Диалектика аксиоматики
Всякий раз, когда в каком-нибудь обсуждении заходит речь о журнале «Прорыв», обязательно прискакивает некто и, тыкая перстом в небо, возглашает: «А вы читали, что они о теории относительности пишут?» После чего результат предсказуем - некоторые, считающие себя физиками, голословно высказывают свое «фи», а некоторые, не считающие себя физиками, хором подпевают на той же ноте, ибо - страшно сказать, на святое замахнулись, на Альберта нашего, Эйнтшейна, так сказать. От «физиков» возражения уже слышали - там в общем и целом, попросту непонимание философии. Но вот не так давно взялся критиковать не кто иной, как человек, представившийся философом, что нетипично, некто Смирнофф, ( http://smirnoff-v.livejournal.com/199189.html). Мы, разумеется, были бы рады умной и добросовестной критике, т.к. никто так не мечтает об умных оппонентах, как коллектив журнала «Прорыв». Но, к сожалению, оппонент и в данном случае разоблачил собственное философское невежество. То ли Смирнофф плохо учился на философском факультете, то ли причина в том, что философы в провинции выглядят как инопланетяне и это приводит к высокой степени их самоуспокоенности и самовлюбленности. Ну, кто в провинции будет спорить с философом по поводу дедукции, индукции, экзистенциализма, позитивизма, релятивизма, а тем более принципа фальсифицируемости? Как бы то ни было, но уже в самом начале он показывает потрясающее незнакомство с проблемой аксиоматики:
Подгузов заблуждается, вернее сказать, его представления остались на уровне древнегреческих-натурфилософских. Ровно так же Аристотель писал: «Так как научное знание возникает при всех исследованиях, которые простираются на начала, причины или элементы путём их познания (ведь мы тогда уверены в познании всякой вещи, когда узнаём её первые причины, первые начала и разлагаем её впредь до элементов), то ясно, что и в науке о природе надо определить прежде всего то, что относится к началам». Это дедуктивный метод, который с появлением современной науки сменился на индуктивный. Дедуктивный метод применительно к научному знанию сегодня представляется попросту ненаучным. И эта ошибка Подгузова накладывает печать ненаучности на все дальнейшие рассуждения.
Одним словом, Смирнофф решительно отказывается не только от какой-либо аксиоматики в построении теории, но и от дедуктивного метода как такового. Такое рассуждение вполне логично для сторонника позитивизма. Позитивизм стоит на базе непосредственной и прямой связи явления и его теоретической формы. Если же такой связи не просматривается (с т. зрения «здравого смысла»), то позитивизм объявляет явление несуществующим, а форму, отражающую это в теории - спекулятивной. В результате у позитивистов получается небольшой объем непосредственно проверяемых эмпирически знаний и огромное количество релятивистских «мнений», за которыми никакой научной ценности не признается. Но проблема в том, что аксиоматика как раз позволяет выйти из порочного круга релятивизма и субъективности, ибо строго определенные аксиомы, к которым обращается теория, и на которых она строится, дают нам границы субъективности (то есть, теория субъективна в той мере, в какой произвольны и относительны базовые аксиомы) и объективности (в той мере, в какой эти самоочевидные аксиомы верны). Переход тех же греков к аксиоматической теории как раз был попыткой ухода от «мнения» к «истине». Самое интересное, что пациент в следующем же абзаце ссылается на Лобачевского, который как раз построил теорию целиком аксиоматически, исходя из дедукции целого ряда общих допущений… Тут я бы советовал либо снять крестик, либо одеть трусы.
Совершенно непонятно, что заставило его целиком отвергнуть дедуктивный метод, какие такие факты и какие такие кусючие мухи. До сих пор считалось, что дедуктивный метод по своей эвристической способности является базовым и имманентным методом познания, и находится в неразрывной диалектической связи с индуктивным методом. Собственно, познание есть непрерывное чередовании дедукции и индукции. Разрывать их - это все равно, что удалить человеку одно из полушарий. Я понимаю, что ученик Поппера пошел далее учителя, но даже Поппер ничего плохого про дедукцию саму по себе сообщить не мог.
В качестве примера невозможности аксиоматики в научном познании наш пациент приводит пример релятивизма понятий у греков и китайцев:
Например, представление об инерции вовсе не было очевидным в Древней Греции. Греки полагали, что пока к телу прилагается сила, - тело движется. Когда сила перестает прилагаться, тело останавливается. Отсюда идут на удивление хитрые попытки того же Аристотеля объяснить движение стрелы.
В то же время для китайцев инерция была самоочевидна: «Прекращение движения происходит из-за противодействующей силы… Если не будет никакой противостоящей силы …, то движение никогда не закончится. Это верно настолько же, как и то, что бык не лошадь».
В общем, попытка апеллировать к самоочевидным представлениям вредна и ненаучна.
Однако факт релятивизма понятий не говорит ничего о ненаучности аксиоматики. Эвристическая ценность аксиоматики состоит в первую очередь в определении границ и условий, для которых теория верна и в построении непротиворечивой картины описываемого теорией явления. Иными словами. Аксиоматика, содержащая в себе релятивизм (в силу относительности любой самоочевидности), является противоположностью релятивизма, ибо дает точку отсчета, исключающую относительно самой себя любой релятивизм. Можно критиковать и подвергать сомнению любое конкретное самоочевидное понятие, но, тем не менее, критика эта также идет от таких же самоочевидных понятий. Тот же Эйнштейн, которого взялся защищать Смирнофф, шел от аксиоматически взятых представлений о неизменности скорости света, независимо от движения «инерциальных систем», оставляя в стороне физическую причину такого, которая могла бы вызвать такой эффект и из аксиоматически же постулированного принципа относительности.
