Больдог и поэзия, а также о зависти
Я всегда завидовал поэтам.
Вот любопытно, богатству никогда особо не завидовал. То ли потому, что практически всю жизнь ощущал себя если не богатым, то обеспеченным, хотя вообще-то, объективно говоря, был довольно беден. (Впрочем, объективно говорить тут трудно. Видимо, я так выбирал уровень.) Но так ли, иначе, внутреннее ощущение было таким.
Не завидовал и красоте - опять же, вероятно потому, что считаю себя весьма красивым. Притом, что я, как минимум, довольно толстый и толстым был лет с четырнадцати. Тем не менее.
А вот поэтическому дару завидовал и завидую. Притом довольно остро. Чувствовал себя им обделённым. И, главное, это же такая штука - действительно дар. Или есть, или нет. Ну, по крайней мере мне так кажется. Этому особо не научишься - ну, то есть, ясно дело, сколько-то технику изучить можно, но... Всё равно же не то. Талант.
Причём вот любопытно же.
Смотрю я на знакомых, которые этим талантом не обделены и какое-то странное чувство испытываю.
У меня ощущение, что общество что ли как-то им недодает - причём сильно.
Что человек делает что-то крайне крутое, а всем более-менее пофиг.
Ну, то есть, не всем. Но отдача явно существенно меньше, чем на мой взгляд должна быть.
Морваэн, Кеменкири.
Они на мой взгляд... Очень талантливы. Честно говоря, я хотел написать гениальны - но "гениальность" это уж больно большое слово.
Впрочем, поэтов Серебряного Века мы гениальными называть можем ведь? Морваэн и Кири пишут вполне на этом уровне. Эжен (который Евгений Сусоров, который "Песнь о Харальдовом походе" - правда, с Эженом я лично не знаком, так что помянуть его среди знакомых не могу) тоже.
Хотя... Вот сейчас покатал на языке и как-то всё же нет. Назвать поэтов Серебряного Века гениальными не очень получается.
Пушкин, Лермонтов - без вопросов. Ахматова, Гумилёв, Мандельштам... Ну, как-то всё же... Или нет? Или норм?
Впрочем, не так важно.
Фирнвен. Она, пожалуй, менее крута, но тоже талантлива.
И? И что?
Я им всё равно завидую, но что ли я стихосложение в принципе переоцениваю?
Я понимаю, что тут скорее всего у меня восприятие неверное, сбитое какое-то. Но что я могу поделать - оно таково.
При этом я вижу, что они толком ничего со своих стихов не имеют.
Но ведь не должно так быть!
А вот же - нет, не имеют.
Чему я завидую?
То есть, был бы я талантлив - точно так же себе жил, работал - ну, постил иногда в ЖЖ стихотворение, получал полсотни лайков и несколько десятков комментов.
Всё.
Но я всё равно завидую.
К этому посту просто нельзя было не прикрепить несколько стихотворений.
Фирнвен. Я искал это стихотворение в сети - не нашёл. Когда-то, ещё в Саратове, Тас издала за свой счёт маленькую книжку своих стихов - экземпляров двести что ли. Возила ещё их на Зилант, помню, на другие коны. Один подарила мне. Саму книжку я, наверное. в Саратове оставил, а вот это стихотворение помню. Сейчас не нашёл в сети - та и что вы думаете? По памяти восстановил. Кстати, кмк, это тоже что-то говорит о - когда человек помнит стихотворение, которое последний раз читал лет 15 назад. Впрочем. может и не показатель - у меня всегда была хорошая память именно на стихи.
Кстати, написала это Фирнвен лет в 18 что ли.
Сколько оставлено, сколько потеряно
В дебрях отравленных жизни размеренной
Сколько отравы рукою уверенной
Нам подносили друзья ненамеренно.
Сколько упущено, сколько утрачено,
Сколько предвечного переиначено
Только предания изустные вскладчину
Грани реального нам обозначили
Сколько не сыграно(?), сколько упущено,
Может быть наше вино стало лучше но,
Сколько страниц в книге жизни пропущено,
Вытерто, вырвано, срезано, слущено.
Ну-ка сорвём же с истёртого(?) прошлого
Молью побитый покров звёздно-росшитый
**** историю мохом проросшую,
Складки карминные(?) С белою прошвою
Расправим....
Там, где не помню слово - звёздочки.
