Любви к "Аиде" длинный пост
Вот. Может, напишу много букв, и мне станет немного полегче!
Мне кажется, признаться, что любишь «Аиду» - это всё равно что сказать: да, я люблю всякий пыщьпыщь, громкие сцены, тупые мелодраматические повороты и вообще всякую попсу, а вкус у меня в целом очень плохой. Человек утончённый должен говорить, что любит у Верди «Отелло» и «Фальстафа», а о литературных погрешностях в либретто всяких там «Риголетто» и «Аиды» скорбит. И холодно признаёт гениальность музыки. Так вот! Я официально признаю, что у меня дурной вкус. «Аида» - моя любимая опера. Нет-нет, я не предаю Вагнера ;) Вагнер - не опера. Это что-то совершенно новое, по сути другое, и о нём мы сейчас не будем...
"Аиду" очень выгодно отличает, скажем, от "Трубадура" то, что драматургически она проста и совершенна, как кирпич. Именно это её свойство вызывает раздражение некоторых людей, но меня это торжество условности ввергает в искренний громкий восторг, в какой ввергла годы назад Рапсодия с её Изумрудной Сагой. Несложный внутренний мир героев раскрывается с первых же минут пребывания их на сцене: Радамес жаждет славы и эпики (почему-то несчастный считает, что слава и эпика принесут всем добро), Амнерис каваится от Радамеса и гневается на всё, что этому препятствует, Аида ангстит. Этим трое наших героев и будут заниматься в течение всего действия. Лишь в самом конце Радамес достигнет желаемого, вершины славы, - только чтобы вскоре быть опозореным и осуждённым на смерть. В той же сцене, где достигает своего тщетного триумфа Радамес, торжествует и Амнерис - назавтра она будет обручена с Радамесом, что было её сокровенным и единственным желанием, а вскоре и ненавистная Аида исчезает с места действия. Нужно ли говорить, что всё это недолго радует Амнерис: её действия не только стремительно приближают конец Радамеса, но и утверждают его в ненависти к ней (вполне закономерной, но оттого не менее обидной). И только когда эти двое переживают крах своих мечтаний и впадают в неизбывный ангст, перестаёт ангстить Аида. Причиной её страданий была война между египтянами и эфиопами, противодействие её возлюбленного Радамеса с Амонасро, её отцом. С гибелью как Амонасро, так и Радамеса, противодействие себя изживает, а чаша её непомерных страданий, видимо, от перенапряжения раскалывается пополам и самоуничтожается. Тайно проникнув в гробницу, где замуровали Радамеса, она уже не чувствует никаких земных печалей. Если наш храбрый воин в начале финальной сцены ещё испытывает гнев и ангст, пытается сдвинуть с места булыжник Судьбы (fatal pietro) и пр., то Аида уже наблюдает прекрасного ангела смерти на золотых крыльях, раскрывающиеся небеса и страну, в которой вечный день. Мелодия финального дуэта, O terra, addio, так прекрасна, что нельзя не поверить в искупление страданий и прекрасное посмертие.
Я обожаю «Аиду», и «любимых сцен» у меня в ней очень много, но финальный дуэт - нечто особенное. Каждый раз, как я слышу его, неведомая вердиевская магия заставляет меня просветлённо рыдать над этой нелепой историей, напрочь забыв о её нелепости. Но есть в финале момент, от которого рыдать вдруг перестаёшь. После него долго сидишь, ошалело уставившись прямо перед собой, и задаёшься одним вопросом, извечным и потому неоригинальным: как же теперь, чёрт побери, жить дальше? «Pace ti imploro», “Молю о покое”. Когда слушаешь «Аиду» в плеере, без драматического представления перед глазами, в финале очень легко забыть об упомянутом в ремарках верхнем ярусе сцены со жрецами и Амнерис. Но когда звучит её убитый голос, тебя пробирает дрожь. Понимаешь вдруг, что в прекрасном дуэте речь идёт вовсе не об искуплении и спасении. Это музыка о смерти. «Pace, pace» - всё заканчивается; всё заканчивается именно этими словами.
За эту короткую сцену, даже не требующую какого-то особенного пения, я в особенности люблю Грейс Бамбри. Короткие и отрывочные слова её молитвы между фразами дуэта совершенно переворачивают его смысл. Яркий голос Бамбри звучит неожиданно тускло и отрешённо, с еле заметной дрожью. Золотые крылья и вечный день, которые видит в бреду исстрадавшаяся Аида, и которые благодаря музыке только что видел ты, вдруг меркнут. Они становятся прозрачными и эфемерными, и тают в темноте. Воображаешь себе черноту гробницы и отчаяние мира над ней...