Проблема Смирноффа, как и многих верующих в позитивизм, в том, что они рассматривают процесс познания механистически, как единовременный и замерший процесс, который разово осуществился - и все, мы имеем некую застывшую истину. Этакий Past simple. И поэтому он поддался соблазну поделить индукцию и дедукцию, отбросив последнюю, ибо, как ему кажется, индукция самодостаточна: взял частное, собрал некоторое количество, подсмотрел общее и сидишь на облаке, наслаждаясь результатом. Если не меняется объект познания, если он ограничен по времени/пространстве, то оно так где-то и есть. И можно созерцать веками проверенные истины. Конечно, тут есть отдельный вопрос, каким образом эта механистическая теория уживается с релятивизмом, но сейчас этого касаться я пока не буду.
Однако, когда мы имеем дело с общими законами мироздания, то мы имеем дело с заведомо бесконечным и бесконечно изменчивым объектом, неисчерпаемым как в вширь, так и вглубь, поэтому процесс познания не может ограничиваться метафизической регистрацией, на которую уповает позитивизм. Для познания объекта «вглубь» требуется не просто запоздало фиксировать то, что есть, но опережать мыслью материальное движение. Только это дает познанию инструментарий для расширенного познания. В одном обсуждении пыток как метода дознания, которое мне довелось почитать, было вынесено резюме, что пытка имеет познавательное значение только в том случае, когда допрашивающий знает, о чем спрашивать. Когда мы имеем дело с материальным миром в процессе более общего познания, то мы имеем дело с упорно отказывающимся давать показания клиентом, следовательно, чтобы «допросить» его с применением различных методов воздействия как то синхрофазотронов и радиотелескопов, нам надо иметь некоторое представление о том, что же мы хотим спросить, иными словами, мы должны иметь некоторую общую теорию, явно выходящую за рамки твердо известного нам из опыта. Задавая вопросы, базируясь на этой теории и получая ответы, мы получаем материал для того, чтобы аксиоматические допущения в процессе построения теории доказать теми или иными эмпирическими методами. Но, получив новые знания, мы не исчерпываем весь массив бесконечности, а потому, доказав одни аксиомы, переходим к другим, более широким. Ввиду того, что процесс познания непрерывен и на каждом этапе, на каждом уровне используется и дедукция, и индукция, то мы не можем говорить о приоритете какого-либо одного метода познания, ибо оба являются необходимыми. Да, есть представление об индукции как «первоначале» познания, но это представление есть чистая абстракция, которая основывается на чисто умозрительном представлении о «tabula rasa» человеческого мозга в начале познания. Но в реальности такого нет - человек практически изначально основывается на «какой-то» теории, и, принимаясь за индуктивные обобщения, человек все равно несвободен от дедукции, даже если ему кажется, что он занимается «чистой» эмпирикой. Можно говорить об опережении на некотором конкретном этапе познания одного или другого метода, но не о том, что один из них научен, а другой нет.
Смирнофф совершенно не понимает принципов критики Подгузовым критериев подбора аксиом. Подгузов предъявляет Эйнштейну претензию относительно как раз того, за что Смирнофф ополчился на Подгузова - за аксиоматику. Аксиоматика Подгузова (который предъявляет критерий к ним самоочевидности как раз в качестве ограничения релятивизма) Смирноффу не нравится, ибо самоочевидные понятия Смирнофф считает относительными, но аксиоматика Эйнштейна Смирноффу нравится, несмотря на то, что аксиомы Эйнштейна являются фактически не аксиомами, а требующими доказательств постулатами (то есть, полностью релятивистские).
Далее начинается просто песня. Да какая песня - гимны эмпиризму, которые вызывают у нормального материалиста примерно такую же усмешку, как и процессии кришнаитов: «Эйнштейн же - современный ученый. Он исходил не из постулатов, а из эмпирических фактов. » Если считать верным утверждение Смирноффа о том, что «современный ученый только тот, кто признает только эмпирические факты», то мы вынуждены признать Эйнштейна современником разве что Ф.Бэкона. И его восхваления эмпиризма тем смешней, что уже в следующем предложении наш оппонент себе же и противоречит, утверждая. Что Эйнштейн как раз строил теорию, исходя из постулатов:
«Постулаты же он ввел вовсе не потому, что они самоочевидны - современная наука в принципе не требует такого качества от постулатов. Эйнштейн ввел такие постулаты, введение которых позволило объяснить и свести в систему все имеющиеся на тот момент эмпирические факты. (Ровно так же обстоит дело с искривлением пространства в ОТО насчет чего Подгузов взялся иронизировать). Вот это качество требуется от постулатов в современной науке. То, что они должны быть обоснованы в рамках метатеории, это уже вторично, ибо возможен вариант отказа от метатеории, коли она не может обосновать постулаты теории, согласующейся с эмпирикой».
Фактически он не может определиться о том, что такое постулат - то ли это эмпирически и индуктивно обоснованный теоретический вывод, то ли это аксиоматически взятое недоказанное утверждение, на которых строится теория. Причем, «таки» остается непонятным - если постулаты можно эмпирически обосновать, то почему они в таком случае не доказываются на общих основаниях, а если это аксиомы - то почему же к ним не применим принцип самоочевидности, т.е. максимальной общности и принципиальной гениальной «простоты»?