Там, где не уверен, что помню правильно - знак вопроса в скобках.
Очень отдаёт Цветаевой, конечно. Но ведь хорошо же.
Кеменкири. Тут я долго колебался, какое из стихотворений выбрать и в тоге выбираю сразу два.
Они довольно глючные и там много отсылок к разговорам, что велись тогда в довольно узком кругу. Совсем со стороны, наверное, не очень понятно.
Но всё же по-моему и вне этого контекста - круто и видно, что круто.
Кстати, пожалуй главное из контекста, что нужно для понимания можно изложить очень кратко. Это была идея о том, что феанорова клятва была (или стала) до известной степени живым существом. И преследовала их.
КЛЯТВА
О.З.
В этом мире - не так.
И не в том его грех нерушимый,
Что на Севере - Враг,
Шпили пиков и башен вершины,
Что его закрома
Полнит свет, землям смертным невместный....
Это - явная Тьма.
А иная - неслышна, безвестна.
Это - логово Зла,
Что не спутаешь с Краем Прекрасным.
А иная - вползла
И туманом легла черно-красным.
То ли дело - орда,
Что на приступ бежит, завывая -
Бой пройдет. Но всегда
За плечом - ненасытно-живая,
Что завесила высь,
Соткала вязкий холод измены...
И опять - «Не клянись!» -
Биться лбом о стеклянные стены.
Впрочем, поздно. «Не так!» -
Повторят, ухмыляясь, века мне.
День ли, ночь - тот же мрак.
Только стены наутро - из камня.
* * *
«Я ухожу, если тело отпустит»
М. (Ф.)
По стихам - и плохим, и безмерно плохим -
Легче видишь сквозящее рядом.
«Крепче яда въедается в душу архив»,
Только яд растворяется ядом.
И, однажды уйдя от проторенных дат
На лихую помету «когда-то»,
Не проложишь дорогу к горе Митридат,
Но припомнишь завет Митридата,
И стекаются капли - сквозь ночи и дни -
На молочном московском рассвете,
И рука - «дотянись!», и глаза - «помяни!»,
Но на зов - только ватные нети, -
Что ж, твори гениальность, прославься, пребудь,
Не вчитаются -так и хотела...
И проснись, повторяя в окрестную муть:
«...Не пустило - и не было телом...»
Морваэн. А это стихотворение в очень значительной степени ответ на предыдущие два. Морваэн, конечно, знал об этих идеях, но находился... Как сказать. Вне этого контекста, вне компании, и вообще на другой стороне. Вот и ответил - извне. Ха. Любопытно рифмуется со строками самого стихотворение "... и тогда он приходит из внешней ночи..."
C.F. vs C.F.
Этой ночью рассвет не торопит коней, и по небу шатается мрак;
Очертания сосен острей и темней, чем обычно, и кажется мне
Что земля неспокойна, как будто бы там, под землей, шевельнулось во сне
Что-то страшное. Томит глаза маета. И уснуть невозможно никак.
Я сижу у окна, я гляжу на обрыв, на ущелье и сосны за ним,
На мгновенье усталые веки прикрыв, понимаю, что вижу насквозь.
Что-то здесь не к добру. Кто-то ходит в ночи. Что-то кончилось и началось.
Запад тонет во тьме, север глухо молчит, и беззвучно колеблется дым.
И тогда он приходит из внешней ночи, и садится снаружи окна.
Его лик - словно бледное пламя свечи, он прозрачен, как мартовский лед.
Он безмолвно глядит на меня сквозь стекло - и ложится вокруг тишина.
Я пытаюсь кричать - но вздохнуть тяжело, и на помощь никто не придет.
Я пытаюсь сказать - что за жуткая ложь, кто решился меня обмануть,
Горше яда, больнее, чем пламя и нож, этот облик на чьем-то лице!
Он глядит на меня. И по коже души бьет со свистом невидимый кнут.
И стекло, осыпаясь, протяжно шуршит, и меж нами - звенящая цепь
Натянулась. Легла от зрачков до зрачков. Ее звенья - крошащийся снег,
Ее звенья - огонь, и шелка парусов рассыпаются в этом огне.
Закрываю глаза - и опять, через плоть, через хрупкий заслон моих век
Два огнистых и черных - пронзая заплот - прямо в сердце вонзаются мне.
