Утя
Первый солнечный луч настойчиво пробирался сквозь ветви сосен за окном, пока наконец не достиг моего носа.
- Как печёт, - подумала я, пытаясь собрать обрывки прекрасного сна о зефирном городе в его продолжение. - И почему лето приходит к нам только накануне осени...
Повернувшись на другой бок, я натянула одеяло на ухо и обняла сладко похрапывавшего Ингера. Субботнее утро после напряжённой трудовой недели манило возможностью наконец-то выспаться.
Но стоило мне снова очутиться среди причудливых домиков из разноцветного зефира, как зазвонил мой телефон.
- Чтоб тебя, - пробормотала я, лихорадочно хлопая рукой по столику возле кровати. - Кто это, в такую рань...
Телефон продолжал трезвонить. Нащупать его не удавалось. Пришлось продирать глаза. Окончательно проснувшись, я поняла, что бодрый "Имперский марш" раздаётся откуда-то со шкафа.
Ингер, не меняя положения тела, накрыл голову подушкой. Мысленно чертыхаясь, я свесила ноги с кровати. Правая нога привычно скользнула в мягкость тапка, левая опустилась на пронзительно холодный пол. Стараясь пореже наступать на босую ногу, я поскакала искать стремянку.
Телефон замолчал. Я понимала, что это, скорее всего, ненадолго - тот, кто звонил в такую рань, будет перезванивать, потому что дело, по всей видимости, срочное. И лучше бы мне успеть до повторного звонка, чтобы Ингер выспался. Он вернулся из Питера около трёх ночи.
Спустившись по совсем уж леденющей полувинтовой лестнице на первый этаж, я взяла стремянку и поковыляла с ней наверх. При виде незнакомой большой железяки в проёме открытой двери совы заволновались, некоторые взлетели с присад и начали кружить под потолком. Пытаясь издавать как можно меньше шума, я установила стремянку возле шкафа, краем глаза успев заметить свой левый тапок. Он лежал на дне наполненной водой синей кюветы-купалки, его распушённый рыжий искусственный мех шевелился, как водоросли в тропическом море. Рядом покачивались на поверхности тапки Ингера, мокрые, но ещё не успевшие затонуть.
Телефон на шкафу оказался аккуратно накрытым обрывком газеты. Когда я его забирала, рядом с моей рукой плюхнулась ушастая сова Мили. Взгляд её был печально-осуждающим. Она так старалась спрятать новую игрушку...
Я как раз успела выйти с телефоном в большую комнату - она служила нам одновременно кухней, кабинетом, приёмной и гардеробной, - как раздался новый звонок.
- Извините, что беспокою в такую рань, но у нас маленький ребёнок, а мы уже две ночи не спали, куда только не обращались, но нам всюду отказывают, вот узнали про ваш приют, может быть вы сможете помочь, пожалуйста, не отказывайте, ребёнок маленький совсем, ему спать надо, а он так кричит, так громко, всё время кричит! - молодой женский голос, из-за скороговорки я почти ничего не поняла.
- Вы не волнуйтесь, прошу. Расскажите по порядку. Какая сова, большая или маленькая, где подобрали, какие у неё травмы?
В телефоне на несколько секунд воцарилось молчание.
- Сова? - голос сделался на пару тонов ниже. - При чём тут сова? Это не сова. Это селезень!
У меня неприятно засосало под ложечкой, как бывало всякий раз, когда к нам обращались за помощью с птицами, что называется, не по профилю - голубями, стрижами, аистами и многими другими пернатыми, с теми, в лечении которых у меня было мало опыта или не было его вовсе. Практически всегда эти люди уже отчаялись найти помощь где-то в других местах и верили как в чудо, что я-то им смогу помочь... Вот только у меня самой были большие сомнения, справлюсь ли. Специфика лечения разных птиц отличается очень сильно. А теоретических сведений, литературы, научных данных нет, совсем, никаких... Всё решает только опыт. Но как отказывать, если человек обращается к тебе с надеждой и ты понимаешь, что искать помощи ему больше негде?
- Вот как. Хорошо. Расскажите, где вы нашли селезня? Что с ним?
