ПОЧЕМУ в Торе говорится о воскресении из мертвых?
Традиция не только утверждает воскресение из мертвых, но и настаивает, что о нем написано в Торе. Где именно говорится, установить непросто; стандартные ссылки неубедительны; все, что остается - это рассматривать более или менее правдоподобные гипотезы. Можно, однако, поставить другой вопрос: почему традиция утверждает, что о воскресении из мертвых написано в Торе? Казалось бы, достаточно, что о нем говорит устная Тора (то есть то же Синайское откровение), и утверждение, что о воскрешении говорится именно в письменной Торе, при столь неочевидной текстуальной поддержке только "портит дело".
Ответ на политическом уровне довольно известен и состоит в том, что, утверждая воскресение из мертвых, Мудрецы не могли и не хотели брать этого на себя: утверждение это слишком сильно, чтобы его можно было добавить "поверх" письменной Торы, и потому саддукейские оппоненты могли успешно ссылаться на то, что воскресения "нет в Торе". Но один только политический уровень неудовлетворителен и несвойственен подходу Мудрецов, поэтому правильно поставить вопрос, почему на самом деле в Торе говорится о воскресении. Иными словами, правомерно рассмотреть метафизический уровень вопроса. И ответ на таком уровне, похоже, состоит в том, что поскольку в (письменной) Торе говорится о производящей, формальной и материальной причинах (causae efficiens, formalis, materialis) мироздания, в ней должно говорится и о его целевой причине (causa finalis), а воскресение из мертвых является одним из атрибутов цели мироздания. Однако сама постановка вопроса о цели мироздания была бы непонятна как в синайские, так и в талмудические времена; какая-либо соотнесенность causa finalis с "задачами текущего момента" выглядела бы совершенно неправдоподобной; все, к чему представление о существовании цели могло бы привести - это дальнейшение усугубление мессианских/эсхатологических ожиданий - ожиданий ложных, потому что они, без понятия о движении к цели через тиккун олам - сотрудничество Бога и человека в сотворении мира (р. Соловейчик, Halakhic Man) - неизбежно сводились к катастрофической схеме "вот приедет барин, барин нас рассудит". А представления о цели, несомненно, у Мудрецов были, причем более ясные и конструктивные, чем то, что можно вычитать у Пророков. Но они не были передаваемы; это были те тайны Торы, заголовки глав, на которые ссылается (МН1:33 et passim) Маймонид в Путеводителе (Уже несколько раз приводились в наших речах слова [мудрецов]: "и [не толкуют] о Колеснице даже в присутствии одного [слушателя], разве только он мудр и понимает своим умом", тогда "передают ему начала глав".) При этом отчетливой телеологии нет и у самого автора Путеводителя; он не отождествляет маасе-меркава - "божественную науку" - с познанием causa finalis; мир у него вечен a parte post, и сущностных изменений в нем не ожидается. Но таким образом он отвергает катастрофические сценарии, что есть важный и актуальный до сих пор телеологический антитезис. Еще важнее - что в 3-й части он развивает идею первичного намерения у Давшего заповеди, которое отличается от (буквального смысла) самих заповедей; это уже очень близко к делу.
Ответ на политическом уровне довольно известен и состоит в том, что, утверждая воскресение из мертвых, Мудрецы не могли и не хотели брать этого на себя: утверждение это слишком сильно, чтобы его можно было добавить "поверх" письменной Торы, и потому саддукейские оппоненты могли успешно ссылаться на то, что воскресения "нет в Торе". Но один только политический уровень неудовлетворителен и несвойственен подходу Мудрецов, поэтому правильно поставить вопрос, почему на самом деле в Торе говорится о воскресении. Иными словами, правомерно рассмотреть метафизический уровень вопроса. И ответ на таком уровне, похоже, состоит в том, что поскольку в (письменной) Торе говорится о производящей, формальной и материальной причинах (causae efficiens, formalis, materialis) мироздания, в ней должно говорится и о его целевой причине (causa finalis), а воскресение из мертвых является одним из атрибутов цели мироздания. Однако сама постановка вопроса о цели мироздания была бы непонятна как в синайские, так и в талмудические времена; какая-либо соотнесенность causa finalis с "задачами текущего момента" выглядела бы совершенно неправдоподобной; все, к чему представление о существовании цели могло бы привести - это дальнейшение усугубление мессианских/эсхатологических ожиданий - ожиданий ложных, потому что они, без понятия о движении к цели через тиккун олам - сотрудничество Бога и человека в сотворении мира (р. Соловейчик, Halakhic Man) - неизбежно сводились к катастрофической схеме "вот приедет барин, барин нас рассудит". А представления о цели, несомненно, у Мудрецов были, причем более ясные и конструктивные, чем то, что можно вычитать у Пророков. Но они не были передаваемы; это были те тайны Торы, заголовки глав, на которые ссылается (МН1:33 et passim) Маймонид в Путеводителе (Уже несколько раз приводились в наших речах слова [мудрецов]: "и [не толкуют] о Колеснице даже в присутствии одного [слушателя], разве только он мудр и понимает своим умом", тогда "передают ему начала глав".) При этом отчетливой телеологии нет и у самого автора Путеводителя; он не отождествляет маасе-меркава - "божественную науку" - с познанием causa finalis; мир у него вечен a parte post, и сущностных изменений в нем не ожидается. Но таким образом он отвергает катастрофические сценарии, что есть важный и актуальный до сих пор телеологический антитезис. Еще важнее - что в 3-й части он развивает идею первичного намерения у Давшего заповеди, которое отличается от (буквального смысла) самих заповедей; это уже очень близко к делу.