В сравнительно недавней постановке «Аиды» в Ла Скале с Аланьей был один пронзительный момент: в конце дуэта разделённая на два яруса сцена начала опускаться, скрывая от глаз Аиду и Радамеса и оставляя лишь верхний уровень с храмом, жрецами и Амнерис. В целом постановка мне запомнилась разве что роскошными декорациями и костюмами (которые этой опере почти всегда идут на пользу), исполнение же хотя и нельзя назвать плохим, но бывает гораздо лучше. Но финал там сделан в ней просто превосходно, и я очень рада, что досмотрела до него, в то время как мать моя на третьем акте устала и пошла спать... Мне кажется, очень правильно в завершении «Аиды» переносить акцент на верхний ярус сцены, светом ли, или попросту опустив нижний ярус из поля зрения зрителей. Ведь последнее, что мы слышим - горестный голос Амнерис и холодное пение жрецов. Всё это обитатели безрадостного мира живых, той самой «долины плача», с которой прощаются обречённые на смерть герои...
Я думаю, Грейс Бамбри всегда останется моей любимой Амнерис - она, и ещё великая Фьоренца Коссотто. Для меня очевидны величие и слава многих других певиц, но эта Амнерис живёт в моём сердце с тех самых пор, как я впервые услышала «Аиду». Насколько я могу судить по большинству исполнений этой оперы, мною слышанных, созданный Бамбри образ фараоновой дочери, так мною любимый, весьма нетипичен.
Обычно Амнерис предстаёт властной женщиной, значительно старше Аиды, красивой (если повезёт с исполнительницей), но жестокой, коварной и непримиримой. При этом она искренне любит героя особой трагически-роковой любовью, что даёт повод пожалеть её (увы тебе, мецца-клиника).
Такой подход к героине легко понять. Меццо-сопрано действительно обычно звучит «старше», чем высокое «девье» сопрано; к тому же, по ходу сюжета Амнерис постоянно творит какое-то зло, пытается разлучить Радамеса с Аидой, а в столкновениях с соперницей весьма беспощадна. “Сердце лучшей из женщин безжалостно к страданиям соперницы” - с истинами, высказанными в романе «Три мушкетёра», как правило, трудно поспорить... Но насколько иначе может выглядеть героиня, если иначе её спеть! Воистину, юная импульсивная принцесса, которую создаёт Бамбри, совершенно очаровательна (при всех фатальных трешах, к которым её действия приводят). Она жила и выросла счастливая, среди всеобщего преклонения. Она всегда получала всё, что хотела, и это сделало её гордой и самовольной. В конце концов, она - сказочная принцесса (неважно, Египта или чего ещё)... И вот, пришла пора, она влюбилась, как это случается с юными девами. Сказочные египетские принцессы - тоже девы. Это же распространяется и на сказочных пленных эфиопских принцесс. Когда за дело берутся Бамбри и Нильсон, сказка оживает...
Для человека, которому не чужды ролевые игры, опера (и театр вообще) могут стать чем-то особенным. Удивительно, как по-разному различные исполнители могут представить одних и тех же персонажей, прямо как ролевики любимых героев... В опере, в отличие от чисто драматического театра, персонажи характеризуются не только речами, но и музыкой - как правило, музыкой в первую очередь. Но и музыка также многогранна и сложна, она может звучать по-разному и по-разному быть понята. Нередко встретишь совсем разные, но одинаково убедительные трактовки какого-то образа. Всё это пробуждает воображение, заставляет представлять себе героев, их характеры и переживания, в связи с музыкой и запавшими в душу интонациями.
Это отдалённо напоминает мне размышления любителей мира Толкина о толкиновских героях, о которых на самом деле известно очень мало, но чьи образы сопровождают людей многие годы. «Мой Финрод», - говорят люди, или «мой Келегорм». Воззрения на Финрода могут у разных людей отличаться друг от друга, как небо и земля: он может быть очень мягким и добрым, но при этом мудрым, а может быть по-воински суровым. Некоторые будут считать, что он не суров и не мудр, а просто мямля - но всё-таки среди людей есть некое общее представление о Финроде. Оно включающет как минимум определённый сюжет, самоотверженность и золотые волосы.
