ВОПРОСЫ К СОВРЕМЕННОСТИ
Интеллектуал и знаток Талмуда Адин Штейнзальц выделял три типа вопросов. «Тип первый. Спрашивающий чего-то не знает и хочет выяснить. Предполагается, что тому, кому вопрос адресован, ответ известен, по крайней мере, не исключено, что известен - иначе какой смысл спрашивать. Тип второй. Спрашивающему ответ известен - отвечающему, по всей видимости, нет. Ответ задается не для того, чтобы получить ответ. Обыкновенно такие вопросы задают учителя ученикам: неожиданный трудный вопрос должен заострить внимание на изучаемом предмете, стимулировать интеллектуальное любопытство. Третий тип. Спрашивающему ответ неизвестен, но он и не рассчитывает его получить. Он задает свой вопрос только лишь для того, чтобы поставить отвечающего в затруднительное положение». http://www.pressmon.com/ru/a/ru/1599028/VOPROS-SMERDYaKOVA#ixzz3yQtDfD3u
Сегодня из этой типологии чаще всего встречается третий тип вопросов (их можно обозначить как «вопросы Смердякова»), реже второй, а вот первый почти не встречается. Философия «идиоцентризма» (в терминологии Г.Триандиса) приводит к тому, что создается ощущение, что всем все ясно, так как мгновенно даваемые простенькие ответы на сложные вопросы создают ощущение простоты и легкости самого вопроса. В научной среде это, например, выражается в том, что ученый начинает общаться сам с собой. Сам ставит проблему, сам задает ей вопрос, сам для себя отвечает на него, совершенно не беспокоясь о том, действительно ли эта проблема существует и нуждаются ли в его ответах на его вопросы другие люди. Именно поэтому огромное количество научных статей невозможно читать, так как создается ощущение, что ты незваный гость в чужом доме, нетактично вмешавшийся в разговор. Люди говорят о том, что их волнует, а ты тут совершенно ни при чем.
Все пространство СМИ выстроено так, что исключает любые сомнения в правоте пишущих и, тем самым, заранее истребляет вопросы. А если последние возникают, то ответы на них стереотипны: «Это все и так знают, тут нечего объяснять», «Да вы, похоже, из тех же самых», «Что-что? Повторите. Ха-ха-ха». И этим «раскатистым, заливистым ха-ха-ха», прямо по Чехову, завершается все. И дело не только в убогости пишущих обо всем, но не понимающих ни в чем. Все серьезнее. Дело в том, что явления перестают отбрасывать тени, исчезают косвенные, двойные смыслы, полутона, глубина, история (поэтому их начинают выдумывать и имитировать, что хорошо видно по современной «литературке» и «искусствишку»), семиотика события, образа, действия, предмета. Не случайно все больше современных вещей получают название (прямо или косвенно), связанные только с непосредственным функционалом. «Тыкалка», «стрелялка», «сидушка», «говорилка», «читалка» (часто это прямые кальки с английского). А ведь «стол» и «обедалка», «книга» и «читалка», «нож» и «резалка» это совсем разные вещи.
То есть наступила эпоха, в которой исчезли вопросы, «обезвопрошенная эпоха», время сплошных ответов. Эпоха, закругленная, как сказочный дурак, время полной ясности, когда все сомнения разрешены, все метафизические вопросы получили ответ и остались лишь простые, бытовые, из разговорника: «А этим отстирываются такие пятна?», «Как пройти к метро?», «сколько стоит?», «какой сегодня курс?» Казалось бы, тогда всё должно быть абсолютно спокойно, все должны чувствовать себя превосходно. Однако мы наблюдаем вокруг всё больше людей, близких к панике, совершенно не понимающих, что происходит. Значит, здесь что-то не так.
И действительно не так. Все сегодняшнее бытие представляет для людей один сплошной вопрос. При этом многие вопросы, считавшиеся ранее разрешенными, встают вновь. В данном случае речь не идет об обывательских спекуляциях типа «Кто и зачем убил Грозного, Маяковского и Есенина»? Речь идет о ключевых вопросах бытия человека, о полном пересмотре его взаимоотношений с самим собой, Богом, природой, явлениями, начиная от болезней и заканчивая способностью мыслить.