Опрокинулось небо, и отсвет луны мертво канул в колодезный зев;
И со дна отраженной во мне тишины выплывает вовне темнота.
Я гляжу на него. И на дне его глаз - тот же, давний - рождается гнев;
Он не склонен был ждать - ни тогда, ни сейчас. И теперь - отверзает уста.
Я родил вас в силе рассвета дней.
Я вам отдал все, что имел.
А теперь понимаю, что я - сильней
Даже здесь, в бытии вне тел;
Что я сделал с вами настолько зря,
Что вы сами выбрали - здесь,
Если наша общая - та - заря
Опрокинулась прочь с небес?
Ты из лучших, ты не умеешь врать,
Ты услышишь меня - и вот
За тобою следом наш общий враг
В сотне обликов вслед идет;
Те же между вас, кто теперь стал глух,
И к словам, и к тому, что вне -
Замостили гати для вражьих слуг
И закрыли ворота мне.
А иные - помню их имена
До последнего, наизусть -
Меж собою кличут меня «Она»
И боятся, что я проснусь.
О, когда бы мог я и впрямь уснуть,
О, когда б я желал того -
Чем бы стал ваш дух, чем бы стал ваш путь -
Вы, лишившиеся богов!
На сомненье право имеют все,
Даже я, даже ты, но нам
Заточенным в огненном колесе -
Нам нельзя доверять стенам;
Ведь любая крепость, любой кордон
Не имеют смысла, когда
Раскроит пылающий небосклон
Нами брошенная звезда;
Ни любовь, ни власть, ни союз мечей
Не вернут ее в круг земной;
Оттого - довольно с тебя речей.
Поднимись и иди за мной.
Ты подобен стали, ты - как копье,
Ты - итог моего пути,
Отраженье мое - подобье мое -
Но решенное во плоти.
Я - обет, я - сказанные слова,
Вопиющий во мраке глас -
Но пока меж вами душа жива -
Я пребуду одним из вас.
Он почти что невидим. Он там, в темноте. Он уходит к началу зари.
Я - застывшая статуя, мертвая тень. Я недвижно гляжу ему вслед.
И все то, чем он был - и все то, чем он стал - и все то, что он мне говорил -
Остается во мне, чтобы вместо хребта поддержать мой непрочный скелет.
И в предутренний час я встаю от окна, и снимаю свой лук со стены,
И стряхнувши ненастное марево сна, и заткнувши сомнению рот -
Я спускаюсь во двор, и за мною вослед все, кто был мне доселе верны.
Мы решили. Мы призваны помнить свой свет. Мы идем штурмовать Менегрот.
Евгений Сусоров aka Эжен д'Альби. Ну, Эжен вообще велик (по инерции предыдущих стихов и на волне памяти о том времени хочется сказать "велик и чешуйчат" - был такой локальный мем в той компании. Но нет, не стану, Эжен из другой сказки).
Его книжка у меня тоже была. Причём это была уже книжка даже не изданная хоть и за свой счёт, но в издательстве, а просто совсем самодельная. Подарила мне её Хэлка, она же её и сделала. Взяла стихи и интернета, распечатала, собрала в книжку - даже сделала обложку с маленьким портретом автора. В общем, в лучших традициях самиздата. (Кстати, вот примерно так на мой взгляд и надлежит обращаться с хорошими стихами. Как уж сможешь издавать самому и дарить друзьям. И таким образом стихи да пойдут на восемь сторон света сами, без рекламы, без издателей, своими силами.)
Я очень любил эту книжку.
И стихи из неё тоже помню по большей части наизусть.
Верите ли, нет ли, но на последних строках "Писем кавалера д'Альби я плакал. Но "Письма слишком длинные, а их надо читать целиком.
Так что пусть будет другое.
"Менуэт на эшафоте"
...О, как растроган был прелат,
когда на пиршестве в Версале
я бросил королю в салат
перчатку цвета рейнской стали!
Спасенья, слава Богу, нет.
- Кого ведут? - В цепях? Кого-то
Из гвардии.
Мой давний бред,
Где Гревской площади скелет,
где я танцую менуэт
на скользких досках эшафота.
Монарх был справедлив, но строг.
Я пощажен.
Прощайте, Гуго!
Я отбываю легкий срок
На жарких бастионах Юга.
Я пощажен - но не забыт.