Впрочем, Подгузов там вполне убедительно высказался:
«Но дела в физике пошли бы много успешнее, если бы физики не спекулировали на непознанных «темных материях» и «черных дырах», на своем умении «дифференцировать полевые функции», а направили бы свои умы на поиск физической аксиомы, которая укладывалась бы в рамки здоровой психики и являлась отражением объективного, наиболее фундаментального свойства физического мира.»
Иными словами, аксиоматика оправдана только там, где недостающие кирпичики познания не могут быть доказаны за максимальной общностью понятий, но, тем не менее, понятны с коммуникативной точки зрения. Но у Эйнштейна постулируются положения, которые и с коммуникативной точки зрения непонятны, и эмпирически не доказаны, а имеется лишь набор фактов и утверждений автора, так или иначе подгоняемые в «систему». Причем их набор таков, что их недостаточно для доказательства постулатов. В итоге постулаты ТО «подвисают» между аксиоматикой и обоснованными утверждениями. Но абсолютно точно так же можно постулировать и обосновать теорию о том, что «ветер дует, потому что деревья качаются»: мы имеем факты, что ветки деревьев порождают колебания воздуха, мы имеем наблюдаемые факты колебаний деревьев во время ветра, в итоге постулируем, что «колебание веток вызывает ветер» и разворачиваем физическую модель розы ветров, основываясь на карте лесов. Причем теория даже имеет все шансы работать в частных случаях - влияние лесов на направление и силу ветра реально есть, хоть и не такого характера, который будет предполагать наша теория, но это вопрос лишь подгонки эмпирических данных. Плавали же по Птолемею, и ничего - успешно плавали.
Потрясающую наивность наш оппонент выявляет, обосновывая, почему он отказывается от критики достаточно большой части статьи, в которой Подгузов обосновывает необходимость аксиоматики для КАЖДОГО элемента диалектической теории мироздания:
«Начиная с Нового времени, - заигрывает Смирнофф с историей почти как Фоменко, - начиная с появления современной науки и экспериментального метода, наука не требует ни от постулатов, ни от способов доказательства никакой сомнительной «самоочевидности» или простоты. Критерии научности другие.»
Как видим, что, находясь в состоянии религиозного поклонения эмпирике Смирнофф не сообщает, какие же это «другие» критерии научности. Особенно это заметно в ситуации, когда голой эмпирики очевидно не хватает, что нам и продемонстрировал Эйнштейн.
Впрочем, его вообще понять трудно. Я лично прочитал цитату четыре раза, но так и не понял, почему фраза Подгузова, что ««Диаматика исходит из того, что человек и его мозг, являясь частью объективного мироздания, существует как итог всех космических взаимодействий (как и любой другой объект) и самим своим существованием подчеркивает полную адекватность всех своих особенных свойств общим свойствам мироздания, хотя, естественно, и не буквальное тождество».»
Каким-то образом отрицает самоочевидность аксиом. Фраза наоборот, подчеркивает очевидность аксиомы об общности свойств мироздания тем, что человек в своей деятельности видит соответствие своих человеческих свойств более общим законам. Предположив, что деятельность человека в окружающем мире не наталкивает его на всеобщность тех или иных свойств материи, мы увидим человека не только не разумного, но и вообще не человека.
Впрочем, некоторым «мыслителям» наличие всеобщих законов не самоочевидно.
«Так вот, хочу заметить, - пишет Смирнофф, - что вообще представление о каких-то «общих свойствах мироздания» вовсе не является самоочевидным. Оно и доказанным не является. Современная наука базируется на изоморфизме и изохронизме мира, но это не более чем предмет веры, которая обоснована в рамках метатеории, которой в свою очередь является - сюрприз, - мировоззрение христианской культуры. В свое время эта идея обосновывалась представлением об абсолютном Боге, вечном и неизменном, или как написал Декарт «Из того, что Бог не подвержен изменениям и постоянно действует одинаковым образом, мы можем также вывести некоторые правила, которые я называю законами природы».
С идеей Бога существенная часть ученых давно рассталась, а вот вера в изоморфизм и изохронизм мира сохранилась. Но еще раз, эта вера вовсе не самоочевидна. Например, в классическом язычестве мир не изоморфен и отдельные «участки», которые курируются отдельными божествами, имеют разные законы (определяемые волей разных божеств).
Но если предположить, что мир не изоморфен, то это значит (даже если не обращать внимание на довольно невнятную у Подгузова связь между строением мира и строением мозгов), что человеческий разум может более-менее адекватно постигать только те законы, которые существуют в «нашей» части вселенной, не более. Вот так у самого Подгузова с самоочевидностью.»
Проблема только в том, что Смиронофф ставит с ног на голову весь процесс исторического развития познания. Сначала у него с какого-то потолка сваливается человечеству на голову религия. Потом эта религия становится христианской, изобретает изоморфизм и изохронизм, а наука, как собачка, послушно бежит в рамках религии и, даже отказавшись от религии, никак не может отбросить представление о всеобщности некоторых фундаментальных законов мироздания. Вот так сильно хочется человеку «параллельных реальностей». Древних народных сказок и фантастики перечитал. Бывает.