Нельзя сказать, что этого никто не понимает. В Германии недавно начал выходить научный журнал, в котором только обозначаются проблемы (то есть ставятся вопросы), но не решаются. Это свидетельство того, что вопросов огромное количество, а тех, кто может на них ответить, гораздо меньше. Кроме того, это приглашение всех к участию в решении сложных вопросов, разрыв границ «касты избранных». Может только показаться, что на сложные вопросы могут ответить только опытные профессионалы. У них есть свои проблемы. Заштампованность сознания, привычка оперировать проверенными, и, главное, общепризнанными в своей среде методами, предварительное знание о том, что эта задача решается, а та нет. Более полувека назад одна компания проводила исследования в области разработки ламп дневного света. Сегодня такого рода лампы с матовым покрытием, а тогда делать этого не умели. Все попытки оказывались неудачны. Когда в лабораторию приходил новый сотрудник, ему тут же давали для решения эту проблему, как элементарную. Все знали, чем дело кончится, и за глаза потешались над заведомо обреченным новичком, которому хотелось себя показать. Это развлечение продолжалось в течение нескольких лет, пока вдруг не пришел человек, который не знал, что эта задача нерешаема, и решил ее.
Поэтому сегодня мы попробуем задать вопросы к современности. Вопросы, на которые пока нет серьезных ответов (дилетантские не в счет - они рождаются раньше вопроса, как лайк, который появляется под десятистраничным текстом через секунду). Но эти ответы необходимо искать, ибо от них зависит в буквальном смысле все. Включая стоимость нефти, успехи в борьбе с ИГИЛ, перспективы внедрения новых социальных программ и строительство государств.
Первый вопрос. Где место Бога в структуре сегодняшней европейской цивилизации? Раньше он был «над» и поэтому было понятно, какие чувства и жесты он должен вызывать. Воздевание рук и молитву. Благоговение. Почтение. Преклонение, так как голову склоняют перед тем, кто выше. Осознание места Бога «над» выстраивало социальные вертикали, в мире, по мысли святых отцов, не было ничего невозглавленного. Семья, школьный класс, государство, Церковь, все строилось по вертикали, поэтому было понятно от чего и к чему стремиться, что такое подъем и что такое падение.
Сегодня происходит быстрый распад вертикальных связей и выстраивание сетевой, горизонтальной структуры общества, которая в технологическом, информационном плане, безусловно, является серьезным шагом вперед. Но в области культурной и религиозной традиции она выражается в посюсторонности, сознательном приземлении, распластывании идеалов и целей, растекании идентичности по горизонтали. Поэтому вопрос о месте Бога (а значит, и человека) в структуре современной цивилизации ставится очень остро. Если все строится по горизонтали (соцсети задают формат), то Бог оказывается не «над», а «с». С нами, рядом, но не над нами. То есть принципиально меняется Его статус. Далее неизбежно возникает уточняющий вопрос - где именно он находится? Справа или слева. Впереди или сзади? В рамках традиционной оппозиции «правое-левое», «впереди-сзади» и нагруженности частей этой оппозиции определенными смыслами «сакральное-профанное», «темное-светлое» этот вопрос видится совсем не праздным. Не говоря уже о том, что благоговеть можно перед тем, кто «над», а с тем, кто рядом, положено дружить. Не случайно некоторые протестантские направления распространяют листовки с надписью «Христос твой большой друг».
Так где место Бога сегодня?
Второй вопрос о месте сокровенного, тайного в жизни человека. Личность человека складывается из совокупности индивидуальных свойств и способностей сердца и разума, сочетания тайного и явного (или Божественного и человеческого). При этом именно тайна, содержащаяся в личности каждого, и создает притягательность человека, его неповторимость. Тайна это то, куда можно спрятаться от всех, где ты сам по себе и сам для себя, это место абсолютного, цельного чувствования себя с закрытыми глазами. Не случайно Христос призывал молиться тайно, ибо молитва и есть тайна. Поэтому в Церкви есть «таинства», обряды, которые хоть и совершаются публично, но сообщают, передают человеку тайну, делают его причастником Тайны бытия Бога. С развенчанием всего личного (соцсети сделали все возможное для этого), с деаксиологизацией социального пространства, десакрализацией сакрального тайна исчезает, утрачивает свое место. Прятаться больше некуда. Поэтому смерть вдруг приобретает такое значение в современной культуре и жизни, невзирая на то, что вся современная цивилизация выстроена так, чтобы удалить из себя смерть. Получается, что только в нее можно спрятаться (по настоящему или имитируя, заигрывая с ней), только в ней можно вернуться к себе. Смерть остается едва ли ни единственной тайной, которая неведома никому, так как никто из ныне живущих не умирал и поэтому она приобретает жуткое очарование. Вместе с этим растекание антропотока по миру, поиск мест, где никто не был, жажда движения, готовность в любой момент сорваться с места это также поиск места, куда можно было бы спрятаться. Поиск тайны. И если раньше хранительницами тайны были Церковь и занавески, то где место тайны сегодня? В каком углу человеческого бытия?
