... если бы я знал, что так будет
-- Если бы я знал, что так будет, я бы пальцем её не тронул. Я ведь любил её.
Мой собеседник вздрагивает. Я не помню, как его зовут -- не то Мартин, не то Януш. Да и не собеседник он, никакого разговора у нас никогда не получается. Я говорю, а он слушает.
-- Сам себе вру. Тронул бы, конечно. Я сам всё это выбрал, всё сам: и её, и себя, и этого проклятого сына мясника. Ты можешь в это поверить? Она сбегала от меня -- от меня -- к сыну мясника.
Я замолкаю и зло пинаю ножку стола. Мартин смотрит куда-то мимо меня.
-- Прости, не сдержался. Просто я видел её недавно опять. Она изменилась. В этот раз -- светлые волосы, серые глаза. Немного другая походка. И остановилась в другом отеле. Но я знаю, что это она. И снова с сыном мясника. Он тоже другой. В прошлый раз был кабан с толстой шеей, фермерское отродье, а сейчас -- сопляк желторотый. Но это он, это всё тот же безродный придурок. Мне убить хочется только от одной мысли, чем они в этом своём отеле занимаются. Самое плохое, что одной мыслью дело не ограничивается. Я ведь и видеть это могу. И вижу. Знаю, что не надо, но смотрю. Чёрт бы их всех побрал.
Мартин отпивает кофе и, как мне кажется, понимающе кивает. Или Януш всё-таки? Какая разница. На улице начинается дождь.
-- Да если бы и не смотрел. Представить нетрудно. Я был сотни раз во всех гостиничных комнатах города. Знаю их, как облупленные. Чем здесь ещё заниматься, в этом мёртвом городе? Как же я ненавижу это место. Бестолковая река, аляповатый замок с идиотской башенкой. Бесконечные мосты, бесчисленные велосипеды. Этот художник -- он жил здесь лет сто назад -- знал, о чём говорил. О чём рисовал. У него на картинах мёртвый город и голые тела. Либидо, мортидо. Чем здесь ещё заниматься. Особенно им. Особенно мне.
Я снова замолкаю, пытаясь не злиться. Чтобы отвлечься, протираю ладонью столешницу, сметаю крошки на пол. Мартин смотрит на крошки так, словно видит призрака. Аккуратист. Его занудство меня успокаивает.
-- Сколько лет прошло с тех пор, как она ушла, а у меня в ушах до сих пор звучит её «до свидания, господин». Последнее, что я слышал перед тем, как моя жизнь стала разваливаться на куски. Сколько лет прошло, а мне только хуже и хуже. Иногда мне кажется, что я просто пьян, а иногда - что я проклят. Обречён на четыреста лет воспоминаний и бессилия. И всё это я выбрал себе сам, вот что забавно, Януш. Сам, всё сам. И нож тогда я сам держал, собственной рукой, хоть и кричал в её бледнеющее лицо: "А это с тобой делает твой сын мясника? Так он умеет?"
От грома вибрирует чашка, мелко звенит кофейная ложка в блюдце. Януш смотрит мне в глаза. Я вдыхаю и выдыхаю, пытаясь усмирить вскипевший в моей душе гнев. Дурацкое выражение -- "в моей душе". Я и есть душа, а значит, я весь -- гнев.
-- В прошлый раз она была брюнеткой. Разная внешность, но всегда один и тот же взгляд. Я бродил по улицам сквозь толпы туристов и увидел её в кафе возле дома с круглой стеной. Рядом сидел этот красномордый, держал её за руку. Ночью я видел, что он заставлял её делать. Я видел, что ей это нравится. Вечная дочь цирюльника. Я одевал её в кружева и шёлк, а душа у неё оставалась кухонной. Конечно, ей нравилось то, что он с ней делал. Если бы я мог, я убил бы его. И её. Тем самым ножом, что всегда у меня в руке. Снова и снова. Уверен, у неё в ушах до сих пор иногда звучит моё "до свидания, госпожа". В серых, липких, безвыходных снах -- наверняка. Последнее, что она слышала перед тем, как её тело развалилось на куски.
Мартин ничего не отвечает. Я знаю -- он внимательно слушает, хотя иногда не верит своим ушам. На большее я и не рассчитываю.
-- Я тебе уже рассказывал, как было, когда я увидел её в первый раз? Это случилось лет через двадцать после того, как... как там писал этот надменный осёл, Бржезан? После того, как я, "бастард императора", так он меня называет, "сотворил нечто невероятно ужасное со своей любовницей". Она шла, волоча подол синей юбки по пыльной дороге. Грязные волосы, чёрные ногти. Всё тот же взгляд. Крепкая крестьянская девка лет четырнадцати. Но я сразу её узнал. Она пробежала мимо, не заметив меня, и заскочила в дом аптекаря. Он там её уже ждал -- жирный, лысый, пропахший травами и мазью от вшей, я сразу узнал и его: всё тот же проклятый сын мясника. Я кричал, и пытался схватить её за волосы, и ударить его по лицу, и вонзить в него навечно вросший в мою руку нож, но моих сил хватило только на то, чтобы сдвинуть пару пылинок в воздухе. И я был вынужден, обессилев, сидеть там и смотреть, как она спит у него на плече. Каждый раз она засыпает у него на плече, вечная дочь цирюльника, проклятый сын мясника, а я смотрю на них и не могу ничего сделать, Януш, вообще ничего. Только вспоминать, как четыреста лет назад она засыпала на плече у меня.
Януш закуривает. Он слышал эту историю уже раз пятнадцать. Или сто пятьдесят? Какая разница. Я снова начинаю смахивать крошки с исцарапанной столешницы, и снова останавливаюсь под его взглядом.
-- Вчера всё повторилось. Я увидел её в толпе, я всегда вижу сначала её: узнаю взгляд. И всегда надеюсь, что в этот раз она одна. И каждый раз рядом с ней оказывается этот мясницкий байстрюк. Я знаю, я навсегда здесь застрял, в мёртвом городе с розовой башенкой нелепого замка. Я буду встречать дочь цирюльника снова и снова, и по ночам смотреть, как сын мясника придавливает её к простыне, пока в одну из таких ночей я не положу свой призрачный нож на стол и не уйду навсегда. Но пока нож у меня в руке, я знаю, что увижу её снова. Я сам всё это выбрал: и её, и его, и себя, и мёртвый город. Иногда мне кажется, что я проклят с рожденья. Меня прокляло моё собственное имя. С этим именем был когда-то ещё человек, и его закололи, и тот, кого он любил, тоже держал в руке нож. А мой нож до сих пор у меня в руке. Как думаешь, Мартин? Или, может быть, я просто пьян?
Мартин тушит сигарету и просит счёт. Я знаю, что утомил его: я всегда рассказываю одно и то же. Он оглядывается, достаёт из ушей беруши, прячет их в карман уже застёгнутой куртки и, смахнув со стола последние крошки, уходит. В следующий раз я увижу его, когда в город снова придёт северный ветер.