В случае с оперой всё несколько более конкретно, потому что «Радамес» - это не только сюжет про Радамеса, но в первую очередь - совершенно определённая последовательность нот и итальянских слов. Из их «духа» (да-да, особенно из того, что Говорит Нам Музыка) мы можем что-то заключить о характере этого героя и мотивации его поступков. (Наверное, Радамес - не лучший пример, так как его мотивация не поддаётся логическому рассмотрению; но разумные герои в опере - вообще скорее исключение, чем правило). Так или иначе, у образа Радамеса есть некоторый фундамент, сойти с которого будет нелегко, но что выстроить на этом фундаменте - зависит от исполнителя. Если герой Корелли (например, в моей любимой записи Зубина Меты) порывист, героичен, нерефлективен и очень-очень добр (и вообще воображение легко дорисовывает поверх египетского доспеха синий плащ), то у Викерса (запись Шолти) он предстаёт не менее прекрасным душой, но куда более поэтическим и склонным грезить, чем у Корелли. Слава и победа для него - светлые образы, к которым стремится его сердце, и в итоге эти идеалы, воплощённые в любви, оказываются равны смерти (трагедь). Музыка Верди, всеобъемлющая, как море, легко несёт оба эти представления, хотя мне больше по душе первое. Причина этому только одна: Корелли явно - «мой» Радамес, точно также как Грейс Бамбри - «моя» Амнерис, а «моя» Аида - не особенно подходящая вроде бы для этой роли храбрая изольдо-валькирия Биргит Нильсон, обладательница голоса, подобного сверкающему сворду, обрушительница потолочной штукатурки высокими «до» и почётная Турандот. Я считаю, что для Аиды это - ровно то, что надо.
Ну и конечно, у меня есть любимая запись, которую я в течение всего поста имела в виду:
Rey de Egipto Ferruccio Mazzoli
Amneris Grace Bumbry
Aida Birgit Nilsson
Radames Franco Corelli
Ramfis Bonaldo Giaiotti
Amonasro Mario Sereni
Gran Sacerdotisa Mirella Fiorentini
Mensajero Piero de Palma
Orchestra: Opera di Roma
Chor: Opera di Roma
Zubin Mehta (1967)
Studio Recording
Emi
Мне кажется, признаться, что любишь «Аиду» - это всё равно что сказать: да, я люблю всякий пыщьпыщь, громкие сцены, тупые мелодраматические повороты и вообще всякую попсу, а вкус у меня в целом очень плохой. Человек утончённый должен говорить, что любит у Верди «Отелло» и «Фальстафа», а о литературных погрешностях в либретто всяких там «Риголетто» и «Аиды» скорбит. И холодно признаёт гениальность музыки. Так вот! Я официально признаю, что у меня дурной вкус. «Аида» - моя любимая опера. Нет-нет, я не предаю Вагнера ;) Вагнер - не опера. Это что-то совершенно новое, по сути другое, и о нём мы сейчас не будем...
"Аиду" очень выгодно отличает, скажем, от "Трубадура" то, что драматургически она проста и совершенна, как кирпич. Именно это её свойство вызывает раздражение некоторых людей, но меня это торжество условности ввергает в искренний громкий восторг, в какой ввергла годы назад Рапсодия с её Изумрудной Сагой. Несложный внутренний мир героев раскрывается с первых же минут пребывания их на сцене: Радамес жаждет славы и эпики (почему-то несчастный считает, что слава и эпика принесут всем добро), Амнерис каваится от Радамеса и гневается на всё, что этому препятствует, Аида ангстит. Этим трое наших героев и будут заниматься в течение всего действия. Лишь в самом конце Радамес достигнет желаемого, вершины славы, - только чтобы вскоре быть опозореным и осуждённым на смерть. В той же сцене, где достигает своего тщетного триумфа Радамес, торжествует и Амнерис - назавтра она будет обручена с Радамесом, что было её сокровенным и единственным желанием, а вскоре и ненавистная Аида исчезает с места действия. Нужно ли говорить, что всё это недолго радует Амнерис: её действия не только стремительно приближают конец Радамеса, но и утверждают его в ненависти к ней (вполне закономерной, но оттого не менее обидной). И только когда эти двое переживают крах своих мечтаний и впадают в неизбывный ангст, перестаёт ангстить Аида. Причиной её страданий была война между египтянами и эфиопами, противодействие её возлюбленного Радамеса с Амонасро, её отцом. С гибелью как Амонасро, так и Радамеса, противодействие себя изживает, а чаша её непомерных страданий, видимо, от перенапряжения раскалывается пополам и самоуничтожается. Тайно проникнув в гробницу, где замуровали Радамеса, она уже не чувствует никаких земных печалей. Если наш храбрый воин в начале финальной сцены ещё испытывает гнев и ангст, пытается сдвинуть с места булыжник Судьбы (fatal pietro) и пр., то Аида уже наблюдает прекрасного ангела смерти на золотых крыльях, раскрывающиеся небеса и страну, в которой вечный день. Мелодия финального дуэта, O terra, addio, так прекрасна, что нельзя не поверить в искупление страданий и прекрасное посмертие.
