"Рогатка", сербский "Public P" (г. Бачка-Паланка)
Режиссёр Соня Петрович, пьеса Николая Коляды.
Один из лучших, сильнейших, самых цепляющих и честных (наряду, например, с "Землемером") текстов Николая Владимировича.
Постановщик не занимался самовыражением, а позволил тексту звучать, а актёрам - проживать, и этого оказалось более чем достаточно. Ни лишних сантиментов, ни мелодраматизма, ни трагизма в их крайних проявлениях.
И видно, как тщательно проведены подготовка и прочувствование, думание над этой пьесой и, возможно, над многими другими. Сценография совпала с моим представлением предметного мира колядовских пьес: такой обжитой хаос в хрущёвке на краю мира, в безвременье - и накануне всеобщей разрухи; там, где всё кричит об одиночестве и потребности в любви, там, где смерть всегда ходит рядом. Ремарки не произносились и, может быть, и не воспроизводились буквально (конкретно этих не помню), но общая поэтика ремарок автора осознавалась-вспоминалась.
Слёзы подступили почти сразу, когда между актёрами появилась магия, когда между Ильёй и Антоном стало зарождаться Настоящее, когда в огромном жестоком мире человек другому оказался не волк, но Человек. Когда озлобленность Ильи уступила место откровенности, а в рослом Антоне увиделись детские наивность и любопытство (хотя актёру на вид явно за двадцать пять; но и поди пойми любого нынешнего хипстера: и в 18 не "мальчик", и в 33 не "взрослый мужик", как по пьесе; да и не понимаю никогда этой частой колядовской проблематики с высчитыванием разницы в возрасте, подтасовыванием цифр и желанием обманываться и обманывать относительно чьей-нибудь зрелости: в реальном мире такого не наблюдается, ну да ладно). И трогательно и целомудренно переходила из рук в руки Антонова рубаха, и делилось яблоко познания (которое, правда, было отвергнуто принимающим).
Следующий острый момент - случившийся поцелуй и тут же отвергание другого и страх самого себя; убегание, из которого считывается страшная развязка.
Считывается она и гораздо раньше, когда мечтающий стать вороном инвалид достаёт рогатку - прямой, но тонкий намёк на самоубийство. Вообще аккуратность, присвоение текста и чувство меры - важнейшее, из чего складывается этот спектакль. В той же деликатной манере решён и метафизический слой, все эти сны "из традиции великой русской литературы" из смутных видеопроекций и теней за занавесками: то ли женщина, то ли кошка, то ли любимый человек, то ли морок.
В занавески же, как в саван, замотает Антон Илью, когда придет над ним надругаться (уговаривая самого себя в духе "несчитово, начинаю сначала"), и их же потом развесит Илья на мебели, моментально делая из своей квартиры квартиру покойника - и можно ли сильнее показать смерть?
P.S. Отдельное спасибо переводчику сегодняшнего и македонского спектакля (которого представили, кажется, как Данилу) за идентичность, аутентичность, еле уловимое интонирование и, опять же, аккуратность и чувство меры.
Один из лучших, сильнейших, самых цепляющих и честных (наряду, например, с "Землемером") текстов Николая Владимировича.
Постановщик не занимался самовыражением, а позволил тексту звучать, а актёрам - проживать, и этого оказалось более чем достаточно. Ни лишних сантиментов, ни мелодраматизма, ни трагизма в их крайних проявлениях.
И видно, как тщательно проведены подготовка и прочувствование, думание над этой пьесой и, возможно, над многими другими. Сценография совпала с моим представлением предметного мира колядовских пьес: такой обжитой хаос в хрущёвке на краю мира, в безвременье - и накануне всеобщей разрухи; там, где всё кричит об одиночестве и потребности в любви, там, где смерть всегда ходит рядом. Ремарки не произносились и, может быть, и не воспроизводились буквально (конкретно этих не помню), но общая поэтика ремарок автора осознавалась-вспоминалась.
Слёзы подступили почти сразу, когда между актёрами появилась магия, когда между Ильёй и Антоном стало зарождаться Настоящее, когда в огромном жестоком мире человек другому оказался не волк, но Человек. Когда озлобленность Ильи уступила место откровенности, а в рослом Антоне увиделись детские наивность и любопытство (хотя актёру на вид явно за двадцать пять; но и поди пойми любого нынешнего хипстера: и в 18 не "мальчик", и в 33 не "взрослый мужик", как по пьесе; да и не понимаю никогда этой частой колядовской проблематики с высчитыванием разницы в возрасте, подтасовыванием цифр и желанием обманываться и обманывать относительно чьей-нибудь зрелости: в реальном мире такого не наблюдается, ну да ладно). И трогательно и целомудренно переходила из рук в руки Антонова рубаха, и делилось яблоко познания (которое, правда, было отвергнуто принимающим).
Следующий острый момент - случившийся поцелуй и тут же отвергание другого и страх самого себя; убегание, из которого считывается страшная развязка.
Считывается она и гораздо раньше, когда мечтающий стать вороном инвалид достаёт рогатку - прямой, но тонкий намёк на самоубийство. Вообще аккуратность, присвоение текста и чувство меры - важнейшее, из чего складывается этот спектакль. В той же деликатной манере решён и метафизический слой, все эти сны "из традиции великой русской литературы" из смутных видеопроекций и теней за занавесками: то ли женщина, то ли кошка, то ли любимый человек, то ли морок.
В занавески же, как в саван, замотает Антон Илью, когда придет над ним надругаться (уговаривая самого себя в духе "несчитово, начинаю сначала"), и их же потом развесит Илья на мебели, моментально делая из своей квартиры квартиру покойника - и можно ли сильнее показать смерть?
P.S. Отдельное спасибо переводчику сегодняшнего и македонского спектакля (которого представили, кажется, как Данилу) за идентичность, аутентичность, еле уловимое интонирование и, опять же, аккуратность и чувство меры.