- Да мы его не нашли, он домашний... - голос стал немного спокойнее. - Тут вот как было... У нас соседи, по даче. У них мальчик, шесть лет. Они ему купили весной двух утят на рынке, ну, поиграться... Уточку и селезня. Он их в ванне запускал, уточку почти сразу утопил, а селезень вот остался... Вырос... Кешей его назвали. Он за мальчиком бегал всё лето, как собака, совсем ручной стал, куда мальчик - туда и Кеша. В дом его брали, гуляли они всегда вместе, и Кеша ни на шаг... Мальчик гладил его, любил, Кеша на коленках у него сидел часто... Мы смотрели - диву давались, утки - они ж вроде глупые, а тут такое, и Кеша мальчика даже от собак бродячих защищал, бросался на них... А лето кончилось, надо в город, и соседи решили Кешу... зарезать, в общем. Мы про это с мужем узнали, ну и как-то ужаснулись, как же так, как можно зарезать друга, которого ребёнок любит? Попробовали с ними поговорить, чтоб они Кешу с собой в город забрали, они - ни в какую... Но удалось убедить, чтоб хоть в живых оставили, отдали кому-то, если мы сможем найти, кому... Мы к себе его забрали пока что, звонили всем, кого через Интернет нашли, в ветлечебницы, в зоопарк, в приюты, все нам отказали, некоторые вообще сказали - а что вы переживаете, это же просто утка, просто еда, а то вы жареных уток не ели... Но нам Кешу жалко. Мы хотим его спасти! А никто не берёт. Мы бы себе оставили, но у нас ребёнок, маленький... Вот вас нашли. Может, возьмёте его? Пожалуйста...
Вот так история. Я несколько секунд молчала, стараясь понять, что делать дальше. Сможем ли мы приютить селезня, куда мы его поселим, будет ли у нас ему хорошо? Свободного помещения не было, а подселять его к птицам других видов казалось очень рискованной затеей.
- Алё, вы меня слышите? - она прервала мои размышления.
- Да-да, я тут. Давайте так: я посоветуюсь с мужем, сможем ли мы принять Кешу, а потом вам перезвоню. Хорошо?
- Да, конечно! Я буду очень ждать... И пожалуйста, заберите его как можно скорее... У нас маленький ребёнок, а Кеша... он кричит всё время. Нам кажется, он по мальчику скучает, потому и кричит. Мы все не выспавшиеся. Малыш плачет, уснуть не может...
Когда я вернулась в спальню, Ингер уже проснулся. Он сидел на кровати, с невозмутимым видом выжимая воду из своих тапок.
- Ну а какие у нас есть варианты? - сказал он после того, как выслушал мой рассказ. - Уж как-нибудь да поместимся. Позавтракаем, и я поеду. Кстати, ты не видела мой телефон?
***
К вечеру Ингер вернулся с переноской, в которой кому-то было явно тесно.
Я хотела отнести переноску в ванную, за неимением других свободных от птиц помещений.
- Не надо, - многозначительно сказал Ингер. - Неси наверх, в спальню.
Из переноски доносилось встревоженное бормотание. Принесла в спальню, открыла крышку, и наружу высунулась очаровательно щекастая коричневая голова с перепуганными глазами.
- Ну здравствуй, - сказала я. - Теперь ты будешь жить у нас. Тут тебя никто не обидит.
Пока я гладила и успокаивала перепуганного утёнка, совы в комнате затихли. Их внимание было приковано к новому, неизвестному существу. Болотная сова Зайка даже привстала на цыпочки от любопытства. Утёнок ей явно понравился, она подошла поближе. А он поглядывал то на Зайку, то на меня и что-то тихонько приговаривал.
- Ладно, ты пока посиди, а мне надо заварить чай, - я встала и сделала два шага в сторону двери.
Тут же за спиной раздался истошный вопль. Никогда не думала, что утки могут так кричать.
Пришлось вернуться. Совы вокруг в страхе замерли, прижав перья.
- Я ненадолго отойду, понимаешь? Никто тебя не бросает. Я отойду и сразу вернусь.
Утёнок согласно покрякал. Но чуть только я снова попыталась выйти из комнаты, вопли повторились.
Пришлось дожидаться, пока к нам поднимется Ингер.
- Он так ужасно кричит! - пожаловалась я.
- Слышал, - сказал Ингер грустно. - Он всю дорогу верещал. Наверное думал, что его везут на жаркое.