Не менее важен вопрос о понятийном языке сегодняшней цивилизации. Например, США сегодня общаются с миром в категориях «миссионер - дикарь», «цивилизация - варварство», «просвещение - тьма». Если брать старый свет, то античная цивилизация выражала и определяла свое отношение к миру на языке мифологии, средневековье на языке теологии, новое время на языке философии, новейшее на языке науки. Новейшее время (в рамках признаков, определенных Хайдеггером и не только) завершилось (подробнее см. http://boris-yakemenko.livejournal.com/487573.html), наступает новая эпоха, еще не определенная терминологически. Какой язык она будет использовать для описания происходящего, для установления смысловых связей между явлениями?
С этим вопросом напрямую связано еще два. Первый о «лице», образе современной эпохи. Лицо XVIII и XIX века, например, определяли три направления - просвещение, сентиментализм и романтизм? Из каких типических черт складывается образ современной цивилизации? И второй вопрос о человеке, стоящем у истоков новой эпохи, в которую мы вступили. В конце античности и у истоков Средневековья стоял Блаженный Августин, определивший концепцию времени, сознания и истории. Завершал средневековье и открывал Новое время Декарт, определивший методику познания мира и предметов. Кант стоял у истоков современной, уходящей на наших глазах, эпохи. Все эти люди стали сублимацией наступавшего времени, не случайно время все время возвращалось к ним, по-новому перечитывая их наследие. Кто стоит у истоков новой эпохи сегодня? К кому, как к спасительному берегу, можно будет возвращаться спустя десятки лет, чтобы вновь обрести уверенность, понять, что происходит?
Еще один вопрос касается истоков. Христианство четко определяло исходную точку мира. Это акт божественного творения, в результате которого возникает материя, время и пространство. «Вначале сотворил Господь небо и землю…» (Быт.1.1) Соответственно, источником идей и образов было конкретное событие, акт творчества Бога, в результате чего хаос был побежден порядком, то есть системой, в которой каждая вещь на своем месте и это место создает, в свою очередь, аксиологию вещи. Не говоря уже о том, что порядок подразумевает начало и конец, границу и середину. То есть согласие с актом творения определило контуры и черты цивилизации, человеческого социума.
Сегодня, когда христианство превращено в элемент культуры, ее эстетическую составляющую (Ж.Валлес, французский писатель и политик, писал, что «женщине всегда не хватает изящества и нежности, если она не прошла через католицизм») вопрос о первоначале вновь становится открытым. Современные увлечения восточным мистицизмом, а также агностицизм, скептицизм, партикуляризм, рационализм, ставят на место акта творения «ничто», то есть уходят от ответа. В результате мир саморазвивается из ничего, идеи возникают из ничего, то есть порядок сам собой возникает из хаоса. Об этом же говорит и популярный сегодня С.Хокинг - развивая идею о возникновении вселенной из некоей сверхмалой величины (точки бифуркации) он не отвечает на главный вопрос о появлении точки. Иными словами, опять все происходит само. В результате человек, становясь равнозначной с другими частью мира, начинает иначе относиться к таким вещам, как, например, Интернет. Если мир возник в результате творческого акта, то человек, наделенный способностью к творчеству, становится первопричиной событий и может влиять на них. То есть Интернет управляем человеком. Если же все происходит само, то интернет, как часть мира, равен человеку и человек должен строить с ним отношения, признавая его самодостаточность. То есть Интернет управляет человеком.
Еще одни вопрос связан с системой сегодняшней власти. Власти в Европе в целом. Выбирая вождя, человек делегирует ему часть своей личности и личной власти. Его личность в той или иной степени должна проявляться в лидере (именно так, например, изображаются на иконах святые. Они все имеют индивидуальные, портретные черты, но при этом иконописный канон придает их образам нечто общее, а именно схожесть с Христом) и это общая закономерность человеческой цивилизации. Лидер как сублимация народа с его положительными и отрицательными чертами. Отсюда притягательность и ярко выраженная национальная индивидуальность Грозного, Генриха, Бисмарка, Черчилля, Тэтчер. Кроме того, личность делегировалась тем, кто воевал. Отдельные воины выступали за весь народ.
