Китайская культурная революция
Я выросла в очень интеллигентной семье. Бог знает, как удавалось сочетать моим предкам работу геологов с практически дворянской чистотой речи, но даже отец не употреблял при домашних наиболее экспрессивные выражения русского языка. Эмм.. ну до тех пор, пока не купил "Жигули", но это было позже. Что уж говорить о бабушке с дедушкой. Это не значит, что они не могли за себя постоять, еще как могли.
- Сегодня приходил сантехник из ЖЭКа, - делилась вечером бабушка с зятем, моим папой. -Он устроил потоп, и при этом так грубил, так грубил! Но я поставила его на место".
- Как же вы его поставили на место? - интересовался отец.
- Я сказала ему прямо: "Василий Степанович, вы ведете себя недопустимо!"
Неудивительно, что обсценная лексика отсутствовала в моей жизни почти до тинейджерского возраста. Об этом свидетельствовала и неизменная отметка "Примерное поведение" в дневнике. Сквернословие считалось серьезным проступком для советского школьника, но до поры до времени мне это было неизвестно в силу отсутствия соответствующего багажа. Однако, будучи ребенком наблюдательным и любознательным, я время от времени замечала, что некоторые слова, употреблявшиеся мальчиками в классе и во дворе, при совершенно непонятном смысле обладали большой внутренней энергией. Во всяком случае, вложенный в них посыл и реакция на него были явно ДРУГИЕ, чем для остальных, близких и знакомых мне слов, даже таких звучных, как "магматический" или "астероид". Было совершенно очевидно, что владение этим неведомым вокабуляром добавляло немало очков к авторитету говорившего.
В один из дней вскоре после начала учебного года весь 3 "Б" класс - пока еще октябрята, но уже совсем скоро пионеры - заслушивал положенную даже младшеклассникам политинформацию. Действо это было весьма формальным и доверялось обычно ученикам средних классов в виде пионерского поручения. Те, не особо мороча себе голову, надергивали несколько абзацев из передовиц "Правды" или газеты "Труд" и зачитывали эту муть перед подопечными. В тот день я привычно обреталась на задней парте: как отличницу этим самым примерным поведением, меня часто сажали в логово хулиганов и бездельников, чтобы разбавить их компанию и предотвратить возможные безобразия на уроках. Рядом восседал рослый и видный Петька Котиков, и, благодаря соседству со мной, ему ничего другого не оставалось, кроме как слушать упомянутую политинформацию. Петьке было скучно и обидно, что из-за меня приходится впустую тратить время, которое можно было бы занять увлекательной игрой в "морской бой" или стрельбой бумажными шариками. Мне было обидно, что красавец Петька не обращает на меня никакого внимания, но я не очень представляла себе, как можно это внимание привлечь.
Дело было в 1977-м году, в то время в Китае как раз был неспокойный период после маоисткой культурной революции, а у руля был поставлен деятель, проводивший не дружественную по отношению к СССР политику. Соответственным был и тон официальных заметок, освещавших новости из Китая. Вот и политинформатор наш, стоя у доски, осуждающе бубнил о том, как нехороший товарищ Хуа Гофэн поехал в Великобританию встречаться с Маргарет Тэтчер и замышлять пакости Стране Советов.
И тут - не знаю, что на меня нашло - но я повернулась вполоборота к Петьке и вполголоса, но с невесть откуда взятой хамоватой интонаций, отчетливо произнесла:
-- Гляди какой... ХУЯ ГОФЭН!
Это не была оговорка, нет. Вдруг, совершенно помимо моей воли, неведомое слово, пассивно впитанное в школьном информационном поле, материализовалось в конкретную комбинацию звуковых волн и вырвалось наружу. Котиков разинул рот, глаза его расширились, и в таком виде он окаменел. Рядом сидящие одноклассники, которым точно не светило быть принятыми в пионеры в первой волне, тоже застыли в изумлении.
- Чего-чего ты сказала? - потрясенным шепотом спросил кто-то из них.
Я уже заподозрила неладное, но отступать было некуда. Безразличным до наглости тоном, словно произнесенное звукосочетание было для меня рутинным, как "Жи-Ши через И", я повторила:
-Хуя Гофэн, говорю, глухие, что ли?
Выражение лиц моих соседей сменилось с шока на восхищение, а Петька Котиков отмер и с нескрываемым уважением произнес:
- Вот это даааа! Первый раз в жизни слышу от Егоровой слово МАТОМ!.......
- Прекратили там болтать сзади, Котиков! - послышался металлический оклик учительницы. Ей было неведомо, какая культурная революция только что произошла.
В ноябре, на 60-ю годовщину Великого Октября, меня в числе десятки лучших учеников класса приняли в пионеры и тут же выбрали председателем совета отряда. Петька Котиков и его товарищи, как настоящие мужчины, никому не выболтали тайну, которая могла на корню погубить мою политическую карьеру.