Я обожаю «Аиду», и «любимых сцен» у меня в ней очень много, но финальный дуэт - нечто особенное. Каждый раз, как я слышу его, неведомая вердиевская магия заставляет меня просветлённо рыдать над этой нелепой историей, напрочь забыв о её нелепости. Но есть в финале момент, от которого рыдать вдруг перестаёшь. После него долго сидишь, ошалело уставившись прямо перед собой, и задаёшься одним вопросом, извечным и потому неоригинальным: как же теперь, чёрт побери, жить дальше? «Pace ti imploro», “Молю о покое”. Когда слушаешь «Аиду» в плеере, без драматического представления перед глазами, в финале очень легко забыть об упомянутом в ремарках верхнем ярусе сцены со жрецами и Амнерис. Но когда звучит её убитый голос, тебя пробирает дрожь. Понимаешь вдруг, что в прекрасном дуэте речь идёт вовсе не об искуплении и спасении. Это музыка о смерти. «Pace, pace» - всё заканчивается; всё заканчивается именно этими словами.
За эту короткую сцену, даже не требующую какого-то особенного пения, я в особенности люблю Грейс Бамбри. Короткие и отрывочные слова её молитвы между фразами дуэта совершенно переворачивают его смысл. Яркий голос Бамбри звучит неожиданно тускло и отрешённо, с еле заметной дрожью. Золотые крылья и вечный день, которые видит в бреду исстрадавшаяся Аида, и которые благодаря музыке только что видел ты, вдруг меркнут. Они становятся прозрачными и эфемерными, и тают в темноте. Воображаешь себе черноту гробницы и отчаяние мира над ней...
В сравнительно недавней постановке «Аиды» в Ла Скале с Аланьей был один пронзительный момент: в конце дуэта разделённая на два яруса сцена начала опускаться, скрывая от глаз Аиду и Радамеса и оставляя лишь верхний уровень с храмом, жрецами и Амнерис. В целом постановка мне запомнилась разве что роскошными декорациями и костюмами (которые этой опере почти всегда идут на пользу), исполнение же хотя и нельзя назвать плохим, но бывает гораздо лучше. Но финал там сделан в ней просто превосходно, и я очень рада, что досмотрела до него, в то время как мать моя на третьем акте устала и пошла спать... Мне кажется, очень правильно в завершении «Аиды» переносить акцент на верхний ярус сцены, светом ли, или попросту опустив нижний ярус из поля зрения зрителей. Ведь последнее, что мы слышим - горестный голос Амнерис и холодное пение жрецов. Всё это обитатели безрадостного мира живых, той самой «долины плача», с которой прощаются обречённые на смерть герои...
Я думаю, Грейс Бамбри всегда останется моей любимой Амнерис - она, и ещё великая Фьоренца Коссотто. Для меня очевидны величие и слава многих других певиц, но эта Амнерис живёт в моём сердце с тех самых пор, как я впервые услышала «Аиду». Насколько я могу судить по большинству исполнений этой оперы, мною слышанных, созданный Бамбри образ фараоновой дочери, так мною любимый, весьма нетипичен.
Обычно Амнерис предстаёт властной женщиной, значительно старше Аиды, красивой (если повезёт с исполнительницей), но жестокой, коварной и непримиримой. При этом она искренне любит героя особой трагически-роковой любовью, что даёт повод пожалеть её (увы тебе, мецца-клиника).