Однако сегодня, с распадом вертикальных иерархических связей и в целом с ослаблением государственных структур возникает парадокс. Личность делегирована, а делегаты-лидеры, оказываются недостойны чести. Потребность делегировать личность и личную власть осталась, но не стало тех, кому можно ее делегировать. Поскольку войн в привычном их понимании больше нет (они не объявляются и не заканчиваются, они ничего не оправдывают, в них нет победителей и побежденных или они меняются местами - победитель оказывается покрыт позором и его судят, а побежденный воспринимается как герой, неясны цели и задачи и т.д.) то и здесь нельзя найти делегатов. В результате возникает ностальгия по утраченной политической харизме, по мужским доблестям и достоинствам, общество лишается шанса куда-то направить военно-животную энергетику (отсюда такая истерическая страсть к различным карнавальным фигурам в военной форме, которые хоть чем-то напоминают настоящих лидеров и вождей). Есть и еще одна проблема. Чем слабее делегаты, тем сильнее инстинктивное стремление делегировать им больше личности и власти. В итоге неизбежно возникает проблема. Власть и личность делегируются другим, но утрачиваются в себе. В итоге слабеет и лидер и общество. Отсюда вопрос - кому теперь делегировать личность? Кто сможет говорить и выступать от имени коллективной личности и коллективной власти по делегированному праву, а не по результатам выборной процедуры? Кто сможет усилить эту личность и власть, а не распылить и растратить ее?
Еще одна проблема это повышающаяся скорость развития цивилизации. Об этом достаточно много написано и сказано хотя бы известным С.Капицей. Однако в контексте данного сюжета нас интересует вопрос о прочности исторической ткани. Выдержит ли эта ткань натяжение, которое создает будущее? Мы знаем, что роль прошлого в настоящем то убывает, то возрастает. Это хорошо видно по ценности молодости в обществе. В СССР дети воспитывались как маленькие взрослые, молодежь стремилась поскорее вырасти и стать такими же, как ветераны. То есть молодость была недостатком. Сегодня все иначе - молодость это безусловная ценность, оправдывающая и извиняющая и непрофессионализм и неопытность и многое другое. Если перед компанией стоит выбор - молодой выпускник ВУЗа или 50 летний профессионал, понятно, в чью пользу принимается решение. Но сегодня будущее занимает в настоящем преимущественное место.
Поэтому возникает вопрос - не оторвется ли от настоящего и будущего прошлое, превратившись из животворящего корня в чисто музейный экспонат? Разрешимы ли современные конфликты и решаемы ли современные технологические и политические задачи в порядке продолжения истории, или в порядке ее преодоления? И если необходимо именно преодоление, то не означает ли это, что на место истории компенсаторно встанет теология? Ибо только она может остановить все более ускоряющееся и сжимающееся время и связать традицию и модерн. Настойчивое, почти демонстративное обращение к истории прошлого в России, арабских странах, Китае, постоянная декларация ценности прошлого свидетельствует о еще не атрибутированном в понятных категориях, но устойчивом ощущении опасности разрыва, потери почвы под ногами. Отсюда еще один вопрос. В каких категориях разрешим сегодняшний кризис цивилизации? В исторических или теологических?
Еще один вопрос о массе. Массе во фрейдистско-гассетовском понимании, ибо другого пока нет. Внешнее выражение психологии масс хорошо видно хотя бы по архитектурным и мистериальным формам. Массы любят все масштабное и огромное. Гигантские постройки, широкие проспекты и площади, монументы, многотысячные шествия и мистерии. Именно под эти задачи, под эту психологию перестраивались Берлин и Москва в 1930-х годах. Рим с его дорогами, Колизеем, форумом и ипподромом был создан для масс, средневековый город с его крохотными улочками, небольшими площадями, цеховыми кварталами нет, современный город с бульварами, трассами, площадями удобен вновь. Обелиск Рамзеса и александрийский столп одинаково выражают монументальное отношение масс к власти, психологию масс, делают массу понятной, подсказывают формы и методы управления ею. Сегодня масса перетекает в пространство сети, в ее архитектуру. Соответственно, возникает вопрос о ее психологии? Что есть психология массы сети, каковы черты этой психологии? Любовь к чему она демонстрирует? Как она ее выражает?
Наконец, последний вопрос. Как, в образе чего мы представляем мир, в котором собираемся жить? Рим, а затем и Византия более тысячи лет служили образцом политического, общественного, религиозного устройства. В частном, национальном смысле тоже существовали образцы. Есть известное выражение, что англичанин представляет себе мир, как завод, немец как казарму, француз как салон, а русский как храм. Мыслим ли мы будущий мир в виде Рима, Византии, храма, Небесного Иерусалима? Или в виде Европы? Или в виде США? Или в виде России. Сегодня мы наблюдаем тоску по формам былого имперского величия у многих стран-бывших империй - Польши, Турции, Англии, России - и видим попытки возрождения этого величия. Но, поскольку, по мысли Х.Ортеги и Гассета «в истории была только одна империя - Римская», значит ли это, что будущее европейской цивилизации или значительных ее частей обретет контуры очередного Рима?