Осмотревшись, утёнок наконец выбрался из переноски и зашлёпал по полу. Зайка переместилась на ручку кресла, чтобы рассмотреть его получше. Утёнок оказался очень большим, намного крупнее диких уток. Он расхаживал в радиусе полуметра от наших с Ингером ног и отходить дальше явно не собирался.
Я встала и направилась принести бутербродов. Обернувшись на хохот Ингера, я обнаружила, что наш новичок вперевалку со всех своих коротких лапок бежит за мной.
В большой комнате, где мне предстояло заняться приготовлением ужина, перегорела лампочка. Но утёнок не испугался темноты и шлёпал впритирку ко мне до холодильника и обратно. Потом точно так же он ходил повсюду за Ингером. Позже он решил, что всё-таки лучше ему оставаться в спальне, никуда не бегать, лишь бы кто-то из людей - я или Ингер - были рядом.
Мы насыпали в тазик с водой тёртого кабачка и перловки, совам принесли мисочки с перепелятиной, себе налили чай и все дружно приступили к позднему ужину.
Наш новый подопечный после еды расхаживал по комнате, разглядывая окружающую обстановку. Трогал клювом всё, что попадалось на его пути. Некоторые предметы ему, казалось, были не очень интересны, а перед какими-то он замирал и возил по ним клювом снова и снова.
А потом мы с Ингером решили посмотреть перед сном кино.
Утёнок заволновался - мы улеглись на кровать, нас не видно!
Кажется, мы с Ингером смотрели не столько на экран, сколько на маячившую возле кровати обеспокоенную утиную физиономию. Периодически раздавалось кряхтение и увесистые шлепки. Утиная голова то скрывалась за краем кровати, то снова показывалась, раз-два, раз-два.
Совы, встревоженные присутствием незнакомца, притихли. Никто больше не ловил мои ноги под одеялом, никто не трогал мои руки, приглашая поиграть. Никто не прятал наши с Ингером вещи. Никто не выяснял отношения с воплями и слезами, не гонялся друг за другом, не целовался, примирившись. Никто ничего не ронял, не пел, не разговаривал.
Были только звуки фильма и - шлёп-шлёп, бум. Шлёп-шлёп, бум.
Меня начали терзать смутные сомнения.
- Что он делает? - спросила я.
- На кровать запрыгнуть пытается, что же ещё.
- Ну уж нет, - сказала я строго. - Вот тебе мягкая тряпочка на полу, ложись и спи.
У пернатого от усталости уже слипались глаза, однако прилечь он не желал ни в какую.
В надежде, что он через некоторое время успокоится и уляжется, мы выключили телевизор и собрались заснуть. Только я задремала, бубух! Кровать содрогнулась - утёнок запрыгнул. Но этого ему оказалось мало - он забрался на грудь к Ингеру, моментально улёгся и сладко защебетал.
Мы только переглянулись. Сил что-то придумывать уже не было. И через несколько мгновений раздалось похрапывание Ингера и умиротворённое сопение заснувшего утёнка.
Мы конечно привыкли, что по нам спящим периодически разгуливают птицы - то выкармливаемые воронята, то попугаи, то залётные синички, и постоянно - совы. Но спящая на груди двухкилограммовая утка - это слишком. Через некоторое время Ингер с кряхтением начал поворачиваться на бок. Утёнка это ничуть не смутило, он перебрался к нам в ноги, уютно укутался в одеяло и продолжал смотреть свои сны.
Я проснулась первой и пошла готовить завтрак. Через некоторое время из спальни появился Ингер в сопровождении нового жильца.
- Доброе утро! - сказала я. - Как спалось?
- Прекрасно! - сказал Ингер. - Кря-кря! - подтвердил утёнок.
За завтраком я задала вопрос, ответ на который был очевиден.
- Вольер?
- Да какой уж тут вольер...
Как только мы устроились на кровати с чашками чая и включили телевизор, утёнок ловко запрыгнул к нам и уже привычно улёгся в ногах у Ингера. Он тоже позавтракал и теперь принялся обстоятельно чистить перья.
- Ну правильно, - сказал Ингер. - Он ведь человеком себя считает, а люди должны спать на кровати. Какая ещё тряпочка.
- Утя, - сказала я, - если ты будешь пачкать одеяло, мы будем называть тебя Туалетным Утёнком.
- Кря-кря-кря, - согласно отозвался утёнок. Я так и не поняла, был ли он согласен на прозвище или обещал не пачкать.