В объективной реальности же религиозное понятие бога являлось лишь отражением представления человечества о тех самых ВСЕОБЩИХ ЗАКОНАХ, и та легкость, с которой монотеистическая религия обосновывалась в умах людей, говорит как раз в пользу самоочевидности этого представления о наличии фундаментальных законов мироздания. С другой стороны, и те условно «языческие» философские системы (те, которые доросли до философии, разумеется), были точно так же заняты поиском единых и монистических закономерностей окружающей действительности, это хорошо прослеживается на систематических попытках сведения к минимуму «первоначал» и «мирообразующих субстанций». Оппонент попросту, во-первых, спекулирует, во-вторых просто не понимает, что изоморфизм в язычестве проявляется и в форме иерархического строения пантеона. Причем, в античности Средиземноморья минимум первоначал был практически везде теми или иными формами материи (если не считать пифагорейцев и Платона). Иными словами, не религия породила представление о всеобщности законов, а все диаметрально наоборот. И даже если Декарт выводил закон природы из бога, то это не дает нам основания думать о том, что не будь Декарт теистом, он не додумался бы о наличии всеобщих законов природы. У Гегеля, например, очень хорошо видно, что не бог есть основание для всеобщности законов бытия, а, наоборот, у него из всеобщих законов выводится бог (т.е. «абсолютный дух»). У Гегеля не абсолютный дух делегирует себя в законы природы, а наоборот, он сам появляется путем развития, восхождения «идей» к абсолютным. Как я понимаю, на лекциях по «Феноменологии духа», Смирнофф играл в подкидного дурака… Но и без Гегеля мыслящий человек может сам додуматься, что это люди создают богов, а не наоборот, а потому религия может привнести идею всеобщности закономерностей бытия только как вторичное и искаженное…
Свой основной удар, Смирнофф, благополучно пропустивший мимо ушей значительный кусок университетского курса философии, направил против утверждения об отражении бытия в сознании как формы физического, материального взаимодействия:
«Суть доводов Подгузова, - пишет Смирнофф, - заключается в том, что и мозг и все вещество в известной нам вселенной состоит «ОДНИХ И ТЕХ ЖЕ элементарных частиц», и эти предметы отличаются только тем, что упорядочены по-разному. Почему из этого можно сделать вывод о познаваемости мира, мне решительно не понятно. Утюг тоже состоит из элементарных частиц, но мира познавать не может. Впрочем, Подгузов о чем-то таком догадывается. Об этом свидетельствует его рассказ о яблоке, которое в отличие от мозга думать не может, несмотря на то, что состоит их элементарных частиц, но все же «Тождество элементарных частиц, образующих и мозг, и небесные светила, позволяет относиться с доверием, как к проявлениям Солнца, так и к проявлениям человеческого Мозга».»
Сложность постижения проблемы соотношения бытия и сознания в том, что тождество частиц есть факт, доказывающий МАТЕРИАЛЬНОСТЬ взаимодействия объективного бытия и сознания, гомогенность его, следовательно, принципиальную возможность установления АБСОЛЮТНЫХ СООТВЕТСТВИЙ между бытием и сознанием. Этот факт выводит опять-таки ГРАНИЦЫ СУБЪЕКТИВНОСТИ ПРОЦЕССА ПОЗНАНИЯ. Прежде, чем формулировать некую теорию, мы должны не только ввести некоторые аксиомы, но и определить, в какой мере эти аксиомы произвольны и в какой они соответствуют некоторым фактам объективной реальности. Материальные взаимодействия дают некоторые критерии соответствия, гарантирующие от идеалистических спекуляций. Проспамши где-то всю гносеологию, Смирнофф не понимает, что базовый и фундаментальный критерий истинности - это простое соответствие сознания и бытия. Это соответствие существует в силу гомогенности взаимодействия, т.е. материальности сознания. И принцип соответствия первичен по отношению ко всем остальным принципам и методам верификации. Ввиду того, что в большинстве случаев невозможно напрямую «расшифровать» взаимодействия мозга и объективной реальности из-за сложности процессов, люди вынуждены косвенно определять соответствие. Но Смирнофф бежит чесать левое ухо правой пяткой:
«Именно через категорию человеческой практики можно понять, почему мир познаваем.»
И описывает, в отличие от заявления, не ПРИЧИНУ познаваемости мира, а СЛЕДСТВИЕ. Не мир познаваем потому, что возможна практика, а наоборот, практика возможна, потому что мир познаваем. Например, пациенты Кащенко неспособны, адекватно мыслить, познавать мир, поэтому и с практикой у них ничего не получается даже в бытовых вопросах.
Истерическая апелляция Смирноффа к практике не случайна. Свое научное раболепие и теоретическую немощь он оправдывает несоответствием макро- и микромира простой обыденной практике, принципиальной сложностью метазаконов и, «следовательно», уместностью некорректного постулирования у Эйнштейна. Но в то время как Подгузов обосновывает а) принципиальную простоту аксиом как способ максимального приближения всеобщих законов к непосредственно-чувственному восприятию, что дает возможность оперировать ОТНОСИТЕЛЬНО ПРОВЕРЯЕМЫМ понятийным аппаратом и б) конкретно формулирует такие базовые аксиомы как «бесконечность», «пространство», «материя», формулирует понятия, на которых базируется диалектический материализм и которыми он проверяется. Сминофф даже не пытается дать определение, например, тому же «искривленному пространству», аргументируя, что это настолько сложно, что… «мамочка дорогая». Точно так же, «содержательно», он берется опровергать утверждения Подгузова о бесконечности материи.
