Развитие социализма от науки к утопии (часть 4)
"Несправедливость" капиталистического строя наши утопические "марксисты" видят в первую очередь в капиталистической системе распределения, где одни получают бублик, а другие - дырку от бублика. Следовательно, по их мнению, нужно заменить капиталистическое общество с его "безнравственной" системой распределения, где одни жируют за счет других, более нравственным и справедливым обществом, где люди будут "хорошо работать и хорошо зарабатывать", получая долю общественного дохода в соответствии с их трудовым вкладом в совокупный труд общества. Отсюда вытекает повышенный интерес всех социал-утопистов, в том числе и тех, которые прикрываются именем Маркса, к распределительным, а не производственным отношениям. Если радикальные социал-утописты желают полной замены капитализма обществом, где продукты труда распределяются "по справедливости", то умеренные, реформистские социал-утописты хотят реализовать свои "социалистические" идеалы "справедливого распределения" в рамках капитализма (прогрессивная шкала налогообложения, welfare state), однако, методология здесь одна и та же. Эта утопическая методология делает социалистическую идею маловразумительной, "социализм" в итоге неизбежно будет сведен к призывам "более разумно и справедливо распределять общественный доход", ограничить дикости капитализма. Такой невразумительный и филантропичный "социализм" способен прийтись по вкусу кому угодно: либералам, консерваторам, ультраправым (фашистам, монархистам). Классическим примером подобных беззубо-филантропичных "борцов за социальную справедливость" может служить щедринский Карась-идеалист, тщетно пытавшийся донести свои социалистические идеалы до ума Щуки, которая в итоге и съела нашего "революционера". Подобно щедринскому Карасю-идеалисту, многие "борцы за справедливость" обращаются к сильным мира сего со своими "прожектами" социальных преобразований, ждут социализма не от пролетарской революции, а от тех, против кого эта революция направлена - от буржуев, буржуазных политиков. Подобно тому, как в наше время "марксистка-госкаповка" Ирина Арзамасцева тщетно пытается достучаться до Путина с Медведевым со своими прожектами "справедливого распределения" ("В общем, как ни крути, а сегодня и судьба тысячелетней России, и социализма в ней - в руках Кремля! Но хватит ли у очередного российского «гаранта» и его команды политической мудрости, гражданского мужества и просто человеческой отваги, чтобы решиться сломать товарно-денежную иглу с Кощеевой смертью на конце и вызволить великую загадочную Русь из кипящего рыночного котла, гадать не берусь" - пишет "марксистка" Арзамасцева в своей статье "Правда о социализме"), так и в XIX веке деятель германской социал-демократии Фердинанд Лассаль приставал со своими "социалистическими" прожектами к Бисмарку. Как и Арзамасцева, Лассаль считал себя учеником Маркса и даже знал наизусть "Манифест Коммунистической Партии", однако на деле был первым ревизионистом, извратителем идей своего учителя. Лассальянцы представяли собой правооппортунистическое крыло Социал-Демократической Партии Германии, конкурирующее с марксистами - "эйзенахцами". Одной из попыток лассальянцев подчинить себе социал-демократическое движение в Германии была попытка навязать партии правооппортунистическую Готскую Программу. Против лассальянского оппортунизма повел ожесточенную борьбу Карл Маркс, обрушившийся в своей статье "Замечания к программе германской рабочей партии" на антинаучное лассальянское учение о социализме, сводящее социализм к требованию "справедливого распределения по труду":
"Я остановился более обстоятельно на “неурезанном трудовом доходе”, с одной стороны, и на “равном праве” и “справедливом распределении” - с другой, для того чтобы показать, какое большое преступление совершают, когда, с одной стороны, стремятся вновь навязать нашей партии в качестве догм те представления, которые в свое время имели некоторый смысл, но теперь превратились в устарелый словесный хлам, а с другой стороны, желают извратить реалистическое понимание, с таким трудом привитое партии, но теперь уже пустившее в ней корни, идеологическим правовым и прочим вздором, столь привычным для демократов и французских социалистов.
Помимо всего вышеизложенного, было вообще ошибкой видеть существо дела в так называемом распределении и делать на нем главное ударение.
