(no subject)
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился...
Одна из радостей доступных смертным - это созерцание.Японцы знают толк в таких делах.
Раньше мне думалось, что нет ничего привлекательного в пустыне. Камни и пыль, монотонные линии, жара и опасность, а главное оглушающая тишина. Мне подавай журчанье и щебет, шорохи и стрекотанье насекомых. Чтобы качались сосны, чтобы пахло прелой листвой, и чтобы взгляд тонул в зелёном. Так я привыкла, в этом я росла.
Шли годы.
Я всё чаще оказывалась в пустыне. Мы, молча и не спеша, привыкали друг к другу. Я преодолевала свою предубеждённость, она не торопилась раскрывать тайн, пустыне некуда спешить. Сначала, я обнаружила зверушек. Конечно, не сравнить с лесами, но и тут под каждым камнем в каждой трещинке жизнь. Птицы, вот кто привлёк меня поначалу. Это были скальные галки. Не воспитанные, сварливые склочницы однажды разделили со мной скромную трапезу. Этот день я не забуду. В прохладном, глубоком вади мы съели бутерброд с сыром и огурцом. Они разглядывали меня и садились рядом, чтобы взять кусочек из рук. Но окончательно растопил лёд лис. Маленький, ушастый, он пришёл тёмной ночью, чтобы напиться из кружки. Нервно, быстро лакал из неожиданного живительного колодца.Захоти, я могла бы коснуться его. Эти удивительные посольства я приняла с благодарностью и наши дипломатические отношения с пустыней начались. Я привыкала к невероятно низкому и усыпанному звёздами небу, под которым страшно спать. Ощущение будто за тобой кто-то неусыпно наблюдает, по-настоящему мешает закрыть глаза и уснуть. Тогда я начала таращиться в ответ, и пейзажи утопали в зрачках. Горизонт. В лесу нет горизонта, в нём направление лишь угадывается, а пустыня полна горизонтом. Если ноги крепкие, на голове кепка, а в рюкзаке вода, то преодолев подъёмы и спуски можно выйти к Эльдорадо. Чёрные, красные, жёлтые эйлатские горы. Внезапная свежесть ручьёв и оазисов. Внеземная гладь Мёртвого моря. «Вне», «извне», «неземная» вот слова-краски, чтоб написать красоту пустыни, её плавность, её вечность, её переменчивое настроенье.
А ещё в пустыне происходит чудо. Оно случается раз в году и называется весна, просто однажды я наконец всмотрелась и увидела. Весна так сильно преображает пустыню, что с трудом верится, что это те же горы и долины. Они свежее - зелёные, море цветов кашки, поля алых маков, одуванчики, нарциссы и самые причудливые цветы названия которых мне не известны . Я называю это- чудо. Всё длиться месяц, два и снова охристо - жёлтая тишина.
Но есть в пустыне один цветок, который невероятен и невозможен. Из камня и твёрдой горячей земли он прорывается и изумляет.
Хочется сочинить какую-нибудь сказку или легенду о печальном принце, о вечном трауре, о покинутой деве, о каплях крови титана, о рассыпанных бусах богини или что-то в этом роде. Его имя Iris haynei , איריס הגילבוע, чёрный ирис гильбоа, по названию горного хребта Гильбоа. Учёные называю такие растения эндемики, потому, что нигде более их не встретить. Этот ирис сейчас цветёт и я поехала к древнему городу и крепости Тель-Арад предаваться радости смертных.
Сложно описать его цвет. Подойдёт нечто рококошное: обугленный бордовый, черненый пурпур, фиолетово- мглистый. У него нежный аромат . А сам цветок похож на растрёпанного монаха ушедшего в пустыню, чтоб искупить грехи совершённые в молодости, в бытность его при дворе короля Генриха Новарского. То есть, монах то, он монах взаправдашний, но ряса атласная, как плащ бретёра. Пустыня поубавила его спесь, но добавила смирения. Раз в год он выходит на поверхность из своей подземной кельи в мир и созерцает. Он нас, а я его. Чёрный ирис, легенда, тайна пустыни. Ещё один посол с ультимативной нотой изящества.