За просмотром мультиков Ингер сгрёб утёнка в охапку и подтащил повыше.
- Если ты человеком себя считаешь, то тебя можно гладить, - сказал Ингер.
- И тискать. Теперь не отвертишься! - добавила я. Впрочем, утёнок и не думал сопротивляться.
***
Почему-то нам не хотелось называть утёнка Кешей. Это имя ему явно не шло. А на Утю он начал откликаться с первого дня. Так оно и закрепилось.
Я догадывалась, что утки весьма умны, но Утя превзошёл все мои ожидания. Он заставил меня усомниться в том, что собаки и кошки - лучшие друзья людей. Появились мысли, что в качестве домашнего друга человеку лучше всего подошла бы утка, если бы не одна особенность утиного организма... А именно - всё, что попадает утке в клюв, очень скоро без задержек выходит с обратной стороны. Этакая ходячая машинка для производства пюре - к сожалению, совершенно несъедобного.
По этой самой причине однажды утром я решила отказаться от бодрого лозунга "Лучше утка в кровати, чем утка под кроватью!" Нет, я не отреклась от правильности данного утверждения - утка в кровати безусловно намного лучше: с ней уютно, тепло, она отзывчивый и внимательный собеседник, к тому же выяснилось, что чистая утка очень приятно и аппетитно пахнет. Но ежедневная стирка постельного белья в мои жизненные планы как-то не входила.
Поэтому тем самым утром утром Утя был взят за бока и со словами искренних извинений спущен с кровати на пол.
- Всё, Утя, - сказала я, - больше сюда нельзя. Спать ты теперь будешь на полу. Ты понял?
Утя грустно крякнул. Я сильно сомневалась, что он действительно понял, и внутренне приготовилась многократно повторять спуск утки на воду на пол.
Однако шло время, а Утя даже не пытался снова запрыгнуть ко мне. Он побродил вокруг, устраиваясь то на моих тапочках, то на голом полу, то на Зайкином одеяльце, - вот только расстеленную для него тряпочку он упорно игнорировал, как будто нарочно подтверждая высказанную Ингером мысль, что человеку на тряпочке спать не пристало. Я была поражена понятливостью утёнка. Но моё изумление возросло вечером...
Вечером на кровать прилёг утомлённый Ингер. И Утя тотчас запрыгнул к нему под бок. Логика прослеживалась однозначная: я Уте запретила залезать на кровать, но ведь Ингер не запрещал! А вдруг позволит?
Увы. Ингер поступил точно так же, как я. Утёнок моментально был отправлен на пол с комментарием "извини, Утя, но на кровать тебе больше нельзя."
Утёнок, горестно причитая, улёгся на полу рядышком.
Так же драматично, с поникшей головой и печальными вздохами, на голом полу он устроился, когда уже ночью мы, по обыкновению, решили посмотреть перед сном кино.
- Утенька, - сказал Ингер, - иди-ка лучше на тряпочку, на полу тебя может продуть. Вот сюда. - И переместил утёнка.
Ни в какую! С тряпочки Утя тут же убегал и начинал бродить вокруг кровати, обиженно сопя. Всем своим видом он показывал, что никак не может подобрать себе подходящее место для ночлега.
Примерно через час таких мытарств он всё-таки решился попытать счастья снова. И опять - весьма осмысленно.
Он зашёл не с той стороны, где запрыгивал на кровать раньше, а с противоположной. Ну да, залезать на кровать ему запретили и я, и Ингер, но запретили-то с этой стороны, а есть ещё другая! А вдруг там - можно?..
Оказалось - всё равно нельзя. Как только утёнок примерился и присел, чтобы подпрыгнуть, я сказала строгим голосом "Нет."
И Утя, опустив голову на длинной шее, смиренно, медленно пошёл прочь... и лёг на тряпочку.
Больше ни одной попытки спать по-человечески он не сделал ни разу.
Возможно, в глубине души он догадывался, что отличается от людей, и жить ему придётся несколько иначе...
Хотя его поведение свидетельствовало об обратном. Например, желание непременно попробовать, что это такое мы засовываем себе в клювы на вилках, попытки открывать клювом крышку кастрюли - за ручку, конечно же, ведь именно так её открывают люди, - и стремление взять себе ложку из сеточки с чистой посудой. Ложку удержать клювом было сложно, Утя ронял её, но снова и снова пытался. Он изучал все предметы, которыми пользовались мы с Ингером, несколько раз выдёргивал из моего ноутбука модем, подолгу стоял перед музыкальным центром, возя клювом по его кнопкам.