Всякое распределение предметов потребления есть всегда лишь следствие распределения самих условий производства. Распределение же последних выражает характер самого способа производства. Например, капиталистический способ производства покоится на том, что вещественные условия производства в форме собственности на капитал и собственности на землю находятся в руках нерабочих, в то время как масса обладает только личным условием производства - рабочей силой. Раз элементы производства распределены таким образом, то отсюда само собой вытекает и современное распределение предметов потребления. Если же вещественные условия производства будут составлять коллективную собственность самих рабочих, то в результате получится также и распределение предметов потребления, отличное от современного. Вульгарный социализм (а от него и некоторая часть демократии) перенял от буржуазных экономистов манеру рассматривать и трактовать распределение как нечто независимое от способа производства, а отсюда изображать дело так, будто социализм вращается преимущественно вокруг вопросов распределения. Но когда истинное отношение давным-давно уже выяснено, к чему же снова возвращаться вспять?" (ПСС, т. 19, с. 20)
В "Критике Готской Программы" Марксом критикуется не только лассальянское сведение социализма к "справедливому распределению по труду", но и само понятие социальной справедливости. Маркса возмущают попытки Лассаля ввести в социализм этические категории, которые он считает "устаревшим словесным хламом", достойным лишь утопических социалистов. Марксистский социализм, как уже указывалось ранее, вообще не мыслит категориями "добра" и "зла". Социализм для марксистов и самого Маркса не есть воплощение вечных идеалов добра и справедливости, а всего лишь результат развития производственных отношений, более экономически эффективный способ производства, который лишь благодаря неумолимости действия законов истории приходит на смену капитализму. В отличие от утопистов, стоявший на позициях этического релятивизма Маркс рассматривал нравственные категории как нечто исторически изменчивое, считал, что для каждого способа производства, и для каждого общественного класса характерна своя, ему присущая мораль, нравственность, этика. Есть "справедливость" дворянская, буржуазная, пролетарская, а "истинной" справедливости, вечного и абсолютного добра нет и не может быть, поскольку этика является всего лишь надстройкой над способом производства: "Что такое “справедливое” распределение? Разве буржуа не утверждают, что современное распределение “справедливо”? И разве оно не является в самом дело единственно “справедливым” распределением на базе современного способа производства?" (ПСС, т. 19, с. 16). Если мы признаем существование внеисторического "абсолютного добра" и "абсолютной справедливости", то мы вынуждены будем встать на эссенциалистическую точку зрения, поскольку "абсолютная справедливость" должна, по логике вещей, вытекать либо из биологической "природы человека", либо из божественных начал. В обоих случаях мы приходим к идее "нерукотворности" этических категорий, которые переносятся из человеческого общества в животный мир (Петр Кропоткин, Сергей Метик), либо в мир небесный, божественный. И в том, и в другом случае мы скатываемся в поповщину: либо в приукрашенный пантеизм-гилозоизм, либо еще хуже - в классический теизм. Как писал в свое время Троцкий:
"Допустим, в самом деле, что ни личная, ни социальная цели не могут оправдать средства. Тогда нужно, очевидно, искать других критериев, вне исторического общества и тех целей, которые выдвигаются его развитием. Где же? Раз не на земле, то на небесах. Попы уже давно открыли безошибочные критерии морали в божественном откровении. Светские попики говорят о вечных истинах морали, не называя свой первоисточник. Мы вправе, однако, заключить: раз эти истины вечны, значит они должны были существовать не только до появления на земле полуобезьяны-получеловека, но и до возникновения солнечной системы. Откуда же они собственно взялись? Без бога теория вечной морали никак обойтись не может.
Моралисты англосаксонского типа, поскольку они не ограничиваются рационалистическим утилитаризмом, этикой буржуазного бухгалтера, выступают в качестве сознательных или бессознательных учеников виконта Шефтсбюри (Shaftesbury), который в начале 18-го века! - выводил нравственные суждения из особого "морального чувства" (moral sense), раз навсегда будто бы данного человеку. Сверх-классовая мораль неизбежно ведет к признанию особой субстанции, "морального чувства", "совести", как некоего абсолюта, который является, ничем иным, как философски-трусливым псевдонимом бога. Независимая от "целей", т.-е. от общества, мораль, - выводить ли ее из вечных истин или из "природы человека", - оказывается, в конце концов, разновидностью "натуральной теологии" (natural theology). Небеса остаются единственной укрепленной позицией для военных операций против диалектического материализма" (Их мораль и наша).