И до ночной звезды за мною
по шанцам рыщет иезуит,
как туча за ковчегом Ноя.
Мой тайный мир - Платон, Декарт,
Рабле - он пашет быстрым глазом.
И в рясе - черная тетрадь,
Как колба с ядовитым газом.
И, словно кровяной фонтан
из выдранного пыткой носа,
я выпал из себя - и там
упал
на чистый лист доноса...
Сентябрь минул. Сонный Лувр
уже икает свежей сплетней,
и первый снег идет в аллюр,
и пахнет грязью - как последний.
Слюной исходит высший свет -
Теперь у всех одна забота:
Суд.
Приговор.
Повозка.
Et...
Et cetera. Мой менуэт
На скользких досках эшафота.
Ну, а пока... Мой верный дог
сопит в ногах, худой, красивый...
На оголенный Лангедок
Летит зимы кентавр сивый.
Стоит угрюмый часовой
с мечом и скулами Аттилы.
Прервав на ночь свой медный вой,
лакают толстые мортиры
осенний ветер. Желтый лес
оглох от собственного гуда...
Слуга!
Бумагу!
...Спит, подлец.
Я не жилец. Поверьте, Гуго.
Я - еретик? Тогда сожги.
Дурной вассал? Тащи на плаху.
Но двор и клир моей башки
Все не поделят. Сын Аллаха
Хотел по смерти стать вином.
Кем стану я? Тяжелым сном
Эпохи гугенотской свары,
Рабле, костров и звонких лат?
Спешит слуга с тарелкой сала...
Господь! Простри на мя свой блат,
коль буду я еще в Версале,
перчатку брошу не в салат,
а в морду королю - виват!-
чтоб их величество не встали!
Мы скоро свидимся, мой свет.
К финалу катится охота.
Я помню все - и пыльный след
повозки с клеткой. И чахото-
чного герольда средних лет.
В каре начерченная рота вокруг
помоста. Дымный плед
небес над площадью. В обед
(я помню даже день - суббота)
в обед меня не станет.
...Нет. Нет, я не каюсь.
Боже... Что ты...
Стянув под мышками колет,
под ритм кастильских кастаньет
разучиваю менуэт
для эшафота.
Вот любопытно, богатству никогда особо не завидовал. То ли потому, что практически всю жизнь ощущал себя если не богатым, то обеспеченным, хотя вообще-то, объективно говоря, был довольно беден. (Впрочем, объективно говорить тут трудно. Видимо, я так выбирал уровень.) Но так ли, иначе, внутреннее ощущение было таким.
Не завидовал и красоте - опять же, вероятно потому, что считаю себя весьма красивым. Притом, что я, как минимум, довольно толстый и толстым был лет с четырнадцати. Тем не менее.
А вот поэтическому дару завидовал и завидую. Притом довольно остро. Чувствовал себя им обделённым. И, главное, это же такая штука - действительно дар. Или есть, или нет. Ну, по крайней мере мне так кажется. Этому особо не научишься - ну, то есть, ясно дело, сколько-то технику изучить можно, но... Всё равно же не то. Талант.
Причём вот любопытно же.
Смотрю я на знакомых, которые этим талантом не обделены и какое-то странное чувство испытываю.
У меня ощущение, что общество что ли как-то им недодает - причём сильно.
Что человек делает что-то крайне крутое, а всем более-менее пофиг.
Ну, то есть, не всем. Но отдача явно существенно меньше, чем на мой взгляд должна быть.
Морваэн, Кеменкири.
Они на мой взгляд... Очень талантливы. Честно говоря, я хотел написать гениальны - но "гениальность" это уж больно большое слово.
Впрочем, поэтов Серебряного Века мы гениальными называть можем ведь? Морваэн и Кири пишут вполне на этом уровне. Эжен (который Евгений Сусоров, который "Песнь о Харальдовом походе" - правда, с Эженом я лично не знаком, так что помянуть его среди знакомых не могу) тоже.
Хотя... Вот сейчас покатал на языке и как-то всё же нет. Назвать поэтов Серебряного Века гениальными не очень получается.
Пушкин, Лермонтов - без вопросов. Ахматова, Гумилёв, Мандельштам... Ну, как-то всё же... Или нет? Или норм?
Впрочем, не так важно.
Фирнвен. Она, пожалуй, менее крута, но тоже талантлива.
