Высота с камнем. Часть 1
Этот рассказ написан родоначальником советской военной психологии, генералом-майором в отставке, доктором психологических наук Максимом Коробейниковым. Все совпадения с любыми событиями, происходящими сегодня, абсолютно случайны, но как мне кажется, вполне закономерны.
*****
1.
Известно, что мы долго витали где-то в облаках, будто в небе, а не на земле. Все чего-то ждали, на что-то надеялись. И жили-то хуже некуда, а все в мечтах, как в дыму. И казалось: ничего, жить можно. Мало того, есть все основания радоваться и чувствовать себя счастливыми.
Вот точно так же и на войне было. Нам только бы победить. Вот взять бы эту высоту, и тогда все. Тогда-то и произойдет нечто необыкновенное, то самое давно ожидаемое чудо, непонятно какое конкретно, но ясно, что хорошее, радостное, светлое, от чего плакать хочется и можно захлебнуться от восторга. Вот только вернуть бы траншеи, которые захватил противник, и наступит желанное время победы. Выйти бы к государственной границе, и тогда нам сам черт не брат: гуляй по Европе. И не только мы, но и все люди там будут так же довольны и благодарны нам за свободу, которую мы им принесем. Вот добраться бы до победы, и уже ничего не надо будет для полного всемирного благоденствия.
2.
Однажды, когда мы стояли в обороне, в жизни моей наступили необыкновенные дни. Вдруг вспыхнула и загорелась великая надежда. Слава обо мне пошла по всей дивизии. И началось все это, повторяю, неожиданно, вскоре после неудачных наступательных боев, о которых и говорить не хочется.
В один столь же прекрасный, сколь и удачный день вызвал меня к себе командир дивизии.
Признаюсь, с внутренним трепетом, особым волнением шел я к нему. Узкая и глубокая щель вела к входу в его блиндаж. Если поднять руку, то и тогда не достанешь до бруствера. У входа - круглое расширение, вроде площадки, для движения двери и ожидания для тех, кто прибывает к комдиву. Адъютант шел впереди, я за ним. Перед блиндажом приостановились.
Я осмотрелся. По-видимому, накатов пять-шесть и бревна все в обхват человеческий. Сруб поставлен в специально вырытую яму. Накаты засыпаны песком и обложены дерном. Сразу подумалось: а что может выдержать этот блиндаж? Прямое попадание полутонной бомбы наверняка. Ну и ну! Саперы наши тоже, оказывается, умеют делать надежно, когда захотят или когда с них это потребуют.
Комдив внимательно осмотрел меня с головы до ног. Остался доволен.
- Вот ты какой, - произнес доброжелательно и указал. - Садись!
Я сел. Он спросил:
- Сколько годков-то, сынок?
- Двадцать первый уже, - ответил я.
- Ага, значит, третий десяток. Откуда родом?
- Из Кирова.
- Вятская губерния, значит.
Я как-то застеснялся.
- А что, я знаю вятских, - подбодрил меня комдив, - хороший народ, однако. Честное слово, не вру.
И сказал это он так, как обычно мой отец говорил. Ну так же окал и таким же манером, будто пропел.
- Какое училище-то окончил?
- Черкасское пехотное.
- И это знаю. Сейчас в Свердловске. Хорошее училище. Я ведь сам-то из Сибири. Земляки, выходит, почти?
Комдив подмигнул мне и опять спросил:
- А воюешь давно?
- Нет, второй год всего, - ответил я.
- Разве это мало? Я вот, видишь, в какой хороме живу, и то иногда страшновато бывает.
- У меня похуже, - согласился я.
- Молодец! - похвалил он меня неизвестно за что. - Награды имеешь?
- А кто у нас их имеет? - вопросом на вопрос отозвался я.
- У меня вот, например, есть.
Я ничего не сказал. Тогда комдив объяснил, будто оправдываясь передо мной:
- Ну я, конечно, к начальству ближе. Оттого и не забывают.
Я хотел было из вежливости что-то возразить, но он махнул рукой: не о деле, мол, завели разговор.
- Так вот, - произнес наконец комдив то, чего я ожидал от него все это время. - Задачу я хочу поставить тебе серьезную. Не скрою, не только ответственную, но и опасную. Но крайне важную. Признаюсь, я расспрашивал о тебе многих. Хвалят. Надежный, говорят, командир. Вот я и решил тебя попросить. Сходить на одно задание. Причем можешь отказаться. Слова не скажу в упрек.