Это далеко не все вопросы, но и тех, что есть, достаточно для размышлений и поиска ответов.
Сегодня из этой типологии чаще всего встречается третий тип вопросов (их можно обозначить как «вопросы Смердякова»), реже второй, а вот первый почти не встречается. Философия «идиоцентризма» (в терминологии Г.Триандиса) приводит к тому, что создается ощущение, что всем все ясно, так как мгновенно даваемые простенькие ответы на сложные вопросы создают ощущение простоты и легкости самого вопроса. В научной среде это, например, выражается в том, что ученый начинает общаться сам с собой. Сам ставит проблему, сам задает ей вопрос, сам для себя отвечает на него, совершенно не беспокоясь о том, действительно ли эта проблема существует и нуждаются ли в его ответах на его вопросы другие люди. Именно поэтому огромное количество научных статей невозможно читать, так как создается ощущение, что ты незваный гость в чужом доме, нетактично вмешавшийся в разговор. Люди говорят о том, что их волнует, а ты тут совершенно ни при чем.
Все пространство СМИ выстроено так, что исключает любые сомнения в правоте пишущих и, тем самым, заранее истребляет вопросы. А если последние возникают, то ответы на них стереотипны: «Это все и так знают, тут нечего объяснять», «Да вы, похоже, из тех же самых», «Что-что? Повторите. Ха-ха-ха». И этим «раскатистым, заливистым ха-ха-ха», прямо по Чехову, завершается все. И дело не только в убогости пишущих обо всем, но не понимающих ни в чем. Все серьезнее. Дело в том, что явления перестают отбрасывать тени, исчезают косвенные, двойные смыслы, полутона, глубина, история (поэтому их начинают выдумывать и имитировать, что хорошо видно по современной «литературке» и «искусствишку»), семиотика события, образа, действия, предмета. Не случайно все больше современных вещей получают название (прямо или косвенно), связанные только с непосредственным функционалом. «Тыкалка», «стрелялка», «сидушка», «говорилка», «читалка» (часто это прямые кальки с английского). А ведь «стол» и «обедалка», «книга» и «читалка», «нож» и «резалка» это совсем разные вещи.
То есть наступила эпоха, в которой исчезли вопросы, «обезвопрошенная эпоха», время сплошных ответов. Эпоха, закругленная, как сказочный дурак, время полной ясности, когда все сомнения разрешены, все метафизические вопросы получили ответ и остались лишь простые, бытовые, из разговорника: «А этим отстирываются такие пятна?», «Как пройти к метро?», «сколько стоит?», «какой сегодня курс?» Казалось бы, тогда всё должно быть абсолютно спокойно, все должны чувствовать себя превосходно. Однако мы наблюдаем вокруг всё больше людей, близких к панике, совершенно не понимающих, что происходит. Значит, здесь что-то не так.
И действительно не так. Все сегодняшнее бытие представляет для людей один сплошной вопрос. При этом многие вопросы, считавшиеся ранее разрешенными, встают вновь. В данном случае речь не идет об обывательских спекуляциях типа «Кто и зачем убил Грозного, Маяковского и Есенина»? Речь идет о ключевых вопросах бытия человека, о полном пересмотре его взаимоотношений с самим собой, Богом, природой, явлениями, начиная от болезней и заканчивая способностью мыслить.
Нельзя сказать, что этого никто не понимает. В Германии недавно начал выходить научный журнал, в котором только обозначаются проблемы (то есть ставятся вопросы), но не решаются. Это свидетельство того, что вопросов огромное количество, а тех, кто может на них ответить, гораздо меньше. Кроме того, это приглашение всех к участию в решении сложных вопросов, разрыв границ «касты избранных». Может только показаться, что на сложные вопросы могут ответить только опытные профессионалы. У них есть свои проблемы. Заштампованность сознания, привычка оперировать проверенными, и, главное, общепризнанными в своей среде методами, предварительное знание о том, что эта задача решается, а та нет. Более полувека назад одна компания проводила исследования в области разработки ламп дневного света. Сегодня такого рода лампы с матовым покрытием, а тогда делать этого не умели. Все попытки оказывались неудачны. Когда в лабораторию приходил новый сотрудник, ему тут же давали для решения эту проблему, как элементарную. Все знали, чем дело кончится, и за глаза потешались над заведомо обреченным новичком, которому хотелось себя показать. Это развлечение продолжалось в течение нескольких лет, пока вдруг не пришел человек, который не знал, что эта задача нерешаема, и решил ее.