Если мы признаем, что существует вечная, "истинная" справедливость, независимая от исторических формаций, которая в различные эпохи человечества не раз подвергалась извращению, фальсифицировалась идеологами эксплуататорских классов, подменялась "ложной" справедливостью (буржуазной, феодальной, поповской...), то следовательно, мы вынуждены будем принять концепцию "конца истории" либо в духе Фукуямы, либо в духе Гегеля, либо в духе христианской эсхатологии. Фукуямовская теория "конца истории" логически вытекает из буржуазного эссенциализма, который ставит своей целью привести человеческую природу, подобно гегелевскому абсолютному духу, в состояние тождества с собой. Конец истории наступает, когда достигается это самое тождество между природой человека и обществом, которое являет собой мир феноменов, превращенных форм человеческой сущности. Когда эти феномены принимают отчужденный, "бесчеловечный" характер, то обычно говорят, что такое общество является "несправедливым". В свою очередь, "справедливым" является такое общество, где порядок вещей является наименее "отчужденным", наиболее соответствующим пресловутой "природе человека". Если для либералов наиболее естественным для человека, наименее "отчужденным" строем является капитализм в экономике и "конституционно-плюралистический режим" в политике, то для раннего Маркса "концом истории" был коммунизм как "завершенный натурализм", т.е. законченное тождество человека с собой: "Равенство есть не что иное, как немецкая формула «я = я», переведенная на французский язык, т. е. на язык политики. Равенство как основа коммунизма есть его политическое обоснование" (ПСС, т.42, с. 155). Не исключено, что фукуямовская книга "Конец истории и последний человек" так сильно возмутила многих левых вовсе не потому, что им ненавистна сама идея "конца истории", а потому, что Фукуяма провозгласил совсем другой "конец истории", нежели тот, которого ждали и ждут псевдомарксистские социальные эсхатологи и прочие левые "хилиасты". Научное, марксистское учение о коммунизме не имеет ничего общего с утопической теорией "конца истории", своеобразным Апокалипсисом, дающим трудящемуся и эксплуатируемому народу вечный небесный Иерусалим, а эксплуататоров выбрасывающий "во тьму кромешную, внешнюю, где плач и скрежет зубов". Коммунистическая революция - это не "конец истории", когда настает "истинная справедливость" и человек достигает тождества с самим собой, а лишь конец одной из многих, весьма печальных эпох истории человечества - "экономической эпохи". По словам Энгельса, социализм не есть "конечное состояние" исторического процесса: "так называемое «социалистическое общество» не является, по моему мнению, какой-то раз навсегда данной вещью, а как и всякий другой общественный строй его следует рассматривать как подверженное постоянным изменениям и преобразованиям" (ПСС, т. 37, с. 380), такая трактовка социализма не имеет ничего общего с материалистическим пониманием истории и представляет собой вид поповщины, идеализма. В "Анти-Дюринге" Энгельс называл существенной заслугой заслугой Гегеля "воззрение на человеческую историю как на процесс развития, который по самой своей природе не может найти умственного завершения в открытии так называемой абсолютной истины" (ПСС, т.20, с. 24). Эта черта отличает Гегеля от утопистов - попов социалистического прихода, которые верят в истинную справедливость, абсолютную истину, а следовательно, и в конец истории. Если у христианских попов началом и концом истории является Бог ("Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет, Вседержитель" - Откр 1:8), то у буржуазных материалистов, утопических социалистов, альфой и омегой исторического процесса является человек. История есть процесс самоотчуждения человека, и коммунизм являет собой конец этого самоотчуждения, возвращение человека в состояние тождества с собой. Против этого антропоцентричного взгляда на исторический процесс и начали в 1845 году свой поход Маркс и Энгельс, первоначально на страницах "Немецкой Идеологии", а затем и в других своих работах, таких как "Манифест Коммунистической Партии". Идея коммунизма как "реального гуманизма" была ими раскритикована как однозначный идеализм: "В индивидах, уже не подчинённых более разделению труда, философы видели идеал, которому они дали имя «Человек», и весь изображённый нами процесс развития они представляли в виде процесса развития «Человека», причём на место существовавших до сих пор в каждую историческую эпоху индивидов подставляли этого «Человека» и изображали его движущей силой истории. Таким образом, весь исторический процесс рассматривался как процесс самоотчуждения «Человека»; объясняется это, по существу, тем, что на место человека прошлой ступени они всегда подставляли среднего человека позднейшей ступени и наделяли прежних индивидов позднейшим сознанием. В результате такого переворачивания, заведомого абстрагирования от действительных условий и стало возможным превратить всю историю в процесс развития сознания" (ПСС, т. 3, с. 69). Основоположники марксизма подметили в у так называемых "гуманистов" гипостазирование понятий, характерное для спекулятивного мышления идеалистов. Подобно тому, как у идеалистов "плод вообще" является первореальностью по отношению к яблокам и грушам, так и у антропоцентрических материалистов "человек вообще" является первореальностью по отношению к "пролетарию" и "буржуа". Против этого спекулятивно-идеалистического мышления и боролись основоположники марксизма в "Немецкой Идеологии" и "Манифесте Коммунистической Партии".