Я уже представил себе, что командир прикажет мне перейти линию фронта и сделать в тылу врага такое, на что каждого не пошлешь. И уже приготовился, чтобы заверить:
- Не сомневайтесь. Погибну, а задачу выполню.
И гордость, и волнение, и ликование, и грусть - все это, смешавшись в одно, порывисто овладело мной, и я стремительно встал, чтобы радостно выразить свое состояние. И комдив поднялся, неторопливо, правда. Он оказался значительно выше меня и шире в плечах. «Богатырь», - мелькнуло в голове.
- А задача такая, - начал он, развернув карту. - Надо взять высоту с камнем. Видишь, как она разрезала нашу оборону? Видишь, как она нависает? Вот нам предстоит…
Ах эта проклятая высота с камнем, сколько перед ней полегло нашего брата! Сколько молодых парней, убитых и раненых, засосало болото, сколько искалеченных вывезли в медсанбаты и госпитали из-под самой высоты. Только наших, из нашей сибирской дивизии, не одну тысячу. И никак не могли взять, как ни старались.
- Вот нам предстоит, - объяснял задачу комдив, - сформировать особую роту. Я подчеркиваю: особую роту вроде штурмового отряда. Соберем в тылах дивизии всех солдат и сержантов-коммунистов. Числом сто двадцать. Во взводе - тридцать два человека. У ротного два заместителя - по политчасти и строевой. Ячейка управления при командире роты - одиннадцать человек. Подготовим людей, подкормим, потренируем- и возьмем высоту с камнем. Тогда командарм обещает вывести дивизию на формировку, а тебе звание Героя Советского Союза.
Разве это не мечта?!
И закрутилась карусель. Всю неделю в лесу за штабом дивизии я принимал солдат, сержантов и офицеров, прибывающих в роту. Это были повозочные из тыла полков и дивизии, ординарцы, снайперы, связисты и санитары. Все коммунисты и все добровольно изъявили желание воевать в коммунистической роте, как именовало начальство мой штурмовой отряд.
Явился заместитель командира роты капитан Зимний. Новенький. На вид боевой. Заместителем по политчасти прислали майора Викентьева из политотдела дивизии. Три командира взвода были направлены из разных полков. Я понимал, что их прислали на исправление, хотя устные характеристики на них были великолепные. Я потом получил обо всех офицерах полную, подробную и правдивую информацию. Командиры взводов были сосланы за неуживчивость, длинный язык и неуважение к начальству. Они воевали уже больше года и продвижения по службе, не говоря о наградах, не получили.
Капитан Зимний - смелый, умный и, казалось бы, перспективный ротный, служил в соседнем полку, подпирал комбата, стоял у него на пятках, и тот хотел освободиться от него не мытьем, так катаньем.
Майор Викентьев, политработник с высшим образованием, интеллигентный, умеющий поговорить, солидный, отличался от нас культурой и манерами ученого человека. Вылетел из политотдела за связь с секретаршей партийной комиссии, на которую имел виды начальник политотдела, молодой подполковник по фамилии не то Шитиков, не то Личиков, - я забыл, помню только, что в дивизии его звали Чичиков.
Чичиков лично приехал как-то ко мне в роту, чтобы между делом, как бы между прочим, сказать:
- Вы Викентьеву никаких поблажек не давайте.
- Он же старший офицер, - заметил я.
- Ну и что? В роту он направлен не добровольно. Считайте, что по принуждению, на исправление, можно сказать.
- Ну? Есть такая мера наказания или метод воспитания? - спросил я наивно.
- Нет, официально в уставах такой меры нет.
- Но ведь в приказе сказано, что он направлен на усиление партийно-политической работы? Это значит, без майора сверху мы не сможем выполнить своей задачи? - опять спросил я, притворяясь дурачком.
- Вы все понимаете, - сказал Чичиков, - потому выполняйте приказание. Он должен быть с вами везде и всюду.
- Зачем? - с удивлением спросил я.-У меня есть один человек, с которым я не расстаюсь никогда, - мой ординарец. Но это вызывается служебной необходимостью.
К этому времени я уже довольно поднаторел в военно-канцелярской терминологии.
