улице гремел гром, и она сидела под столом, обняв за шею дрожащую от страха собаку. И, вдыхая слегка пыльный запах шерсти на затылке овчарки, то засыпала, то просыпалась и смотрела, как свет от молний рисует на стене тенями деревьев меняющиеся узоры. Если бы не северный ветер, не слыхать бы мне этой истории никогда.
- А ещё как-то раз за тем столиком у окна, откуда видно чёрную башню, сидели двое. Нарядные оба - видно, романтический вечер себе устроили. Девушка была в красном. Вся такая, знаешь, запястья и ресницы. Улыбалась и покачивала стройной ногой. И запрокидывала голову каждый раз, когда смеялась. Он сидел напротив, весь подчёркнуто мужественный, в стильном костюме и с дорогим хронометром на руке, и прямо сыпал остротами. Как у неё голова не отвалилась, не знаю: он что-нибудь скажет, а она тут же принимается хохотать. И тогда видно было, какая у неё красивая шея. Можно было подумать, что он и шутил-то без остановки только для того, чтобы смотреть, как она запрокидывала голову, встряхивая волосами. А на самом деле он говорил о том, что ему уже почти сорок, двое детей, жена, развод, небольшая, но прибыльная фирма - пластиковые окна или что-то в этом роде - и ещё вот она, в красном платье и лакированных туфлях, и чего бы ему ещё желать, казалось бы. А больше всего на свете ему хочется нарядиться в красное платье, обуться в лакированные туфли и пройти по главной улице города под руку со своим давним партнёром по бизнесу, никого не стесняясь. Я бы не поверил своим ушам, не будь в них звуконепроницаемых пробок.
- Слышат ли они сами себя - хороший вопрос. Они так привыкли говорить «вслух», что, наверное, и не помнят, что можно говорить по-настоящему. Правда, однажды я видел, как пожилой мужик говорил сам с собой. Нет, не «вслух». «Вслух» он молчал. Сидел, курил, из чашки глотнул от силы пару раз. Но я слышал, что он говорил. Что-то вроде «оставьте меня в покое, я сделал всё, что мог». Он повторял это снова и снова. Готов биться об заклад - в тот день он впервые сам себя услышал. Я мог бы сидеть там и дальше, чтобы узнать, что именно он сделал и почему это было всё, что он мог сделать. Но, знаешь, когда человек таким голосом и с таким лицом просит оставить его в покое... чтобы не слышать, я просто встал, расплатился и ушёл.
А сегодня я решил пойти в кофейню под ратушей. Центровой столик был занят. В чаевне никто никогда не занимал мой дурацкий кривой столик, а тут и столик оказался нормальный, на двоих, и одно место оккупировала девица в жёлтом платье. Высокая, симпатичная. Глаза большие, носик такой... ахматовский. Пальто аккуратно повесила на спинку стула, волосы блестят. Вся, в общем, из себя. Я осмотрелся, а потом расстегнул куртку и повесил её на спинку второго стула. Что мне ещё оставалось? Не упускать же северный ветер.
Для таких случаев у меня отработана тактика: незаметно вставляю беруши и начинаю говорить «вслух». По человеку довольно быстро становится ясно, какая тема его совсем не интересует. Эту-то тему я и подхватываю. От мужиков избавиться проще, они и так обычно не в восторге, когда к ним подсаживается незнакомый хмырь. А женщины больше приучены слушать всякую белиберду из вежливости. Но и они не выдерживают.
- Я, если честно, понятия не имею, что ты там уже битый час бормочешь «вслух», -- усмехается девушка в жёлтом платье. - У меня тоже рокерские беруши. А вот сигареты я забыла. Ты захватил свои вишнёвые или нам придётся покупать «бестолковый элэм»?
а тут своего рода продолжение