В пустыне мрачной я влачился...
Одна из радостей доступных смертным - это созерцание.Японцы знают толк в таких делах.
Раньше мне думалось, что нет ничего привлекательного в пустыне. Камни и пыль, монотонные линии, жара и опасность, а главное оглушающая тишина. Мне подавай журчанье и щебет, шорохи и стрекотанье насекомых. Чтобы качались сосны, чтобы пахло прелой листвой, и чтобы взгляд тонул в зелёном. Так я привыкла, в этом я росла.
Шли годы.
Я всё чаще оказывалась в пустыне. Мы, молча и не спеша, привыкали друг к другу. Я преодолевала свою предубеждённость, она не торопилась раскрывать тайн, пустыне некуда спешить. Сначала, я обнаружила зверушек. Конечно, не сравнить с лесами, но и тут под каждым камнем в каждой трещинке жизнь. Птицы, вот кто привлёк меня поначалу. Это были скальные галки. Не воспитанные, сварливые склочницы однажды разделили со мной скромную трапезу. Этот день я не забуду. В прохладном, глубоком вади мы съели бутерброд с сыром и огурцом. Они разглядывали меня и садились рядом, чтобы взять кусочек из рук. Но окончательно растопил лёд лис. Маленький, ушастый, он пришёл тёмной ночью, чтобы напиться из кружки. Нервно, быстро лакал из неожиданного живительного колодца.Захоти, я могла бы коснуться его. Эти удивительные посольства я приняла с благодарностью и наши дипломатические отношения с пустыней начались. Я привыкала к невероятно низкому и усыпанному звёздами небу, под которым страшно спать. Ощущение будто за тобой кто-то неусыпно наблюдает, по-настоящему мешает закрыть глаза и уснуть. Тогда я начала таращиться в ответ, и пейзажи утопали в зрачках. Горизонт. В лесу нет горизонта, в нём направление лишь угадывается, а пустыня полна горизонтом. Если ноги крепкие, на голове кепка, а в рюкзаке вода, то преодолев подъёмы и спуски можно выйти к Эльдорадо. Чёрные, красные, жёлтые эйлатские горы. Внезапная свежесть ручьёв и оазисов. Внеземная гладь Мёртвого моря. «Вне», «извне», «неземная» вот слова-краски, чтоб написать красоту пустыни, её плавность, её вечность, её переменчивое настроенье.
А ещё в пустыне происходит чудо. Оно случается раз в году и называется весна, просто однажды я наконец всмотрелась и увидела. Весна так сильно преображает пустыню, что с трудом верится, что это те же горы и долины. Они свежее - зелёные, море цветов кашки, поля алых маков, одуванчики, нарциссы и самые причудливые цветы названия которых мне не известны . Я называю это- чудо. Всё длиться месяц, два и снова охристо - жёлтая тишина.
Но есть в пустыне один цветок, который невероятен и невозможен. Из камня и твёрдой горячей земли он прорывается и изумляет.
Хочется сочинить какую-нибудь сказку или легенду о печальном принце, о вечном трауре, о покинутой деве, о каплях крови титана, о рассыпанных бусах богини или что-то в этом роде. Его имя Iris haynei , איריס הגילבוע, чёрный ирис гильбоа, по названию горного хребта Гильбоа. Учёные называю такие растения эндемики, потому, что нигде более их не встретить. Этот ирис сейчас цветёт и я поехала к древнему городу и крепости Тель-Арад предаваться радости смертных.
Сложно описать его цвет. Подойдёт нечто рококошное: обугленный бордовый, черненый пурпур, фиолетово- мглистый. У него нежный аромат . А сам цветок похож на растрёпанного монаха ушедшего в пустыню, чтоб искупить грехи совершённые в молодости, в бытность его при дворе короля Генриха Новарского. То есть, монах то, он монах взаправдашний, но ряса атласная, как плащ бретёра. Пустыня поубавила его спесь, но добавила смирения. Раз в год он выходит на поверхность из своей подземной кельи в мир и созерцает. Он нас, а я его. Чёрный ирис, легенда, тайна пустыни. Ещё один посол с ультимативной нотой изящества.