Такой подход к героине легко понять. Меццо-сопрано действительно обычно звучит «старше», чем высокое «девье» сопрано; к тому же, по ходу сюжета Амнерис постоянно творит какое-то зло, пытается разлучить Радамеса с Аидой, а в столкновениях с соперницей весьма беспощадна. “Сердце лучшей из женщин безжалостно к страданиям соперницы” - с истинами, высказанными в романе «Три мушкетёра», как правило, трудно поспорить... Но насколько иначе может выглядеть героиня, если иначе её спеть! Воистину, юная импульсивная принцесса, которую создаёт Бамбри, совершенно очаровательна (при всех фатальных трешах, к которым её действия приводят). Она жила и выросла счастливая, среди всеобщего преклонения. Она всегда получала всё, что хотела, и это сделало её гордой и самовольной. В конце концов, она - сказочная принцесса (неважно, Египта или чего ещё)... И вот, пришла пора, она влюбилась, как это случается с юными девами. Сказочные египетские принцессы - тоже девы. Это же распространяется и на сказочных пленных эфиопских принцесс. Когда за дело берутся Бамбри и Нильсон, сказка оживает...
Для человека, которому не чужды ролевые игры, опера (и театр вообще) могут стать чем-то особенным. Удивительно, как по-разному различные исполнители могут представить одних и тех же персонажей, прямо как ролевики любимых героев... В опере, в отличие от чисто драматического театра, персонажи характеризуются не только речами, но и музыкой - как правило, музыкой в первую очередь. Но и музыка также многогранна и сложна, она может звучать по-разному и по-разному быть понята. Нередко встретишь совсем разные, но одинаково убедительные трактовки какого-то образа. Всё это пробуждает воображение, заставляет представлять себе героев, их характеры и переживания, в связи с музыкой и запавшими в душу интонациями.
Это отдалённо напоминает мне размышления любителей мира Толкина о толкиновских героях, о которых на самом деле известно очень мало, но чьи образы сопровождают людей многие годы. «Мой Финрод», - говорят люди, или «мой Келегорм». Воззрения на Финрода могут у разных людей отличаться друг от друга, как небо и земля: он может быть очень мягким и добрым, но при этом мудрым, а может быть по-воински суровым. Некоторые будут считать, что он не суров и не мудр, а просто мямля - но всё-таки среди людей есть некое общее представление о Финроде. Оно включающет как минимум определённый сюжет, самоотверженность и золотые волосы.
В случае с оперой всё несколько более конкретно, потому что «Радамес» - это не только сюжет про Радамеса, но в первую очередь - совершенно определённая последовательность нот и итальянских слов. Из их «духа» (да-да, особенно из того, что Говорит Нам Музыка) мы можем что-то заключить о характере этого героя и мотивации его поступков. (Наверное, Радамес - не лучший пример, так как его мотивация не поддаётся логическому рассмотрению; но разумные герои в опере - вообще скорее исключение, чем правило). Так или иначе, у образа Радамеса есть некоторый фундамент, сойти с которого будет нелегко, но что выстроить на этом фундаменте - зависит от исполнителя. Если герой Корелли (например, в моей любимой записи Зубина Меты) порывист, героичен, нерефлективен и очень-очень добр (и вообще воображение легко дорисовывает поверх египетского доспеха синий плащ), то у Викерса (запись Шолти) он предстаёт не менее прекрасным душой, но куда более поэтическим и склонным грезить, чем у Корелли. Слава и победа для него - светлые образы, к которым стремится его сердце, и в итоге эти идеалы, воплощённые в любви, оказываются равны смерти (трагедь). Музыка Верди, всеобъемлющая, как море, легко несёт оба эти представления, хотя мне больше по душе первое. Причина этому только одна: Корелли явно - «мой» Радамес, точно также как Грейс Бамбри - «моя» Амнерис, а «моя» Аида - не особенно подходящая вроде бы для этой роли храбрая изольдо-валькирия Биргит Нильсон, обладательница голоса, подобного сверкающему сворду, обрушительница потолочной штукатурки высокими «до» и почётная Турандот. Я считаю, что для Аиды это - ровно то, что надо.
Ну и конечно, у меня есть любимая запись, которую я в течение всего поста имела в виду:
Rey de Egipto Ferruccio Mazzoli
Amneris Grace Bumbry
Aida Birgit Nilsson
Radames Franco Corelli
Ramfis Bonaldo Giaiotti
Amonasro Mario Sereni
Gran Sacerdotisa Mirella Fiorentini
Mensajero Piero de Palma
Orchestra: Opera di Roma
Chor: Opera di Roma
Zubin Mehta (1967)
Studio Recording
Emi