Иными словами, возникает подозрение, что человек защищает не саму теорию Эйнштейна, а лишь систему некоторых позитивистских принципов, сводящихся к фактическому отрицанию всеобщих метазаконов, дедукции как метода познания и принципа соответствия как критерия истинности. При этом путается в аксиоматике, ввиду чего у него не возникает никаких проблем относительно того факта, что «метатеория» Эйнштейна базируется на ЧАСТНЫХ аксиомах, а следовательно, в большей степени произвольна. Это защита не науки и даже не ТО, а того парадоксального философского бардака в голове значительной части современной интеллигенции, которая пытается опереться на «готовые», а, главное, «современные» теории вместо критической разработки материалистической концепции соотношения бытия и сознания.
Подгузов заблуждается, вернее сказать, его представления остались на уровне древнегреческих-натурфилософских. Ровно так же Аристотель писал: «Так как научное знание возникает при всех исследованиях, которые простираются на начала, причины или элементы путём их познания (ведь мы тогда уверены в познании всякой вещи, когда узнаём её первые причины, первые начала и разлагаем её впредь до элементов), то ясно, что и в науке о природе надо определить прежде всего то, что относится к началам». Это дедуктивный метод, который с появлением современной науки сменился на индуктивный. Дедуктивный метод применительно к научному знанию сегодня представляется попросту ненаучным. И эта ошибка Подгузова накладывает печать ненаучности на все дальнейшие рассуждения.
Одним словом, Смирнофф решительно отказывается не только от какой-либо аксиоматики в построении теории, но и от дедуктивного метода как такового. Такое рассуждение вполне логично для сторонника позитивизма. Позитивизм стоит на базе непосредственной и прямой связи явления и его теоретической формы. Если же такой связи не просматривается (с т. зрения «здравого смысла»), то позитивизм объявляет явление несуществующим, а форму, отражающую это в теории - спекулятивной. В результате у позитивистов получается небольшой объем непосредственно проверяемых эмпирически знаний и огромное количество релятивистских «мнений», за которыми никакой научной ценности не признается. Но проблема в том, что аксиоматика как раз позволяет выйти из порочного круга релятивизма и субъективности, ибо строго определенные аксиомы, к которым обращается теория, и на которых она строится, дают нам границы субъективности (то есть, теория субъективна в той мере, в какой произвольны и относительны базовые аксиомы) и объективности (в той мере, в какой эти самоочевидные аксиомы верны). Переход тех же греков к аксиоматической теории как раз был попыткой ухода от «мнения» к «истине». Самое интересное, что пациент в следующем же абзаце ссылается на Лобачевского, который как раз построил теорию целиком аксиоматически, исходя из дедукции целого ряда общих допущений… Тут я бы советовал либо снять крестик, либо одеть трусы.
Совершенно непонятно, что заставило его целиком отвергнуть дедуктивный метод, какие такие факты и какие такие кусючие мухи. До сих пор считалось, что дедуктивный метод по своей эвристической способности является базовым и имманентным методом познания, и находится в неразрывной диалектической связи с индуктивным методом. Собственно, познание есть непрерывное чередовании дедукции и индукции. Разрывать их - это все равно, что удалить человеку одно из полушарий. Я понимаю, что ученик Поппера пошел далее учителя, но даже Поппер ничего плохого про дедукцию саму по себе сообщить не мог.
В качестве примера невозможности аксиоматики в научном познании наш пациент приводит пример релятивизма понятий у греков и китайцев:
Например, представление об инерции вовсе не было очевидным в Древней Греции. Греки полагали, что пока к телу прилагается сила, - тело движется. Когда сила перестает прилагаться, тело останавливается. Отсюда идут на удивление хитрые попытки того же Аристотеля объяснить движение стрелы.
В то же время для китайцев инерция была самоочевидна: «Прекращение движения происходит из-за противодействующей силы… Если не будет никакой противостоящей силы …, то движение никогда не закончится. Это верно настолько же, как и то, что бык не лошадь».
В общем, попытка апеллировать к самоочевидным представлениям вредна и ненаучна.
Однако факт релятивизма понятий не говорит ничего о ненаучности аксиоматики. Эвристическая ценность аксиоматики состоит в первую очередь в определении границ и условий, для которых теория верна и в построении непротиворечивой картины описываемого теорией явления. Иными словами. Аксиоматика, содержащая в себе релятивизм (в силу относительности любой самоочевидности), является противоположностью релятивизма, ибо дает точку отсчета, исключающую относительно самой себя любой релятивизм. Можно критиковать и подвергать сомнению любое конкретное самоочевидное понятие, но, тем не менее, критика эта также идет от таких же самоочевидных понятий. Тот же Эйнштейн, которого взялся защищать Смирнофф, шел от аксиоматически взятых представлений о неизменности скорости света, независимо от движения «инерциальных систем», оставляя в стороне физическую причину такого, которая могла бы вызвать такой эффект и из аксиоматически же постулированного принципа относительности.
Проблема Смирноффа, как и многих верующих в позитивизм, в том, что они рассматривают процесс познания механистически, как единовременный и замерший процесс, который разово осуществился - и все, мы имеем некую застывшую истину. Этакий Past simple. И поэтому он поддался соблазну поделить индукцию и дедукцию, отбросив последнюю, ибо, как ему кажется, индукция самодостаточна: взял частное, собрал некоторое количество, подсмотрел общее и сидишь на облаке, наслаждаясь результатом. Если не меняется объект познания, если он ограничен по времени/пространстве, то оно так где-то и есть. И можно созерцать веками проверенные истины. Конечно, тут есть отдельный вопрос, каким образом эта механистическая теория уживается с релятивизмом, но сейчас этого касаться я пока не буду.