Разрыв Маркса со всеми старыми формами социализма, базирующихся на идее "истинной социальной справедливости" неотделим от эпистемологического разрыва с гегельянством и фейербахианством. Если в 1844 году Маркс преклонялся перед Прудоном и защищал его от критики со стороны "критических социалистов" младогегельянского толка: "Прудон не только пишет в интересах пролетариев: он сам пролетарий, ouvrier*. Его произведение есть научный манифест французского пролетариата и имеет поэтому совершенно иное историческое значение, нежели литературная стряпня какого-нибудь критического критика" (ПСС, т.2., с. 45), то с 1845 года Маркс начинает нещадно громить Прудона как мелкого буржуа. Критике Прудона Маркс посвятил отдельную работу под названием "Нищета философии", критикуется Прудон и в ряде других работ Маркса. Марксом критикуется не только рыночно-анархический характер утопии Прудона, но и прудоновская этика "справедливости". Если Прудон отвергал капиталистическую систему по причине ее "безнравственности" и "несправедливости", то для зрелого Маркса такая критика не имеет никакой научной ценности, будучи неспособной объяснить, какова природа капитала, как он возникает и какова его исторического судьба. Позиция зрелого Маркса по отношению к нравственным критикам капитализма в целом не отличается от позиции либерала Людвига фон Мизеса. Маркс считает этическое обоснование социализма видом поповщины, по его словам, "Когда нам говорят, что ростовщичество противоречит «justice eternelle» [«вечной справедливости»], «equite eternelle», «mutualite eternelle» [«вечной правде», «вечной взаимности»] и другим «verites eternelles» [«вечным истинам»], то разве мы узнаем о ростовщичестве хоть немного больше, чем знали еще отцы церкви, когда они говорили, что ростовщичество противоречит «grace eternelle», «foi eternelle», «volonte eternelle de Dieu» [«вечному милосердию», «вечной вере», «вечной воле божьей»]?}" (ПСС, т.23, с. 94). В 1847 году Маркс и Энгельс вступают аморфную левую организацию наподобие нашего "Левого Фронта", объединяющую социалистов и коммунистов разных толков под названием "Союз Справедливых", с которым они сотрудничали еще с 1843 года и разворачивают внутри данной организации борьбу против сторонников пресловутой "справедливости", т.е. против утопических социалистов, таких как Герман Криге, который пытался сочетать в своем мировоззрении элементы французского революционного коммунизма и немецкого гуманистического "истинного социализма", стремясь превратить коммунизм из идеологии классовой ненависти в идеологию "любви к человеку" и тем самым приносил вред делу революции. В своей статье "Циркуляр против Криге", написанной еще в 1846 году Маркс и Энгельс выступили против попыток нашего утописта свести коммунистическое учение к сентиментальным фразам о любви (по словам Маркса, Криге "изображает коммунизм как нечто преисполненное любви и противоположное эгоизму и сводит всемирно-историческое революционное движение к нескольким словам: любовь - ненависть, коммунизм - эгоизм" - ПСС, т.4, с. 6), попыток выставить пролетарскую точку зрения как "общечеловеческий интерес", а вовсе не "классовый эгоизм". Криге рассматривал капиталистическое общество как царство "эгоизма" и "бесчеловечности", а коммунизм как царство "любви" и "братства между людьми", а следовательно пролетариат, по мнению Криге, ведет свою борьбу из любви к человечеству, а вовсе не из партикуляристского классового эгоизма. "Ну и что здесь плохого?" - подумают многие "марксисты" гуманистического толка. В том все и дело, что Маркс, в отличие от наших "марксистов" прекрасно понимал всю опасность "общечеловеческих ценностей" для дела революционного коммунизма. Коммунистическая революция нужна не человечеству в целом, а лишь его беднейшей и угнетенной части - пролетариату, которому терять нечего, кроме своих цепей. К чему коммунизм тем, кто и при капитализме имеет возможность "хорошо работать и хорошо зарабатывать", либо хорошо зарабатывать не работая? Коммунистическая революция на фиг не нужна ни капиталистам, ни представителям средних классов, т.