И? И что?
Я им всё равно завидую, но что ли я стихосложение в принципе переоцениваю?
Я понимаю, что тут скорее всего у меня восприятие неверное, сбитое какое-то. Но что я могу поделать - оно таково.
При этом я вижу, что они толком ничего со своих стихов не имеют.
Но ведь не должно так быть!
А вот же - нет, не имеют.
Чему я завидую?
То есть, был бы я талантлив - точно так же себе жил, работал - ну, постил иногда в ЖЖ стихотворение, получал полсотни лайков и несколько десятков комментов.
Всё.
Но я всё равно завидую.
К этому посту просто нельзя было не прикрепить несколько стихотворений.
Фирнвен. Я искал это стихотворение в сети - не нашёл. Когда-то, ещё в Саратове, Тас издала за свой счёт маленькую книжку своих стихов - экземпляров двести что ли. Возила ещё их на Зилант, помню, на другие коны. Один подарила мне. Саму книжку я, наверное. в Саратове оставил, а вот это стихотворение помню. Сейчас не нашёл в сети - та и что вы думаете? По памяти восстановил. Кстати, кмк, это тоже что-то говорит о - когда человек помнит стихотворение, которое последний раз читал лет 15 назад. Впрочем. может и не показатель - у меня всегда была хорошая память именно на стихи.
Кстати, написала это Фирнвен лет в 18 что ли.
Сколько оставлено, сколько потеряно
В дебрях отравленных жизни размеренной
Сколько отравы рукою уверенной
Нам подносили друзья ненамеренно.
Сколько упущено, сколько утрачено,
Сколько предвечного переиначено
Только предания изустные вскладчину
Грани реального нам обозначили
Сколько не сыграно(?), сколько упущено,
Может быть наше вино стало лучше но,
Сколько страниц в книге жизни пропущено,
Вытерто, вырвано, срезано, слущено.
Ну-ка сорвём же с истёртого(?) прошлого
Молью побитый покров звёздно-росшитый
**** историю мохом проросшую,
Складки карминные(?) С белою прошвою
Расправим....
Там, где не помню слово - звёздочки.
Там, где не уверен, что помню правильно - знак вопроса в скобках.
Очень отдаёт Цветаевой, конечно. Но ведь хорошо же.
Кеменкири. Тут я долго колебался, какое из стихотворений выбрать и в тоге выбираю сразу два.
Они довольно глючные и там много отсылок к разговорам, что велись тогда в довольно узком кругу. Совсем со стороны, наверное, не очень понятно.
Но всё же по-моему и вне этого контекста - круто и видно, что круто.
Кстати, пожалуй главное из контекста, что нужно для понимания можно изложить очень кратко. Это была идея о том, что феанорова клятва была (или стала) до известной степени живым существом. И преследовала их.
КЛЯТВА
О.З.
В этом мире - не так.
И не в том его грех нерушимый,
Что на Севере - Враг,
Шпили пиков и башен вершины,
Что его закрома
Полнит свет, землям смертным невместный....
Это - явная Тьма.
А иная - неслышна, безвестна.
Это - логово Зла,
Что не спутаешь с Краем Прекрасным.
А иная - вползла
И туманом легла черно-красным.
То ли дело - орда,
Что на приступ бежит, завывая -
Бой пройдет. Но всегда
За плечом - ненасытно-живая,
Что завесила высь,
Соткала вязкий холод измены...
И опять - «Не клянись!» -
Биться лбом о стеклянные стены.
Впрочем, поздно. «Не так!» -
Повторят, ухмыляясь, века мне.
День ли, ночь - тот же мрак.
Только стены наутро - из камня.
* * *
«Я ухожу, если тело отпустит»
М. (Ф.)
По стихам - и плохим, и безмерно плохим -
Легче видишь сквозящее рядом.
«Крепче яда въедается в душу архив»,
Только яд растворяется ядом.
И, однажды уйдя от проторенных дат
На лихую помету «когда-то»,
Не проложишь дорогу к горе Митридат,
Но припомнишь завет Митридата,
И стекаются капли - сквозь ночи и дни -
На молочном московском рассвете,
И рука - «дотянись!», и глаза - «помяни!»,
Но на зов - только ватные нети, -
Что ж, твори гениальность, прославься, пребудь,
Не вчитаются -так и хотела...