Поэтому сегодня мы попробуем задать вопросы к современности. Вопросы, на которые пока нет серьезных ответов (дилетантские не в счет - они рождаются раньше вопроса, как лайк, который появляется под десятистраничным текстом через секунду). Но эти ответы необходимо искать, ибо от них зависит в буквальном смысле все. Включая стоимость нефти, успехи в борьбе с ИГИЛ, перспективы внедрения новых социальных программ и строительство государств.
Первый вопрос. Где место Бога в структуре сегодняшней европейской цивилизации? Раньше он был «над» и поэтому было понятно, какие чувства и жесты он должен вызывать. Воздевание рук и молитву. Благоговение. Почтение. Преклонение, так как голову склоняют перед тем, кто выше. Осознание места Бога «над» выстраивало социальные вертикали, в мире, по мысли святых отцов, не было ничего невозглавленного. Семья, школьный класс, государство, Церковь, все строилось по вертикали, поэтому было понятно от чего и к чему стремиться, что такое подъем и что такое падение.
Сегодня происходит быстрый распад вертикальных связей и выстраивание сетевой, горизонтальной структуры общества, которая в технологическом, информационном плане, безусловно, является серьезным шагом вперед. Но в области культурной и религиозной традиции она выражается в посюсторонности, сознательном приземлении, распластывании идеалов и целей, растекании идентичности по горизонтали. Поэтому вопрос о месте Бога (а значит, и человека) в структуре современной цивилизации ставится очень остро. Если все строится по горизонтали (соцсети задают формат), то Бог оказывается не «над», а «с». С нами, рядом, но не над нами. То есть принципиально меняется Его статус. Далее неизбежно возникает уточняющий вопрос - где именно он находится? Справа или слева. Впереди или сзади? В рамках традиционной оппозиции «правое-левое», «впереди-сзади» и нагруженности частей этой оппозиции определенными смыслами «сакральное-профанное», «темное-светлое» этот вопрос видится совсем не праздным. Не говоря уже о том, что благоговеть можно перед тем, кто «над», а с тем, кто рядом, положено дружить. Не случайно некоторые протестантские направления распространяют листовки с надписью «Христос твой большой друг».
Так где место Бога сегодня?
Второй вопрос о месте сокровенного, тайного в жизни человека. Личность человека складывается из совокупности индивидуальных свойств и способностей сердца и разума, сочетания тайного и явного (или Божественного и человеческого). При этом именно тайна, содержащаяся в личности каждого, и создает притягательность человека, его неповторимость. Тайна это то, куда можно спрятаться от всех, где ты сам по себе и сам для себя, это место абсолютного, цельного чувствования себя с закрытыми глазами. Не случайно Христос призывал молиться тайно, ибо молитва и есть тайна. Поэтому в Церкви есть «таинства», обряды, которые хоть и совершаются публично, но сообщают, передают человеку тайну, делают его причастником Тайны бытия Бога. С развенчанием всего личного (соцсети сделали все возможное для этого), с деаксиологизацией социального пространства, десакрализацией сакрального тайна исчезает, утрачивает свое место. Прятаться больше некуда. Поэтому смерть вдруг приобретает такое значение в современной культуре и жизни, невзирая на то, что вся современная цивилизация выстроена так, чтобы удалить из себя смерть. Получается, что только в нее можно спрятаться (по настоящему или имитируя, заигрывая с ней), только в ней можно вернуться к себе. Смерть остается едва ли ни единственной тайной, которая неведома никому, так как никто из ныне живущих не умирал и поэтому она приобретает жуткое очарование. Вместе с этим растекание антропотока по миру, поиск мест, где никто не был, жажда движения, готовность в любой момент сорваться с места это также поиск места, куда можно было бы спрятаться. Поиск тайны. И если раньше хранительницами тайны были Церковь и занавески, то где место тайны сегодня? В каком углу человеческого бытия?
