Между двумя Рождествами
Чего хочется всем нам пожелать, если уж пытаться... Верить в жизнь как этическую и биологическую силу. В то, что всё совершившееся зло, насилие, преступления, подлости и надругательство над разумом могут быть излечены, преодолены в обратном «лечении» - в направлении хода времени от конца к началу, которое предрекают и крупные религии и отчасти некоторые современные научные догадки.
Если обратный ход времени возможен, возможно и преодоление энтропии, и исцеление падшего мира. Мы, русские, сейчас охотно празднуем два Рождества - старое и новое и между ними Новый год. Конечно, в каком-нибудь Непале еще больше несочетаемых праздников - с каждой веры по нитке, лишь бы не скучать, но тут я вдруг разглядел особый смысл.
Мы уже больше сто лет играем со временем, двигая его в течение пары недель в разных направлениях, каждый раз приходя к одному - радости рождения Спасителя. Он у нас появляется в условно католических яслях, потом прыгает через светский «новый год», как бы исчезая, и тут же вновь приходит, озаряя светом любви зимние потёмки. Мы ценим Рождество вообще больше Пасхи просто потому, что уже в какой-то мере научились двигаться в обратном направлении и неосознанно одолевать боль, которой в нашей жизни слишком много, оставляя все крестные мучения в «прошедшем будущем времени».
Как ни странно, на такие размышления меня навели не только роман «Доктор Живаго» или поэма Блока «Двенадцать» (самая неразгаданная из всех отечественных поэм, как мне кажется), но и дурацкий, кукольный фильм «Довод», о котором я недавно писал, не разглядев в нём главного - очередной призыв задуматься о возможном близком преодолении линейности времени. Конечно, американский режиссёр и в этом научном чуде усмотрел, прежде всего, очередное зло. И красиво (или не слишком) его пресёк, покарав злого русского олигарха, сыгранного самым классическим Гамлетом мирового кино - Кеннетом Браной.
Русские тоже любят Гамлета, вечные вопросы, «быть или не быть» с уклоном в «не быть». Падают в бездны, теряют целиком отстроенный собственными руками рай, как никто способны ненавидеть родную историю, плясать на могилах предков.
Но русские способны видеть и возможность полного исцеления, которой так не хватает более рациональным и трезвым западным «партнёрам». Поэтому мы можем положить треть страны в великой войне со злом, а через полвека сдать все завоевания без боя, можем радостно срывать маски во время страшной эпидемии - просто «чтобы жить, а не трястись вечно».
Наши два Рождества с перманентным застольем от конца декабря до Старого Нового года (его мы тоже тихо чтим) нам нашептали: добро и гармония в самый последний момент не обманут. Хотя у нас гораздо меньше рациональных «доводов», подтверждающих этот тезис, чем у многих окружающих нас племён. Не потому ли и Пушкин говорит:
И долго жить хочу, чтоб долго образ милый
Таился и пылал в душе моей унылой… -
и перешагивает через свои недолгие 37 лет в вечность, в которую так упорно не верил.
По той же причине в самом пронзительном и прозорливом рассказе Андрея Платонова повествователь говорит о машинисте Мальцеве, потерявшем и вновь обрётшем и дар зрения, и дар любви к ближнему: «Я боялся оставить его одного, как родного сына, без защиты против действия внезапных и враждебных сил нашего прекрасного и яростного мира».
Мир остается одновременно и яростным, и прекрасным - но в зазоре между раздвоившимся Рождеством у нас сквозит обострённое ощущение уже свершившейся победы второго начала.