Однако, когда мы имеем дело с общими законами мироздания, то мы имеем дело с заведомо бесконечным и бесконечно изменчивым объектом, неисчерпаемым как в вширь, так и вглубь, поэтому процесс познания не может ограничиваться метафизической регистрацией, на которую уповает позитивизм. Для познания объекта «вглубь» требуется не просто запоздало фиксировать то, что есть, но опережать мыслью материальное движение. Только это дает познанию инструментарий для расширенного познания. В одном обсуждении пыток как метода дознания, которое мне довелось почитать, было вынесено резюме, что пытка имеет познавательное значение только в том случае, когда допрашивающий знает, о чем спрашивать. Когда мы имеем дело с материальным миром в процессе более общего познания, то мы имеем дело с упорно отказывающимся давать показания клиентом, следовательно, чтобы «допросить» его с применением различных методов воздействия как то синхрофазотронов и радиотелескопов, нам надо иметь некоторое представление о том, что же мы хотим спросить, иными словами, мы должны иметь некоторую общую теорию, явно выходящую за рамки твердо известного нам из опыта. Задавая вопросы, базируясь на этой теории и получая ответы, мы получаем материал для того, чтобы аксиоматические допущения в процессе построения теории доказать теми или иными эмпирическими методами. Но, получив новые знания, мы не исчерпываем весь массив бесконечности, а потому, доказав одни аксиомы, переходим к другим, более широким. Ввиду того, что процесс познания непрерывен и на каждом этапе, на каждом уровне используется и дедукция, и индукция, то мы не можем говорить о приоритете какого-либо одного метода познания, ибо оба являются необходимыми. Да, есть представление об индукции как «первоначале» познания, но это представление есть чистая абстракция, которая основывается на чисто умозрительном представлении о «tabula rasa» человеческого мозга в начале познания. Но в реальности такого нет - человек практически изначально основывается на «какой-то» теории, и, принимаясь за индуктивные обобщения, человек все равно несвободен от дедукции, даже если ему кажется, что он занимается «чистой» эмпирикой. Можно говорить об опережении на некотором конкретном этапе познания одного или другого метода, но не о том, что один из них научен, а другой нет.
Смирнофф совершенно не понимает принципов критики Подгузовым критериев подбора аксиом. Подгузов предъявляет Эйнштейну претензию относительно как раз того, за что Смирнофф ополчился на Подгузова - за аксиоматику. Аксиоматика Подгузова (который предъявляет критерий к ним самоочевидности как раз в качестве ограничения релятивизма) Смирноффу не нравится, ибо самоочевидные понятия Смирнофф считает относительными, но аксиоматика Эйнштейна Смирноффу нравится, несмотря на то, что аксиомы Эйнштейна являются фактически не аксиомами, а требующими доказательств постулатами (то есть, полностью релятивистские).
Далее начинается просто песня. Да какая песня - гимны эмпиризму, которые вызывают у нормального материалиста примерно такую же усмешку, как и процессии кришнаитов: «Эйнштейн же - современный ученый. Он исходил не из постулатов, а из эмпирических фактов. » Если считать верным утверждение Смирноффа о том, что «современный ученый только тот, кто признает только эмпирические факты», то мы вынуждены признать Эйнштейна современником разве что Ф.Бэкона. И его восхваления эмпиризма тем смешней, что уже в следующем предложении наш оппонент себе же и противоречит, утверждая. Что Эйнштейн как раз строил теорию, исходя из постулатов:
«Постулаты же он ввел вовсе не потому, что они самоочевидны - современная наука в принципе не требует такого качества от постулатов. Эйнштейн ввел такие постулаты, введение которых позволило объяснить и свести в систему все имеющиеся на тот момент эмпирические факты. (Ровно так же обстоит дело с искривлением пространства в ОТО насчет чего Подгузов взялся иронизировать). Вот это качество требуется от постулатов в современной науке. То, что они должны быть обоснованы в рамках метатеории, это уже вторично, ибо возможен вариант отказа от метатеории, коли она не может обосновать постулаты теории, согласующейся с эмпирикой».
Фактически он не может определиться о том, что такое постулат - то ли это эмпирически и индуктивно обоснованный теоретический вывод, то ли это аксиоматически взятое недоказанное утверждение, на которых строится теория. Причем, «таки» остается непонятным - если постулаты можно эмпирически обосновать, то почему они в таком случае не доказываются на общих основаниях, а если это аксиомы - то почему же к ним не применим принцип самоочевидности, т.е. максимальной общности и принципиальной гениальной «простоты»?
Впрочем, Подгузов там вполне убедительно высказался:
«Но дела в физике пошли бы много успешнее, если бы физики не спекулировали на непознанных «темных материях» и «черных дырах», на своем умении «дифференцировать полевые функции», а направили бы свои умы на поиск физической аксиомы, которая укладывалась бы в рамки здоровой психики и являлась отражением объективного, наиболее фундаментального свойства физического мира.»
