Художники-пачкуны из «Детского мира».Часть первая.
На дворе был,все-таки,не 37-й год,когда было достаточно статьи в "Правде",поэтому было проведено заседание Идеологической комиссии при ЦК КПСС, а оргвыводы «озвучил» маститый Евгений Адольфович Кибрик в докладе на совещании по вопросам детской книги в Госкомитете Совета Министров РФСР по печати.
Надо сказать,что профессору, закаленному тридцатыми и сороковыми, "топтать" молодых в начале 60-х не представлялось проблемой,да и,судя по всему,возможность свести личные счеты подвернулась кстати.Очень все это напоминает воспоминания Ромма о Пудовкине. Ключевые моменты этого доклада,опубликованные в сборнике "Детская литература.1964", и предлагаю Вашему вниманию
Марк Клячко
«Мне кажется, что причины появления плохих или неудачных книжек весьма различны…
...Встречаются иллюстрации, выполненные с формалистических позиций, принципиально неприемлемые.
Примеров могут служить иллюстрации М.Клячко к книжке Э.Мошковской «Дядя шар» (издательство «Детский мир»,1962)
http://kid-book-museum.livejournal.com/532821.html
Кстати сказать, эти иллюстрации, направленные возмущенными читателями в ЦК КПСС, вкупе с несколькими подобными изданиями, послужили причиной постановки вопроса об иллюстрации детской книжки.
Бывает, что неискушенный в искусстве зритель отвергает произведение, которое мы, художники, ценим, находя в нем пусть еще не до конца оформленные, но драгоценные для развития искусства поиски новых путей выражения.
Но в данном случае я, художник, может быть, еще с большим негодованием, чем зритель, отношусь к этим рисункам потому, что позиции, с которых они сделаны, отвергают все, во что верю.
Чтобы сделать наглядным свое рассуждение, попробую разобрать, как иллюстратор, первое же стихотворение книжки «Я пою».
Вот его текст: »Я утром встаю и сразу пою. Я громко пою про ногу свою, пою про башмак, пою просто так! Про солнце пою, про маму пою, про всяких людей, про дома, про зверей, про песню мою, про все что люблю!»
Может быть, самое чистое и полное выражение человеческого счастья - это счастливый ребенок, его восприятие жизни ничем еще не омрачено, он ликует от ощущения избытка сил, его переполняет любовь ко всему, что его окружает.
Что может быть прекраснее счастливого ребенка, олицетворяющего радость бытия! Он поет как птица и по тем же причинам.
Редко можно встретить в детской книжке текст такого общечеловеческого значения.
Смысл стихов очень связан с простым сюжетом: »Я утром встаю и сразу пою. » Стало быть, ребенок только проснулся. Он или в постели, или рядом с ней. Очевидно, он одевается- «пою про ногу свою, пою про башмак…» Самое естественное- предположить, что и собственная нога и башмак попадают ему на глаза потому что он обувается, а вернее, его обувает мама, о которой он тоже поет. Можно и так увидеть сюжет.
Он поет про солнце, про «всяких людей», про дома, про зверей, потому что воспринимает их добрыми, ласковыми, и он, в свою очередь, любит их всех и поет…
Как выглядит ребенок? Это для иллюстратора важнейший вопрос. Очевидно, ребенок должен иметь типические черты, свойственные нашим детям. Его образ можно создать, только внимательно и с любовью изучая и рисуя малышей.
Примерно так рассуждал бы иллюстратор, честно относящийся к своему делу, чувствующий ответственность перед своим минимум стотысячным читателем.
Клячко игнорирует идею стихов, их сюжет, задачи, связанные с образом ребенка, игнорирует принципиально и подчеркнуто.
Так же подчеркнуто принципиально он отказывается от попыток к художественным усилиям, отказывается от требований мастерства.
Чего же он придерживается? Только двух вещей .Первая его забота-это освободиться от каких либо требований содержания и форма, -как бы расслабиться, -пусть рука выводит, что придется, лишь бы действовала «непосредственно»,и тем самым художник выражал бы, мол «сам себя».