- Ну, ладно. Я думаю, вы достаточно умны, чтобы понять, что я имею в виду, - уже строго, напыжившись и приняв официальную позу, сказал Чичиков.
Я не видел до этого ни разу Чичикова и не мог понять, почему дивизионные девчонки души в нем не чаяли:
- Ах, Чичиков, ах, Чичиков, какой умный и интересный, какой обходительный, к ведь второй человек в дивизии. Что скажет, то и будет. Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять!
И вот, когда увидел, то сразу понял: просто был он красив, как древнегреческий герой - и рост, и фигура, и лицо, и глаза. Да как это девица из дивизионного окружения предпочла ему какого-то инструкторишку, высокого, как жердь, с огромным горбатым носом и глазами навыкате! Викентьев был болезненно худ, гимнастерка и брюки на нем висели как на огородном пугале. А начальник политотдела лоснился, лицо его казалось смазанным жиром, а костюм был влит в его безукоризненную фигуру и, кроме того, был стерильно чист. Весь он был ухожен, откормлен, отглажен и уверен в себе.
Мы оборудовали в лесу землянки. Солдаты работали с радостью. Кухня у нас была своя. Старшина Трубников - я взял его в роту из своего батальона - дело знал хорошо. В дивизионном обменном пункте (так называемый ДОП) у него были друзья. Поэтому рота получала довольствие всех видов не только по полной норме, но и сверх того. Хотя рота в боевых действиях и не участвовала, комдив приказал на все дни выдавать двойную «наркомовскую норму» водки (по двести граммов). Даже если учесть, что эта «наркомовская норма» подвергалась разбавлению во всех перевалочных пунктах, от производителя до потребителя (ибо водка в то тяжелое время, как, впрочем, и в последующие десятилетия, была самым ценным капиталом), так вот, даже если учесть, что водка нам перепадала бессовестно разжиженной, солдаты этой двойной норме были рады и гордились перед друзьями и знакомыми тем, какое особое место наша рота занимает в дивизии и какая, следовательно, особая задача будет поставлена перед ней. Зря поить, кормить никто не будет.
Капитан Зимний занимался формированием роты и оборудованием расположения. Мы с командиром дивизии ездили на рекогносцировку: искали среди лесов и болот высоту, которая, подобно высоте с камнем, господствовала бы вокруг на несколько километров. На третий день нашли.
Въехали на вершину этой высоты, посмотрели вокруг: господи, красота-то какая! Сиди на ней, врывшись в землю, и ни одна машина, ни один солдат противника не подойдет к тебе незаметно. Даже ночью. У меня дух захватило: вот бы такую горку оборонять! Ежедневные поездки как-то приблизили меня к комдиву. Пропала робость, появились раскованность и некая уверенность в себе: уж если сам командир дивизии несколько дней занимается со мной, значит, я чего-то стою, я не букашка какая-то исполнительная, а такой командир, который, может быть, сейчас решает судьбу дивизии.
Вот эта молодая уверенность и немалое самомнение, явная переоценка значения собственной персоны и помогли мне по ставить перед комдивом вопрос, который меня всегда волновал и будоражил.
- Товарищ полковник! - обратился я к нему по-уставному, когда мы подъезжали к высоте.
- Да-да, - с готовностью и даже, показалось мне, с радостью откликнулся он на мою просьбу. - Пожалуйста, пожалуйста.
- Может, я в чем-то ошибаюсь, чего-то не знаю, но почему всегда получается так: и в наступлении, и в обороне мы всегда занимаем по отношению к немцам невыгодную позицию? Они на горе, мы у подножия. Они на берегу водной преграды, а мы должны с боем ее форсировать. Они на высоте с камнем, а мы в болоте, хотя сзади у нас целая гряда высот? Ни окопаться нельзя по-настоящему, ни обзора для обстрела нет. Я думаю, что мы подлаживаемся под немца: где он нас остановил огнем, там мы и сидим.
Полковник ухмыльнулся, погладил меня по спине, незаметно кивнул на водителя и пообещал:
- Вот приедем, я тебе все объясню.
Когда приехали и взошли на высоту, комдив сказал:
- Я не стал тебе отвечать в машине. Кто знает, хороший вроде парнишка, а ведь в душу не заглянешь.