Иными словами, аксиоматика оправдана только там, где недостающие кирпичики познания не могут быть доказаны за максимальной общностью понятий, но, тем не менее, понятны с коммуникативной точки зрения. Но у Эйнштейна постулируются положения, которые и с коммуникативной точки зрения непонятны, и эмпирически не доказаны, а имеется лишь набор фактов и утверждений автора, так или иначе подгоняемые в «систему». Причем их набор таков, что их недостаточно для доказательства постулатов. В итоге постулаты ТО «подвисают» между аксиоматикой и обоснованными утверждениями. Но абсолютно точно так же можно постулировать и обосновать теорию о том, что «ветер дует, потому что деревья качаются»: мы имеем факты, что ветки деревьев порождают колебания воздуха, мы имеем наблюдаемые факты колебаний деревьев во время ветра, в итоге постулируем, что «колебание веток вызывает ветер» и разворачиваем физическую модель розы ветров, основываясь на карте лесов. Причем теория даже имеет все шансы работать в частных случаях - влияние лесов на направление и силу ветра реально есть, хоть и не такого характера, который будет предполагать наша теория, но это вопрос лишь подгонки эмпирических данных. Плавали же по Птолемею, и ничего - успешно плавали.
Потрясающую наивность наш оппонент выявляет, обосновывая, почему он отказывается от критики достаточно большой части статьи, в которой Подгузов обосновывает необходимость аксиоматики для КАЖДОГО элемента диалектической теории мироздания:
«Начиная с Нового времени, - заигрывает Смирнофф с историей почти как Фоменко, - начиная с появления современной науки и экспериментального метода, наука не требует ни от постулатов, ни от способов доказательства никакой сомнительной «самоочевидности» или простоты. Критерии научности другие.»
Как видим, что, находясь в состоянии религиозного поклонения эмпирике Смирнофф не сообщает, какие же это «другие» критерии научности. Особенно это заметно в ситуации, когда голой эмпирики очевидно не хватает, что нам и продемонстрировал Эйнштейн.
Впрочем, его вообще понять трудно. Я лично прочитал цитату четыре раза, но так и не понял, почему фраза Подгузова, что ««Диаматика исходит из того, что человек и его мозг, являясь частью объективного мироздания, существует как итог всех космических взаимодействий (как и любой другой объект) и самим своим существованием подчеркивает полную адекватность всех своих особенных свойств общим свойствам мироздания, хотя, естественно, и не буквальное тождество».»
Каким-то образом отрицает самоочевидность аксиом. Фраза наоборот, подчеркивает очевидность аксиомы об общности свойств мироздания тем, что человек в своей деятельности видит соответствие своих человеческих свойств более общим законам. Предположив, что деятельность человека в окружающем мире не наталкивает его на всеобщность тех или иных свойств материи, мы увидим человека не только не разумного, но и вообще не человека.
Впрочем, некоторым «мыслителям» наличие всеобщих законов не самоочевидно.
«Так вот, хочу заметить, - пишет Смирнофф, - что вообще представление о каких-то «общих свойствах мироздания» вовсе не является самоочевидным. Оно и доказанным не является. Современная наука базируется на изоморфизме и изохронизме мира, но это не более чем предмет веры, которая обоснована в рамках метатеории, которой в свою очередь является - сюрприз, - мировоззрение христианской культуры. В свое время эта идея обосновывалась представлением об абсолютном Боге, вечном и неизменном, или как написал Декарт «Из того, что Бог не подвержен изменениям и постоянно действует одинаковым образом, мы можем также вывести некоторые правила, которые я называю законами природы».
С идеей Бога существенная часть ученых давно рассталась, а вот вера в изоморфизм и изохронизм мира сохранилась. Но еще раз, эта вера вовсе не самоочевидна. Например, в классическом язычестве мир не изоморфен и отдельные «участки», которые курируются отдельными божествами, имеют разные законы (определяемые волей разных божеств).
Но если предположить, что мир не изоморфен, то это значит (даже если не обращать внимание на довольно невнятную у Подгузова связь между строением мира и строением мозгов), что человеческий разум может более-менее адекватно постигать только те законы, которые существуют в «нашей» части вселенной, не более. Вот так у самого Подгузова с самоочевидностью.»
Проблема только в том, что Смиронофф ставит с ног на голову весь процесс исторического развития познания. Сначала у него с какого-то потолка сваливается человечеству на голову религия. Потом эта религия становится христианской, изобретает изоморфизм и изохронизм, а наука, как собачка, послушно бежит в рамках религии и, даже отказавшись от религии, никак не может отбросить представление о всеобщности некоторых фундаментальных законов мироздания. Вот так сильно хочется человеку «параллельных реальностей». Древних народных сказок и фантастики перечитал. Бывает.