Правда, для взрослого художника это неестественно, и явно чувствуется нарочитость, подделка под «непосредственность»,и это особенно неприятно.
Это отнюдь не та великолепная «свобода выражения»,которая является вершиной мастерства, как в работах Гойи или Домье.
Вторая и последняя забота художника очень несложна.
Он холодно следит лишь за тем, чтобы сочетать различные приемы изображения (конечно, вне зависимости от смысла): то изображает форму плоским пятном с обводкой, как, например, ребенка, вернее, орущего уродца с красными волосами и глазами; то простейшим объемом в виде трубы, как ногу или жирафа (почему здесь жираф); то медленно проведенной тонкой линией, как нарисован футбольный мяч (при чем здесь он?); то жирной, грубой линией, изображающей ботинок; то быстрыми небрежными мазками, непохожими на лучи, которые призваны изображать, и т.п.
Художник, равнодушный к содержанию своего искусства ,рассматривающий тему только как повод к техническим манипуляциям, строго придерживающийся только технических приемов, поступает так же, как и бездушный бюрократ, для которого важна лишь процессуальная сторона дела, а не его существо,-»как формалиста».
Потому я и называю иллюстрации Клячко формалистическими, хотя обычно избегаю этого термина. Слишком часто он применялся в нашей среде не по адресу: то по отношению в Фаворскому, то к Дейнеке, то вообще ко всему, что отличается от привычного шаблона.
В отношении Клячко говорю это тем более уверенно, что близкая по времени его другая работа- иллюстрации к роману Толстого «Петр Первый» (издательство «Известия»),хотя и выполнена иными приемами, по части формализма перещеголяла рисунки к «Дяде Шару».
Освобождаясь от ответственности перед зрителем, перед требованиями содержательности и художественного мастерства, Клячко не становится непосредственно и радостно творящим ребенком, ибо это невозможно для взрослого человека, а душевно опустошается и теряет связь с искусством.
Говорю это с сожалением, так как помню, что в свое время Клячко начинал как иллюстратор- реалист, и хорошо понимаю, в какое трагическое положение он попадает после нескольких лет работы вроде критикуемой, так как возврат к живому искусству очень и очень непрост….
Надо сказать,что профессору, закаленному тридцатыми и сороковыми, "топтать" молодых в начале 60-х не представлялось проблемой,да и,судя по всему,возможность свести личные счеты подвернулась кстати.Очень все это напоминает воспоминания Ромма о Пудовкине. Ключевые моменты этого доклада,опубликованные в сборнике "Детская литература.1964", и предлагаю Вашему вниманию
Марк Клячко
«Мне кажется, что причины появления плохих или неудачных книжек весьма различны…
...Встречаются иллюстрации, выполненные с формалистических позиций, принципиально неприемлемые.
Примеров могут служить иллюстрации М.Клячко к книжке Э.Мошковской «Дядя шар» (издательство «Детский мир»,1962)
http://kid-book-museum.livejournal.com/532821.html
Кстати сказать, эти иллюстрации, направленные возмущенными читателями в ЦК КПСС, вкупе с несколькими подобными изданиями, послужили причиной постановки вопроса об иллюстрации детской книжки.
Бывает, что неискушенный в искусстве зритель отвергает произведение, которое мы, художники, ценим, находя в нем пусть еще не до конца оформленные, но драгоценные для развития искусства поиски новых путей выражения.
Но в данном случае я, художник, может быть, еще с большим негодованием, чем зритель, отношусь к этим рисункам потому, что позиции, с которых они сделаны, отвергают все, во что верю.
Чтобы сделать наглядным свое рассуждение, попробую разобрать, как иллюстратор, первое же стихотворение книжки «Я пою».
Вот его текст: »Я утром встаю и сразу пою. Я громко пою про ногу свою, пою про башмак, пою просто так! Про солнце пою, про маму пою, про всяких людей, про дома, про зверей, про песню мою, про все что люблю!»
