А вот хто праведник
Мартынов А.В.
Эсхатология св.Григория Нисского.
Прибавления к творениям Святых Отцов в русском переводе, 1883
Участь души в загробном мире.
Состояние праведных (О состоянии нечестивых здесь: http://blshn.livejournal.com/71166.html)
Отрешившись от тела и перешедши в ту область бытия, которая была предметом неуклонного стремления и в продолжение всей земной жизни, - души праведных не остаются теперь в бездеятельном, покоящемся состоянии. Они продолжают жить, приобретая все новое и новое содержание сознания, более и более совершенствуясь духовно и достигая все высшего уподобления Божеству. Такое постепенное восхождение к Первообразу для них совершается теперь гораздо легче и удобнее, чем в земной, телесной жизни. С отрешением от тела праведная душа отрешается и от тех своих сил и движений, которые имели место только в жизни телесной и до некоторой степени препятствовали ее течению к миру Божественному. Согласно принятой в древней философии (у Платона и Аристотеля) терминологии, св. Григорий отмечает эти прекращающиеся в смерти силы двумя общими названиями έπιθυμία (вожделение, желание) и θυμός (гнев, раздражительность). Силы эти не принадлежат к существу души, а суть только известные ее состояния, данные притом не изначала, при сотворении, а лишь после грехопадения. Что они не принадлежат к душе существенно, это ясно из самого библейского понятия о душе, по которому она есть подобие Божие, и поколику в Боге нет ни желания, ни гнева, значит, не должно быть их и в существе души Богоподобной. В собственном смысле богоподобное существо души состоит только в разумной, созерцательной силе; все же прочее, что теперь усматриваются в ней и что составляет общее достояние человеческого естества с растительным и бессловесным (животным) миром, суть элементы, отвне превзошедшие к человеческой природе и данные применительно к условиям настоящей, телесной жизни. Сами по себе они не составляют еще зла, напротив, при мудром господстве разума, служат даже необходимыми средствами к достижению добра. Не будь вожделения в естестве человеческом, - «что восторгало бы нас к единению с небесным? По угашении раздражения, какое оружие имели бы мы против борющегося (зла) с нами?» Но когда разум оставляет управление этими движениями и сам подчиняется произвольному и неразумному их влечению, тогда они превращаются в греховную страсть, и человек из разумного и богоподобного состояния переходит в неразумное и бессловесное. Будучи, таким образом, сами по себе безразличными в отношении к добру и злу, эти неразумные движения тем не менее составляют некоторого рода препятствие, затруднение для человека, неуклонно стремящегося к достижению небесного, божественного блага. Только путем самого бдительного, непрестанного наблюдения над ними, путем борьбы с их ложным направлением разуму удается уединить от них душу и сохранить ее чистою от страстных греховных побуждений. С переходом же в жизнь загробную господство неразумных движений для праведных прекращается, а с тем вместе и трудная борьба с ними разума теперь не имеет уже места. «Чистая от всякого порока душа вступает теперь в общение с Божеством, соединяемая с свойственным ей». А когда это происходит, нет уже, конечно, потребности и в вожделевательном движении, которое возводило бы нас к Первоисточнику всего прекрасного. Только пребывающий во мраке желает света; если же будет во свете, то место желания заступит наслаждение. Так и в душе место желания недостающего блага заступает теперь действительное обладание и наслаждение им. Она входит теперь в саму себя, в точности видит свое богоподобное существо, и в своей собственной красоте, как бы в зеркале, или в изображении, созерцает Первообраз. Ее жизнь течет теперь вполне подобно жизни божественной. Мы - люди - непрестанно проходим в настоящей жизни между надеждою и памятью. Движением вперед управляет надежда, а место движения, идущего к надежде, заступает память. Если надежда привела нас к истинно-прекрасному, в памяти отмечается светлый след; если же надежда обольстит душу ложным призраком красоты, - воспоминание о том обращается в стыд и угрызения совести. В этом последнем случае возникает в душе, так сказать, междоусобная брань, - память вступает в борьбу с надеждою, худо управлявшею произволом. Не так течет жизнь божественная: здесь нет недостатка в предмете стремления (желания), потому что в самом Боге полнота всех благ, нет следовательно и попеременного движения от надежды к памяти (еже бо имеетъ кто, что и уповает, Римл. 8, 24); здесь одно вечное наслаждение настоящим. Так точно и чистая душа, прекратив все разнообразные движения естества, делается богоподобною, и став выше пожелания не дает уже в себе никакого занятия ни надежде, ни памяти. В ней остается одно расположение любви, - этой внутренней привязанности к добру, которая излишними делает всякие другие душевные движения. «Сделавшись вполне подобною Богу по простоте и единообразию, душа любит это простое, невещественное и единственно достойное любви благо, вступает с ним в теснейшее единение исполненными любви расположением и деятельностью, сообразуя сама себя с тем, что всегда ею обретается и приемлется, и чрез уподобление благу делаясь подобною естеству того, чего приобщается». Эта любовь к благу (Богу), которая тождественна с познанием блага, не имеет никакого предела своему действованию, как беспредельно и само благо, потому что противоположность его, зло, не может положить ему границы у того, чье естество не восприимчиво к худшему. Так все более и более насыщаясь и никогда не пресыщаясь («истинно прекрасного не касается надменное пресыщение») духовными благами, душа будет продолжать эту божественную жизнь любви в бесконечность.