е. тем, кому есть что терять в результате "великих потрясений". Вообще, если бы капитализм был способен обеспечить достойную жизнь для всех членов общества, покончить с бедностью и нищетой, то пролетарская революция бы ему не грозила и коммунизм бы стал не нужен. О таком "хорошем" капитализме еще со времен Маркса мечтают многочисленные реформисты, названные в Манифесте Коммунистической Партии "консервативными или буржуазными социалистами" ("Буржуа-социалисты хотят сохранить условия существования современного общества, но без борьбы и опасностей, которые неизбежно из них вытекают. Они хотят сохранить современное общество, однако, без тех элементов, которые его революционизируют и разлагают. Они хотели бы иметь буржуазию без пролетариата"). Однако, в том все и дело, что что при капитализме это невозможно, буржуазно-реформистская утопия "капитализма без пролетариата" реализуема лишь в странах империалистической метрополии за счет подкупа трудящихся сверхприбылями, высасываемыми транснациональными корпорациями из стран Третьего Мира.
Эта буржуазно-социалистическая утопия действительно была реализована в странах Запада под именем "государства всеобщего благосостояния" (welfare state) после Второй Мировой Войны и достигла апогея в своем развитии к 60-м годам XX века. Однако, уже в 70-х годах началось постепенное загнивание глобальной империалистической системы, подорвавшее возможность столь масштабного подкупа трудящихся империалистическими сверхприбылями. Социал-реформизм сменился неолиберализмом, началось постепенное сворачивание "государства всеобщего благосостояния", которое особенно интенсивно происходило в "лихие 90-е" и вновь стало набирать обороты на фоне последнего экономического кризиса. По словам Бориса Кагарлицкого, политика буржуазных правительств в условиях нынешнего глобального кризиса представляет собой "удивительное сочетание неолиберализма и кейнсианства, соединяющее худшие стороны обоих подходов" (Слова и дело), неолиберальная политика удушения "социального государства" сочетается с экономическим интервенционизмом. Капиталистическая система с каждым годом обнаруживает все меньшее вынести тяжкую ношу "буржуазного социализма", и поэтому неисключено, что "буржуазный социализм" в странах "золотого миллиарда" в конечном счете будет окончательно ликивидирован под угрозой полного экономического краха (как гласит известная пословица, "не до жиру, быть бы живу!"): "Европейское социальное государство пережило три десятилетия неолиберализма ... На сей раз, похоже, неолибералы готовятся дать ему последний и решительный бой, разрушив до основания" (Ibid). Этот подрыв системы подкупа трудящихся империалистическими сверхприбылями должен сильно подорвать позиции рабочей аристократии, вытолкнуть зажравшихся рабочих аристократов обратно в ряды пролетариата, таким образом, над некогда сытыми странами "золотого миллиарда" вновь нависнет грозная тень призрака коммунизма, причем не умеренно-розоватого "еврокоммунизма", "социализма с человеческим лицом", а самого настоящего, сурового пролетарского коммунизма, красного как кровь. Возвращение пролетариата подразумевает возвращение коммунистической угрозы, и поэтому неисключено, что когда капитализм вступит в фазу своей агонии, а призрак кровавой революции не просто будет бродить по Европе, но стучаться в дверь агонизирующей буржуазии, в западных странах будут окончательно ликвидированы завоевания демократии, которые уже сейчас находятся в стадии постепенного сворачивания. В западных "демократических" странах будут либо установлены фашистские тиранические режимы, либо реставрированы свергнутые в результате буржуазно-демократических революций монархии, причем не в конституционной, а в самодержавно-абсолютистской форме. Сейчас уже многими аналитиками предсказывается переход США от демократии к цезаризму, тема грядущего американского цезаризма даже отразилась в ряде голливудских фантастических фильмов, и я не исключаю, что Америка, никогда не бывшая монархией, возникшая как государство именно в результате антимонархической буржуазной революции, окажется в итоге под императорским скипетром. Но эта ультраправая реакция будет лишь последним аккордом