Может быть, самое чистое и полное выражение человеческого счастья - это счастливый ребенок, его восприятие жизни ничем еще не омрачено, он ликует от ощущения избытка сил, его переполняет любовь ко всему, что его окружает.
Что может быть прекраснее счастливого ребенка, олицетворяющего радость бытия! Он поет как птица и по тем же причинам.
Редко можно встретить в детской книжке текст такого общечеловеческого значения.
Смысл стихов очень связан с простым сюжетом: »Я утром встаю и сразу пою. » Стало быть, ребенок только проснулся. Он или в постели, или рядом с ней. Очевидно, он одевается- «пою про ногу свою, пою про башмак…» Самое естественное- предположить, что и собственная нога и башмак попадают ему на глаза потому что он обувается, а вернее, его обувает мама, о которой он тоже поет. Можно и так увидеть сюжет.
Он поет про солнце, про «всяких людей», про дома, про зверей, потому что воспринимает их добрыми, ласковыми, и он, в свою очередь, любит их всех и поет…
Как выглядит ребенок? Это для иллюстратора важнейший вопрос. Очевидно, ребенок должен иметь типические черты, свойственные нашим детям. Его образ можно создать, только внимательно и с любовью изучая и рисуя малышей.
Примерно так рассуждал бы иллюстратор, честно относящийся к своему делу, чувствующий ответственность перед своим минимум стотысячным читателем.
Клячко игнорирует идею стихов, их сюжет, задачи, связанные с образом ребенка, игнорирует принципиально и подчеркнуто.
Так же подчеркнуто принципиально он отказывается от попыток к художественным усилиям, отказывается от требований мастерства.
Чего же он придерживается? Только двух вещей .Первая его забота-это освободиться от каких либо требований содержания и форма, -как бы расслабиться, -пусть рука выводит, что придется, лишь бы действовала «непосредственно»,и тем самым художник выражал бы, мол «сам себя».
Правда, для взрослого художника это неестественно, и явно чувствуется нарочитость, подделка под «непосредственность»,и это особенно неприятно.
Это отнюдь не та великолепная «свобода выражения»,которая является вершиной мастерства, как в работах Гойи или Домье.
Вторая и последняя забота художника очень несложна.
Он холодно следит лишь за тем, чтобы сочетать различные приемы изображения (конечно, вне зависимости от смысла): то изображает форму плоским пятном с обводкой, как, например, ребенка, вернее, орущего уродца с красными волосами и глазами; то простейшим объемом в виде трубы, как ногу или жирафа (почему здесь жираф); то медленно проведенной тонкой линией, как нарисован футбольный мяч (при чем здесь он?); то жирной, грубой линией, изображающей ботинок; то быстрыми небрежными мазками, непохожими на лучи, которые призваны изображать, и т.п.
Художник, равнодушный к содержанию своего искусства ,рассматривающий тему только как повод к техническим манипуляциям, строго придерживающийся только технических приемов, поступает так же, как и бездушный бюрократ, для которого важна лишь процессуальная сторона дела, а не его существо,-»как формалиста».
Потому я и называю иллюстрации Клячко формалистическими, хотя обычно избегаю этого термина. Слишком часто он применялся в нашей среде не по адресу: то по отношению в Фаворскому, то к Дейнеке, то вообще ко всему, что отличается от привычного шаблона.
В отношении Клячко говорю это тем более уверенно, что близкая по времени его другая работа- иллюстрации к роману Толстого «Петр Первый» (издательство «Известия»),хотя и выполнена иными приемами, по части формализма перещеголяла рисунки к «Дяде Шару».
Освобождаясь от ответственности перед зрителем, перед требованиями содержательности и художественного мастерства, Клячко не становится непосредственно и радостно творящим ребенком, ибо это невозможно для взрослого человека, а душевно опустошается и теряет связь с искусством.
Говорю это с сожалением, так как помню, что в свое время Клячко начинал как иллюстратор- реалист, и хорошо понимаю, в какое трагическое положение он попадает после нескольких лет работы вроде критикуемой, так как возврат к живому искусству очень и очень непрост….