Для меня это было странно. Я от своего ординарца ничего не скрывал. А тут сквозило что-то совсем другое. Как они там живут в штабах, на самом верху?! Но комдив продолжил:
- Вот за такие же разговоры и не где-нибудь, а на заседании Военного совета, один командир дивизии, хороший человек, мой приятель, был снят с должности.
Я приумолк и уже жалел, что высунулся со своим дурацким вопросом.
- Но тебе я скажу, - продолжал комдив, - я тебе доверяю.
«Господи, какой же прекрасный человек наш комдив, какой умный, наблюдательный, справедливый», - подумал я.
- Дело в том, что есть приказ. Сталин отдал его, когда наши войска бежали к Сталинграду летом прошлого года. С тех пор все изменилось. Теперь никто уже от немцев не бежит и бежать не собирается. И всем видно, что этот приказ свое отработал. А предложить Иосифу Виссарионовичу отменить его ни у кого духу не хватает. Боятся. Потому мы и сидим в болоте, а немцы на высоте. Приказ-то ведь - закон для подчиненного. Вот, следуя тому приказу, и пугаем друг друга: ни шагу назад, стоять насмерть. Вместо того чтобы на выгодную позицию отойти, закрепиться, перегруппироваться и ударить, если выгодно, в другом направлении, нет, мы требуем: приказ на наступление, утвержденный наверху, должен быть выполнен целиком и полностью, без сомнений и колебаний.
В таких разговорах время летело незаметно. Комдив доверял мне, и это льстило. Подходящую местность мы нашли. Сейчас надо было оборудовать ее «по-немецки», Дивизионные разведчики по приказу комдива не раз были на высоте с камнем. Мы знали, что на передних скатах ее у немцев проходит сплошная траншея с хорошо оборудованными огневыми позициями для стрелкового оружия. Вторая траншея, идет почти по вершине горы, третья - по обратным скатам. Там - минометные позиции, батальонные и полковые. В семистах-восьмистах метрах от них начинается вторая позиция, тоже из трех траншей, на ней размещаются, видимо, батальон второго эшелона и артиллерийские позиции.
Моя штурмовая рота должна была захватить высоту с камнем, то есть проскочить насквозь три траншеи и закрепиться перед второй позицией. Когда мы захватим высоту с камнем, полки дивизии должны будут свернуть оборону противника на второстепенных направлениях. Перед второй позицией дивизию обещали заменить. Нам надо было проткнуть вражескую оборону в самом главном месте, как чирей иголкой.
3.
На местности, которую комдив выбрал, мы обозначили положение своих войск, наметили инженерное оборудование ничейной полосы, прикинули расположение первой, второй и третьей траншей на высоте с камнем. На следующий день я привез сюда саперов и поставил задачу: оборудовать препятствия, растрассировать траншеи.
А еще через день приехал с ротой на автомашинах для работы в поле. Я решил: оборудовать в инженерном отношении нашу высотку примерно так, как выглядела реально у немцев высота с камнем. На это ушло два дня.
Пригляделся я к солдатам своей комроты (так начали называть в дивизии наше подразделение). И что же? Оказалось, что большинство из них бывшие председатели колхозов, бригадиры, счетоводы, рабочие с заводов, которые не успели в начале войны эвакуироваться на восток. Все они очень хорошо устроились во фронтовых условиях. Отсутствие военной профессиональной подготовки не позволило им продвинуться по службе, выйти в офицеры (это были солдаты и сержанты), но все они воевали давно, были обстреляны изрядно, уцелели, потому что окопались в войсковом тылу, будучи мужиками хозяйственными, расчетливыми, умелыми и расторопными. Командиры не только держались за них, но и уважали и любили. И только жесткое требование нового комдива вырвало их из насиженных теплых мест и поставило всем на удивление в боевой строй. Оружием они, как правило, владели хорошо. Управлялись с ним привычно, как с лошадью или сельскохозяйственной машиной. Земляные работы вели не спеша, со сноровкой, рассчитывая свои силы и возможности, зная землю и ее характер.
Два дня они рыли окопы, соединяли их траншеей, отводили от них ходы обобщения. Все это делали не для блезиру, а так, как если бы в них пришлось сидеть, когда немцы своей авиацией, артиллерией, минометами, автоматами и пулеметами начнут работу по истреблению нашего брата, укрывшегося на этих позициях. Местность они оборудовали на совесть, не так, как это обычно бывает в линейных стрелковых ротах. Уж я-то знал.