И проснись, повторяя в окрестную муть:
«...Не пустило - и не было телом...»
Морваэн. А это стихотворение в очень значительной степени ответ на предыдущие два. Морваэн, конечно, знал об этих идеях, но находился... Как сказать. Вне этого контекста, вне компании, и вообще на другой стороне. Вот и ответил - извне. Ха. Любопытно рифмуется со строками самого стихотворение "... и тогда он приходит из внешней ночи..."
C.F. vs C.F.
Этой ночью рассвет не торопит коней, и по небу шатается мрак;
Очертания сосен острей и темней, чем обычно, и кажется мне
Что земля неспокойна, как будто бы там, под землей, шевельнулось во сне
Что-то страшное. Томит глаза маета. И уснуть невозможно никак.
Я сижу у окна, я гляжу на обрыв, на ущелье и сосны за ним,
На мгновенье усталые веки прикрыв, понимаю, что вижу насквозь.
Что-то здесь не к добру. Кто-то ходит в ночи. Что-то кончилось и началось.
Запад тонет во тьме, север глухо молчит, и беззвучно колеблется дым.
И тогда он приходит из внешней ночи, и садится снаружи окна.
Его лик - словно бледное пламя свечи, он прозрачен, как мартовский лед.
Он безмолвно глядит на меня сквозь стекло - и ложится вокруг тишина.
Я пытаюсь кричать - но вздохнуть тяжело, и на помощь никто не придет.
Я пытаюсь сказать - что за жуткая ложь, кто решился меня обмануть,
Горше яда, больнее, чем пламя и нож, этот облик на чьем-то лице!
Он глядит на меня. И по коже души бьет со свистом невидимый кнут.
И стекло, осыпаясь, протяжно шуршит, и меж нами - звенящая цепь
Натянулась. Легла от зрачков до зрачков. Ее звенья - крошащийся снег,
Ее звенья - огонь, и шелка парусов рассыпаются в этом огне.
Закрываю глаза - и опять, через плоть, через хрупкий заслон моих век
Два огнистых и черных - пронзая заплот - прямо в сердце вонзаются мне.
Опрокинулось небо, и отсвет луны мертво канул в колодезный зев;
И со дна отраженной во мне тишины выплывает вовне темнота.
Я гляжу на него. И на дне его глаз - тот же, давний - рождается гнев;
Он не склонен был ждать - ни тогда, ни сейчас. И теперь - отверзает уста.
Я родил вас в силе рассвета дней.
Я вам отдал все, что имел.
А теперь понимаю, что я - сильней
Даже здесь, в бытии вне тел;
Что я сделал с вами настолько зря,
Что вы сами выбрали - здесь,
Если наша общая - та - заря
Опрокинулась прочь с небес?
Ты из лучших, ты не умеешь врать,
Ты услышишь меня - и вот
За тобою следом наш общий враг
В сотне обликов вслед идет;
Те же между вас, кто теперь стал глух,
И к словам, и к тому, что вне -
Замостили гати для вражьих слуг
И закрыли ворота мне.
А иные - помню их имена
До последнего, наизусть -
Меж собою кличут меня «Она»
И боятся, что я проснусь.
О, когда бы мог я и впрямь уснуть,
О, когда б я желал того -
Чем бы стал ваш дух, чем бы стал ваш путь -
Вы, лишившиеся богов!
На сомненье право имеют все,
Даже я, даже ты, но нам
Заточенным в огненном колесе -
Нам нельзя доверять стенам;
Ведь любая крепость, любой кордон
Не имеют смысла, когда
Раскроит пылающий небосклон
Нами брошенная звезда;
Ни любовь, ни власть, ни союз мечей
Не вернут ее в круг земной;
Оттого - довольно с тебя речей.
Поднимись и иди за мной.
Ты подобен стали, ты - как копье,
Ты - итог моего пути,
Отраженье мое - подобье мое -
Но решенное во плоти.
Я - обет, я - сказанные слова,
Вопиющий во мраке глас -
Но пока меж вами душа жива -
Я пребуду одним из вас.
Он почти что невидим. Он там, в темноте. Он уходит к началу зари.
Я - застывшая статуя, мертвая тень. Я недвижно гляжу ему вслед.
И все то, чем он был - и все то, чем он стал - и все то, что он мне говорил -
Остается во мне, чтобы вместо хребта поддержать мой непрочный скелет.