Не менее важен вопрос о понятийном языке сегодняшней цивилизации. Например, США сегодня общаются с миром в категориях «миссионер - дикарь», «цивилизация - варварство», «просвещение - тьма». Если брать старый свет, то античная цивилизация выражала и определяла свое отношение к миру на языке мифологии, средневековье на языке теологии, новое время на языке философии, новейшее на языке науки. Новейшее время (в рамках признаков, определенных Хайдеггером и не только) завершилось (подробнее см. http://boris-yakemenko.livejournal.com/487573.html), наступает новая эпоха, еще не определенная терминологически. Какой язык она будет использовать для описания происходящего, для установления смысловых связей между явлениями?
С этим вопросом напрямую связано еще два. Первый о «лице», образе современной эпохи. Лицо XVIII и XIX века, например, определяли три направления - просвещение, сентиментализм и романтизм? Из каких типических черт складывается образ современной цивилизации? И второй вопрос о человеке, стоящем у истоков новой эпохи, в которую мы вступили. В конце античности и у истоков Средневековья стоял Блаженный Августин, определивший концепцию времени, сознания и истории. Завершал средневековье и открывал Новое время Декарт, определивший методику познания мира и предметов. Кант стоял у истоков современной, уходящей на наших глазах, эпохи. Все эти люди стали сублимацией наступавшего времени, не случайно время все время возвращалось к ним, по-новому перечитывая их наследие. Кто стоит у истоков новой эпохи сегодня? К кому, как к спасительному берегу, можно будет возвращаться спустя десятки лет, чтобы вновь обрести уверенность, понять, что происходит?
Еще один вопрос касается истоков. Христианство четко определяло исходную точку мира. Это акт божественного творения, в результате которого возникает материя, время и пространство. «Вначале сотворил Господь небо и землю…» (Быт.1.1) Соответственно, источником идей и образов было конкретное событие, акт творчества Бога, в результате чего хаос был побежден порядком, то есть системой, в которой каждая вещь на своем месте и это место создает, в свою очередь, аксиологию вещи. Не говоря уже о том, что порядок подразумевает начало и конец, границу и середину. То есть согласие с актом творения определило контуры и черты цивилизации, человеческого социума.
Сегодня, когда христианство превращено в элемент культуры, ее эстетическую составляющую (Ж.Валлес, французский писатель и политик, писал, что «женщине всегда не хватает изящества и нежности, если она не прошла через католицизм») вопрос о первоначале вновь становится открытым. Современные увлечения восточным мистицизмом, а также агностицизм, скептицизм, партикуляризм, рационализм, ставят на место акта творения «ничто», то есть уходят от ответа. В результате мир саморазвивается из ничего, идеи возникают из ничего, то есть порядок сам собой возникает из хаоса. Об этом же говорит и популярный сегодня С.Хокинг - развивая идею о возникновении вселенной из некоей сверхмалой величины (точки бифуркации) он не отвечает на главный вопрос о появлении точки. Иными словами, опять все происходит само. В результате человек, становясь равнозначной с другими частью мира, начинает иначе относиться к таким вещам, как, например, Интернет. Если мир возник в результате творческого акта, то человек, наделенный способностью к творчеству, становится первопричиной событий и может влиять на них. То есть Интернет управляем человеком. Если же все происходит само, то интернет, как часть мира, равен человеку и человек должен строить с ним отношения, признавая его самодостаточность. То есть Интернет управляет человеком.
Еще одни вопрос связан с системой сегодняшней власти. Власти в Европе в целом. Выбирая вождя, человек делегирует ему часть своей личности и личной власти. Его личность в той или иной степени должна проявляться в лидере (именно так, например, изображаются на иконах святые. Они все имеют индивидуальные, портретные черты, но при этом иконописный канон придает их образам нечто общее, а именно схожесть с Христом) и это общая закономерность человеческой цивилизации. Лидер как сублимация народа с его положительными и отрицательными чертами. Отсюда притягательность и ярко выраженная национальная индивидуальность Грозного, Генриха, Бисмарка, Черчилля, Тэтчер. Кроме того, личность делегировалась тем, кто воевал. Отдельные воины выступали за весь народ.