В объективной реальности же религиозное понятие бога являлось лишь отражением представления человечества о тех самых ВСЕОБЩИХ ЗАКОНАХ, и та легкость, с которой монотеистическая религия обосновывалась в умах людей, говорит как раз в пользу самоочевидности этого представления о наличии фундаментальных законов мироздания. С другой стороны, и те условно «языческие» философские системы (те, которые доросли до философии, разумеется), были точно так же заняты поиском единых и монистических закономерностей окружающей действительности, это хорошо прослеживается на систематических попытках сведения к минимуму «первоначал» и «мирообразующих субстанций». Оппонент попросту, во-первых, спекулирует, во-вторых просто не понимает, что изоморфизм в язычестве проявляется и в форме иерархического строения пантеона. Причем, в античности Средиземноморья минимум первоначал был практически везде теми или иными формами материи (если не считать пифагорейцев и Платона). Иными словами, не религия породила представление о всеобщности законов, а все диаметрально наоборот. И даже если Декарт выводил закон природы из бога, то это не дает нам основания думать о том, что не будь Декарт теистом, он не додумался бы о наличии всеобщих законов природы. У Гегеля, например, очень хорошо видно, что не бог есть основание для всеобщности законов бытия, а, наоборот, у него из всеобщих законов выводится бог (т.е. «абсолютный дух»). У Гегеля не абсолютный дух делегирует себя в законы природы, а наоборот, он сам появляется путем развития, восхождения «идей» к абсолютным. Как я понимаю, на лекциях по «Феноменологии духа», Смирнофф играл в подкидного дурака… Но и без Гегеля мыслящий человек может сам додуматься, что это люди создают богов, а не наоборот, а потому религия может привнести идею всеобщности закономерностей бытия только как вторичное и искаженное…
Свой основной удар, Смирнофф, благополучно пропустивший мимо ушей значительный кусок университетского курса философии, направил против утверждения об отражении бытия в сознании как формы физического, материального взаимодействия:
«Суть доводов Подгузова, - пишет Смирнофф, - заключается в том, что и мозг и все вещество в известной нам вселенной состоит «ОДНИХ И ТЕХ ЖЕ элементарных частиц», и эти предметы отличаются только тем, что упорядочены по-разному. Почему из этого можно сделать вывод о познаваемости мира, мне решительно не понятно. Утюг тоже состоит из элементарных частиц, но мира познавать не может. Впрочем, Подгузов о чем-то таком догадывается. Об этом свидетельствует его рассказ о яблоке, которое в отличие от мозга думать не может, несмотря на то, что состоит их элементарных частиц, но все же «Тождество элементарных частиц, образующих и мозг, и небесные светила, позволяет относиться с доверием, как к проявлениям Солнца, так и к проявлениям человеческого Мозга».»
Сложность постижения проблемы соотношения бытия и сознания в том, что тождество частиц есть факт, доказывающий МАТЕРИАЛЬНОСТЬ взаимодействия объективного бытия и сознания, гомогенность его, следовательно, принципиальную возможность установления АБСОЛЮТНЫХ СООТВЕТСТВИЙ между бытием и сознанием. Этот факт выводит опять-таки ГРАНИЦЫ СУБЪЕКТИВНОСТИ ПРОЦЕССА ПОЗНАНИЯ. Прежде, чем формулировать некую теорию, мы должны не только ввести некоторые аксиомы, но и определить, в какой мере эти аксиомы произвольны и в какой они соответствуют некоторым фактам объективной реальности. Материальные взаимодействия дают некоторые критерии соответствия, гарантирующие от идеалистических спекуляций. Проспамши где-то всю гносеологию, Смирнофф не понимает, что базовый и фундаментальный критерий истинности - это простое соответствие сознания и бытия. Это соответствие существует в силу гомогенности взаимодействия, т.е. материальности сознания. И принцип соответствия первичен по отношению ко всем остальным принципам и методам верификации. Ввиду того, что в большинстве случаев невозможно напрямую «расшифровать» взаимодействия мозга и объективной реальности из-за сложности процессов, люди вынуждены косвенно определять соответствие. Но Смирнофф бежит чесать левое ухо правой пяткой:
«Именно через категорию человеческой практики можно понять, почему мир познаваем.»
И описывает, в отличие от заявления, не ПРИЧИНУ познаваемости мира, а СЛЕДСТВИЕ. Не мир познаваем потому, что возможна практика, а наоборот, практика возможна, потому что мир познаваем. Например, пациенты Кащенко неспособны, адекватно мыслить, познавать мир, поэтому и с практикой у них ничего не получается даже в бытовых вопросах.
Истерическая апелляция Смирноффа к практике не случайна. Свое научное раболепие и теоретическую немощь он оправдывает несоответствием макро- и микромира простой обыденной практике, принципиальной сложностью метазаконов и, «следовательно», уместностью некорректного постулирования у Эйнштейна. Но в то время как Подгузов обосновывает а) принципиальную простоту аксиом как способ максимального приближения всеобщих законов к непосредственно-чувственному восприятию, что дает возможность оперировать ОТНОСИТЕЛЬНО ПРОВЕРЯЕМЫМ понятийным аппаратом и б) конкретно формулирует такие базовые аксиомы как «бесконечность», «пространство», «материя», формулирует понятия, на которых базируется диалектический материализм и которыми он проверяется. Сминофф даже не пытается дать определение, например, тому же «искривленному пространству», аргументируя, что это настолько сложно, что… «мамочка дорогая». Точно так же, «содержательно», он берется опровергать утверждения Подгузова о бесконечности материи.
Иными словами, возникает подозрение, что человек защищает не саму теорию Эйнштейна, а лишь систему некоторых позитивистских принципов, сводящихся к фактическому отрицанию всеобщих метазаконов, дедукции как метода познания и принципа соответствия как критерия истинности. При этом путается в аксиоматике, ввиду чего у него не возникает никаких проблем относительно того факта, что «метатеория» Эйнштейна базируется на ЧАСТНЫХ аксиомах, а следовательно, в большей степени произвольна. Это защита не науки и даже не ТО, а того парадоксального философского бардака в голове значительной части современной интеллигенции, которая пытается опереться на «готовые», а, главное, «современные» теории вместо критической разработки материалистической концепции соотношения бытия и сознания.