И в предутренний час я встаю от окна, и снимаю свой лук со стены,
И стряхнувши ненастное марево сна, и заткнувши сомнению рот -
Я спускаюсь во двор, и за мною вослед все, кто был мне доселе верны.
Мы решили. Мы призваны помнить свой свет. Мы идем штурмовать Менегрот.
Евгений Сусоров aka Эжен д'Альби. Ну, Эжен вообще велик (по инерции предыдущих стихов и на волне памяти о том времени хочется сказать "велик и чешуйчат" - был такой локальный мем в той компании. Но нет, не стану, Эжен из другой сказки).
Его книжка у меня тоже была. Причём это была уже книжка даже не изданная хоть и за свой счёт, но в издательстве, а просто совсем самодельная. Подарила мне её Хэлка, она же её и сделала. Взяла стихи и интернета, распечатала, собрала в книжку - даже сделала обложку с маленьким портретом автора. В общем, в лучших традициях самиздата. (Кстати, вот примерно так на мой взгляд и надлежит обращаться с хорошими стихами. Как уж сможешь издавать самому и дарить друзьям. И таким образом стихи да пойдут на восемь сторон света сами, без рекламы, без издателей, своими силами.)
Я очень любил эту книжку.
И стихи из неё тоже помню по большей части наизусть.
Верите ли, нет ли, но на последних строках "Писем кавалера д'Альби я плакал. Но "Письма слишком длинные, а их надо читать целиком.
Так что пусть будет другое.
"Менуэт на эшафоте"
...О, как растроган был прелат,
когда на пиршестве в Версале
я бросил королю в салат
перчатку цвета рейнской стали!
Спасенья, слава Богу, нет.
- Кого ведут? - В цепях? Кого-то
Из гвардии.
Мой давний бред,
Где Гревской площади скелет,
где я танцую менуэт
на скользких досках эшафота.
Монарх был справедлив, но строг.
Я пощажен.
Прощайте, Гуго!
Я отбываю легкий срок
На жарких бастионах Юга.
Я пощажен - но не забыт.
И до ночной звезды за мною
по шанцам рыщет иезуит,
как туча за ковчегом Ноя.
Мой тайный мир - Платон, Декарт,
Рабле - он пашет быстрым глазом.
И в рясе - черная тетрадь,
Как колба с ядовитым газом.
И, словно кровяной фонтан
из выдранного пыткой носа,
я выпал из себя - и там
упал
на чистый лист доноса...
Сентябрь минул. Сонный Лувр
уже икает свежей сплетней,
и первый снег идет в аллюр,
и пахнет грязью - как последний.
Слюной исходит высший свет -
Теперь у всех одна забота:
Суд.
Приговор.
Повозка.
Et...
Et cetera. Мой менуэт
На скользких досках эшафота.
Ну, а пока... Мой верный дог
сопит в ногах, худой, красивый...
На оголенный Лангедок
Летит зимы кентавр сивый.
Стоит угрюмый часовой
с мечом и скулами Аттилы.
Прервав на ночь свой медный вой,
лакают толстые мортиры
осенний ветер. Желтый лес
оглох от собственного гуда...
Слуга!
Бумагу!
...Спит, подлец.
Я не жилец. Поверьте, Гуго.
Я - еретик? Тогда сожги.
Дурной вассал? Тащи на плаху.
Но двор и клир моей башки
Все не поделят. Сын Аллаха
Хотел по смерти стать вином.
Кем стану я? Тяжелым сном
Эпохи гугенотской свары,
Рабле, костров и звонких лат?
Спешит слуга с тарелкой сала...
Господь! Простри на мя свой блат,
коль буду я еще в Версале,
перчатку брошу не в салат,
а в морду королю - виват!-
чтоб их величество не встали!
Мы скоро свидимся, мой свет.
К финалу катится охота.
Я помню все - и пыльный след
повозки с клеткой. И чахото-
чного герольда средних лет.
В каре начерченная рота вокруг
помоста. Дымный плед
небес над площадью. В обед
(я помню даже день - суббота)
в обед меня не станет.
...Нет. Нет, я не каюсь.
Боже... Что ты...
Стянув под мышками колет,
под ритм кастильских кастаньет
разучиваю менуэт
для эшафота.