Однако сегодня, с распадом вертикальных иерархических связей и в целом с ослаблением государственных структур возникает парадокс. Личность делегирована, а делегаты-лидеры, оказываются недостойны чести. Потребность делегировать личность и личную власть осталась, но не стало тех, кому можно ее делегировать. Поскольку войн в привычном их понимании больше нет (они не объявляются и не заканчиваются, они ничего не оправдывают, в них нет победителей и побежденных или они меняются местами - победитель оказывается покрыт позором и его судят, а побежденный воспринимается как герой, неясны цели и задачи и т.д.) то и здесь нельзя найти делегатов. В результате возникает ностальгия по утраченной политической харизме, по мужским доблестям и достоинствам, общество лишается шанса куда-то направить военно-животную энергетику (отсюда такая истерическая страсть к различным карнавальным фигурам в военной форме, которые хоть чем-то напоминают настоящих лидеров и вождей). Есть и еще одна проблема. Чем слабее делегаты, тем сильнее инстинктивное стремление делегировать им больше личности и власти. В итоге неизбежно возникает проблема. Власть и личность делегируются другим, но утрачиваются в себе. В итоге слабеет и лидер и общество. Отсюда вопрос - кому теперь делегировать личность? Кто сможет говорить и выступать от имени коллективной личности и коллективной власти по делегированному праву, а не по результатам выборной процедуры? Кто сможет усилить эту личность и власть, а не распылить и растратить ее?
Еще одна проблема это повышающаяся скорость развития цивилизации. Об этом достаточно много написано и сказано хотя бы известным С.Капицей. Однако в контексте данного сюжета нас интересует вопрос о прочности исторической ткани. Выдержит ли эта ткань натяжение, которое создает будущее? Мы знаем, что роль прошлого в настоящем то убывает, то возрастает. Это хорошо видно по ценности молодости в обществе. В СССР дети воспитывались как маленькие взрослые, молодежь стремилась поскорее вырасти и стать такими же, как ветераны. То есть молодость была недостатком. Сегодня все иначе - молодость это безусловная ценность, оправдывающая и извиняющая и непрофессионализм и неопытность и многое другое. Если перед компанией стоит выбор - молодой выпускник ВУЗа или 50 летний профессионал, понятно, в чью пользу принимается решение. Но сегодня будущее занимает в настоящем преимущественное место.
Поэтому возникает вопрос - не оторвется ли от настоящего и будущего прошлое, превратившись из животворящего корня в чисто музейный экспонат? Разрешимы ли современные конфликты и решаемы ли современные технологические и политические задачи в порядке продолжения истории, или в порядке ее преодоления? И если необходимо именно преодоление, то не означает ли это, что на место истории компенсаторно встанет теология? Ибо только она может остановить все более ускоряющееся и сжимающееся время и связать традицию и модерн. Настойчивое, почти демонстративное обращение к истории прошлого в России, арабских странах, Китае, постоянная декларация ценности прошлого свидетельствует о еще не атрибутированном в понятных категориях, но устойчивом ощущении опасности разрыва, потери почвы под ногами. Отсюда еще один вопрос. В каких категориях разрешим сегодняшний кризис цивилизации? В исторических или теологических?
Еще один вопрос о массе. Массе во фрейдистско-гассетовском понимании, ибо другого пока нет. Внешнее выражение психологии масс хорошо видно хотя бы по архитектурным и мистериальным формам. Массы любят все масштабное и огромное. Гигантские постройки, широкие проспекты и площади, монументы, многотысячные шествия и мистерии. Именно под эти задачи, под эту психологию перестраивались Берлин и Москва в 1930-х годах. Рим с его дорогами, Колизеем, форумом и ипподромом был создан для масс, средневековый город с его крохотными улочками, небольшими площадями, цеховыми кварталами нет, современный город с бульварами, трассами, площадями удобен вновь. Обелиск Рамзеса и александрийский столп одинаково выражают монументальное отношение масс к власти, психологию масс, делают массу понятной, подсказывают формы и методы управления ею. Сегодня масса перетекает в пространство сети, в ее архитектуру. Соответственно, возникает вопрос о ее психологии? Что есть психология массы сети, каковы черты этой психологии? Любовь к чему она демонстрирует? Как она ее выражает?
Наконец, последний вопрос. Как, в образе чего мы представляем мир, в котором собираемся жить? Рим, а затем и Византия более тысячи лет служили образцом политического, общественного, религиозного устройства. В частном, национальном смысле тоже существовали образцы. Есть известное выражение, что англичанин представляет себе мир, как завод, немец как казарму, француз как салон, а русский как храм. Мыслим ли мы будущий мир в виде Рима, Византии, храма, Небесного Иерусалима? Или в виде Европы? Или в виде США? Или в виде России. Сегодня мы наблюдаем тоску по формам былого имперского величия у многих стран-бывших империй - Польши, Турции, Англии, России - и видим попытки возрождения этого величия. Но, поскольку, по мысли Х.Ортеги и Гассета «в истории была только одна империя - Римская», значит ли это, что будущее европейской цивилизации или значительных ее частей обретет контуры очередного Рима?
Это далеко не все вопросы, но и тех, что есть, достаточно для размышлений и поиска ответов.