Эсхатология св.Григория Нисского.
Прибавления к творениям Святых Отцов в русском переводе, 1883
Участь души в загробном мире.
Состояние праведных (О состоянии нечестивых здесь: http://blshn.livejournal.com/71166.html)
Отрешившись от тела и перешедши в ту область бытия, которая была предметом неуклонного стремления и в продолжение всей земной жизни, - души праведных не остаются теперь в бездеятельном, покоящемся состоянии. Они продолжают жить, приобретая все новое и новое содержание сознания, более и более совершенствуясь духовно и достигая все высшего уподобления Божеству. Такое постепенное восхождение к Первообразу для них совершается теперь гораздо легче и удобнее, чем в земной, телесной жизни. С отрешением от тела праведная душа отрешается и от тех своих сил и движений, которые имели место только в жизни телесной и до некоторой степени препятствовали ее течению к миру Божественному. Согласно принятой в древней философии (у Платона и Аристотеля) терминологии, св. Григорий отмечает эти прекращающиеся в смерти силы двумя общими названиями έπιθυμία (вожделение, желание) и θυμός (гнев, раздражительность). Силы эти не принадлежат к существу души, а суть только известные ее состояния, данные притом не изначала, при сотворении, а лишь после грехопадения. Что они не принадлежат к душе существенно, это ясно из самого библейского понятия о душе, по которому она есть подобие Божие, и поколику в Боге нет ни желания, ни гнева, значит, не должно быть их и в существе души Богоподобной. В собственном смысле богоподобное существо души состоит только в разумной, созерцательной силе; все же прочее, что теперь усматриваются в ней и что составляет общее достояние человеческого естества с растительным и бессловесным (животным) миром, суть элементы, отвне превзошедшие к человеческой природе и данные применительно к условиям настоящей, телесной жизни. Сами по себе они не составляют еще зла, напротив, при мудром господстве разума, служат даже необходимыми средствами к достижению добра. Не будь вожделения в естестве человеческом, - «что восторгало бы нас к единению с небесным? По угашении раздражения, какое оружие имели бы мы против борющегося (зла) с нами?» Но когда разум оставляет управление этими движениями и сам подчиняется произвольному и неразумному их влечению, тогда они превращаются в греховную страсть, и человек из разумного и богоподобного состояния переходит в неразумное и бессловесное. Будучи, таким образом, сами по себе безразличными в отношении к добру и злу, эти неразумные движения тем не менее составляют некоторого рода препятствие, затруднение для человека, неуклонно стремящегося к достижению небесного, божественного блага. Только путем самого бдительного, непрестанного наблюдения над ними, путем борьбы с их ложным направлением разуму удается уединить от них душу и сохранить ее чистою от страстных греховных побуждений. С переходом же в жизнь загробную господство неразумных движений для праведных прекращается, а с тем вместе и трудная борьба с ними разума теперь не имеет уже места. «Чистая от всякого порока душа вступает теперь в общение с Божеством, соединяемая с свойственным ей». А когда это происходит, нет уже, конечно, потребности и в вожделевательном движении, которое возводило бы нас к Первоисточнику всего прекрасного. Только пребывающий во мраке желает света; если же будет во свете, то место желания заступит наслаждение. Так и в душе место желания недостающего блага заступает теперь действительное обладание и наслаждение им. Она входит теперь в саму себя, в точности видит свое богоподобное существо, и в своей собственной красоте, как бы в зеркале, или в изображении, созерцает Первообраз. Ее жизнь течет теперь вполне подобно жизни божественной. Мы - люди - непрестанно проходим в настоящей жизни между надеждою и памятью. Движением вперед управляет надежда, а место движения, идущего к надежде, заступает память. Если надежда привела нас к истинно-прекрасному, в памяти отмечается светлый след; если же надежда обольстит душу ложным призраком красоты, - воспоминание о том обращается в стыд и угрызения совести. В этом последнем случае возникает в душе, так сказать, междоусобная брань, - память вступает в борьбу с надеждою, худо управлявшею произволом. Не так течет жизнь божественная: здесь нет недостатка в предмете стремления (желания), потому что в самом Боге полнота всех благ, нет следовательно и попеременного движения от надежды к памяти (еже бо имеетъ кто, что и уповает, Римл. 8, 24); здесь одно вечное наслаждение настоящим. Так точно и чистая душа, прекратив все разнообразные движения естества, делается богоподобною, и став выше пожелания не дает уже в себе никакого занятия ни надежде, ни памяти. В ней остается одно расположение любви, - этой внутренней привязанности к добру, которая излишними делает всякие другие душевные движения. «Сделавшись вполне подобною Богу по простоте и единообразию, душа любит это простое, невещественное и единственно достойное любви благо, вступает с ним в теснейшее единение исполненными любви расположением и деятельностью, сообразуя сама себя с тем, что всегда ею обретается и приемлется, и чрез уподобление благу делаясь подобною естеству того, чего приобщается». Эта любовь к благу (Богу), которая тождественна с познанием блага, не имеет никакого предела своему действованию, как беспредельно и само благо, потому что противоположность его, зло, не может положить ему границы у того, чье естество не восприимчиво к худшему. Так все более и более насыщаясь и никогда не пресыщаясь («истинно прекрасного не касается надменное пресыщение») духовными благами, душа будет продолжать эту божественную жизнь любви в бесконечность.