какафонии империализма, новые Нероны и Диоклетианы будут либо свернуты западным пролетариатом, либо вся западная цивилизация будет сокрушена бурей Всемирной Народной Войны, возглавляемой пролетариатом угнетенных наций Третьего Мира, подобно тому, как загнившая Римская Империя полторы тысячи лет назад была сокрушена варварскими племенами. Но хотя в наше время признаки будущего конца капитализма, такие как: удушение демократических свобод, рост полицейщины, разложение welfare state уже налицо, об окончательном крушении мировой капиталистической системы и начале мировой пролетарской революции говорить сейчас еще рано. Хотя начавшиеся в 70-е годы XX века и продолжающееся по сей день разложение "буржуазного социализма" породило определенную репролетаризацию империалистических "новых средних классов", несколько дестабилизировало ситуацию в западных странах, мы сейчас можем говорить лишь о начале агонии капиталистической системы, которая растянется на десятилетия. Как бы то ни было, взорвется бомбой пролетарской революции в итоге первым именно Третий Мир, а Первый Мир либо детонирует следом, либо вообще не детонирует, и будет сокрушен третьемиристскими красными армиями.
Итак, когда мы говорим об "общечеловеческих интересах", "общечеловеческих ценностях" и "человеке вообще", мы тем самым вольно или невольно подразумеваем наличие общих интересов у волков с овцами, сглаживаем противоположность между волками и овцами во имя "животных вообще". Коммунистические "овцы", которые рассуждают об "общечеловеческих ценностях" и "гуманизме", на деле являются волками, нацепившими на себя овечьи шкуры, оппортунистами и могильщиками революции. Обращение коммунистов к "общечеловеческим ценностям", этике "гуманизма" и "любви", убивает революционный дух, заменяет макиавеллистскую этику беспощадной классовой борьбы слащавым и трусливым либерализмом. Сегодня мы говорим о коммунизме как "завершенном гуманизме", а завтра отказываемся от революционного макиавеллизма, т.е. использования в политике морали по классовому признаку, разводим разговоры о "недопустимости массовых репрессий", насилия и прочих "безнравственных средств, которые делают безнравственной саму цель", требуем "любви", "человеколюбия" и "гуманности" эксплуатируемых по отношению к эксплуататорам. Если целью социализма является гуманизм, то следовательно, применяя "антигуманные" методы в революционной борьбе, мы нечто творим нечто несовместимое с нашими целями. Это стремление марксизма не к "всеобщему благу, добру и справедливости", а лишь к удовлетворению интересов подмечал русский религиозный философ Г. Федотов, отказывавший марксизму в праве принадлежать к кругу "гуманистических" мировоззрений: "Неужели коммунизм может быть причислен к типу гуманистических мировоззрений, а творимое им дело к соблазну добром? Для марксизма, особенно русского, характерна с самого начала положительная ненависть к этическому обоснованию своих целей. Для него нет ничего презреннее "слюнявого идеализма". Не состраданием и даже не справедливостью соблазняет он ("разве есть внеклассовая справедливость?"), а только удовлетворением интересов; не благом, а благами и, еще в подсознательном, но действенном центре своем, сладостью мести, пафосом классовой ненависти" (Об антихристовом добре). Год назад в статье " Судьба сталинизма" я уже критиковал правооппортунистического "гуманистического марксиста" Бузгалина за его попытку выставить использование морали исключительно по классовому подходу "сталинским извращением марксизма". Эта статья подверглась критике со стороны одного из ЖЖшных "тру-марксистов"vwr, который привел в опровержение моего "революционного макиавеллизма" следующее высказывание Маркса: "цензура сама признаёт, что она не есть самоцель, что она не есть нечто хорошее само по себе, что она, следовательно, покоится на принципе: «цель оправдывает средства». Но цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель" (ПСС, т.1, с. 65).vwr забывает, что эта фраза сказана Марксом в 1842 году, когда Маркс еще даже коммунистом не был, не говоря уже про "эпистемологический разрыв". Безусловно, ранний Маркс отрицал "макиавеллистскую" этику, более того, подобный взгляд на взаимосвязь целей и средств логичнейшим образом вытекает из гуманистической, антропоцентричной философии раннего Маркса, для которой характерен сильный уклон в сторону кантианства. Этот уклон раннего Маркса в сторону кантианства подмечал не только Альтюссер в своей книге "За Маркса", но и такой левокоммунистический марксовед как Максимилиан Рюбель, стоявший на противоположных Альтюссеру "гуманистических" позициях: "Опубликованные в Париже в начале 1844 года работы «К еврейскому вопросу» и «К критике гегелевской философии права. Введение» - где не упоминаются слова «социализм» и «коммунизм» - составляют единое целое и могут рассматриваться в качестве этического манифеста пролетарской революции, которая представлена вовсе не как «закон истории», а определяется в кантианских - или псевдокантианских - терминах как «категорический императив»" (Маркс против марксизма). Если пошерстить 1 том ПСС Маркса и Энгельса, то мы действительно увидим сильный этический уклон, Маркс и Энгельс постоянно пишут о "безнравственности" общественных порядков, противоречащих категорическому императиву гуманистической этики. Однако, впоследствии Маркс полностью отказался от подобных взглядов, провозгласив реакционный, поповский характер любых нравственных проповедей, в том числе и тех, которые бичуют "безнравственность" общества, основанного на частной собственности, отчуждении и эксплуатации человека человеком. Приведенная vwr цитата из раннемарксового творчества также немыслима в устах зрелого Маркса, как немыслимы в работах раннего Маркса откровенно имморалистские пассажи в духе "Коммунисты вообще не проповедуют никакой морали" (ПСС, т.3, с. 236), "когда противоположность между буржуазией и пролетариатом породила коммунистические и социалистические воззрения ... был вынесен смертный приговор всякой морали" (Ibid, с. 419). В отличие от немецких "истинных социалистов", младогегельянцев, Прудона и прочих утопистов, зрелый Маркс придерживался по отношению к этике строго релятивистских, классово-партикуляристских позиций, отрицал "общечеловеческие ценности" и презирал слюнявый мещанский страх перед кровавыми ужасами революций, открыто заявляя, что "существует лишь одно средство сократить, упростить и концентрировать кровожадную агонию старого общества и кровавые муки родов нового общества, только одно средство - революционный терроризм" (ПСС, т. 5, с. 494), "Мы беспощадны и не просим никакой пощады у вас. Когда придет наш черед, мы не будем прикрывать терроризм лицемерными фразами" (ПСС, т. 6, с. 548), "без насилия и неумолимой беспощадности ничто в истории не делается, и если бы Александр, Цезарь и Наполеон отличались таким же мягкосердечием, к которому ныне апеллируют панслависты в интересах своих ослабевших клиентов, что стало бы тогда с историей!" (Ibid, с. 298). Будучи не только теоретическим, но и практическим антигуманистом, Маркс на дух не переносил как христианское, так и буржуазно-материалистическое "человеколюбие". Антигуманизм Маркса подмечает и современный утопический "коммунист" Антон Совет, являющийся, наверное, стомиллионным по счету "опровергателем" Маркса, создателем альтернативной марксизму "соотносительной теории стоимости" и системы "справедливого распределения по труду":
"Мне кажется, что Вы, как и многие другие, слишком превозносите это качество Маркса [гуманизм]. Потому как его призывы к революции и к десятилетиям гражданской войны только ради установления другой формы собственности мало похожи на гуманизм. И не только по отношению к владельцам частной собственности, но и отношению к рабочим. Ведь самое большое количество тягот, страданий и смертей пришлось именно на их долю. Да еще на долю крестьянства.
Если это и был гуманизм, то это был глупый гуманизм: уничтожение миллионов сегодня живущих людей ради эфемерного счастья будущих поколений.
Чем заплатил русский народ за реализацию проектов Маркса, всем известно. И еще Бакунин его предупреждал, к чему приведет диктатура пролетариата. Так нет, видите ли, один Маркс прав, а все вокруг дураки. И человеконенавистники. Потому, что не зовут к революции"