***
Через некоторое время Утя определился, кого любить сильнее - Ингера или меня. Выбрал меня - возможно, по той причине, что я проводила с ним больше времени.
Я поняла, что заняла особое место в утином сердце, когда он начал по ночам примыкать возле кровати как можно ближе к моей голове, хотя я обустроила ему мягкую лежанку рядом с Зайкиным креслом. На лежанке он отдыхал днём, постоянно следя, чтобы я находилась в поле его зрения. Но стоило мне улечься в постель, Утя моментально перемещался поближе и устраивался на голом полу. Если я свешивала руку, Утя начинал нежно перебирать мои пальцы. При этом не издавал ни звука, если я молчала. Он вёл себя очень тихо, когда я ложилась спать, - а иногда после ночных вахт с тяжёлыми пациентами я хотела поспать днём. Можно ли ходить на цыпочках, когда у тебя ноги-ласты? Оказывается, можно. Иногда я приоткрывала глаза и наблюдала, как Утя бродил по комнате, посапывая, ступая почти неслышно. Подходил к миске, ел свою кашу, пил из другой миски воду, потом что-то осматривал, изучал, ложился в свою мягкую кроватку, вздыхал... смотрел на меня, вставал и шёл на цыпочках снова лежать рядышком на голом полу.
Он ждал, когда же я проснусь и мы будем разговаривать.
- Доброе утро, Утя!
- Кря-кря-кря!!!
Как только я просыпалась и заговаривала с ним, Утя начинал активничать. Начинались игры, исследования и рассказы. Этому неугомонному существу всё было интересно, он всюду совал свой клюв. Долго и упорно вытаскивал гарантийные документы из музыкального центра, их пришлось отобрать, на их место я положила ненужные бумажки, но Утю они уже не интересовали, ведь поставленную задачу он выполнил. Как-то с энтузиазмом он разворошил пакет со всякими мелочами, всё ощупал клювом, выбрал маленький прозрачный пакетик и отнёс в свою водяную миску. Выглядел страшно довольным и бегал к миске почаще - теперь когда пьёшь, шуршит. Он постоянно озвучивал свои действия самыми разными эмоциональными звуками. Это были то радостные восклицания, то полное нежности щебетание, то недовольный бубнёж, то обиженные вздохи, кряхтение и покрякивания с интонациями сварливого старичка. Ну а восторженные эмоции Ути были настолько заразительными, что мы с Ингером смеялись иногда до слёз . Принесли утёнку свежую пшеничную кашу, тёплую, душистую. Утя побежал к миске, запустил в неё клюв, распробовал, его маленькие глазки округлились и он начал жадно поглощать кашу, приговаривая:"Ооооо, ооооо, о каквкуснокаквкуснокаквкусно, оооооо!!!"
Ел он очень много, постоянно подкреплялся. До появления Ути у меня было мало опыта общения с утками, и я думала - может, для них еда главное. Оказалось, что для Ути главное не еда. Общение.
- Утечка, вот тебе каша, кушай.
Поставила голодному утёнку миску с полюбившейся кашей и пошла на первый этаж. Утя поначалу на кашу набросился с причитаниями "Ооооо, каквкуснокаквкусно...", но как только я вышла из комнаты, он побежал за мной, стоял возле лестницы и тревожно кричал до тех пор, пока я не вернулась. Когда я поднялась к нему, про кашу он будто забыл - я занималась делами, а он ходил за мной, как хвостик, прижимаясь к моим ногам, и тихонько щебетал.
В тот раз я испугалась, что Утя может попробовать спуститься за мной по лестнице, и наверняка упадёт. Пришлось всякий раз, когда мне нужно было пойти на первый этаж или во двор, закрывать дверь в спальне. Утя стоял возле двери вплотную и жалобно, громко кричал до тех пор, пока я не возвращалась.
Когда Ингер приезжал с работы, я иногда не слышала машину, но Утя всякий раз начинал крякать низким хрипловатым голосом. Так он реагировал только на приезд Ингера.
Утя был рад, когда его берут на руки. С ним можно было подолгу сидеть, держа его на коленях, гладить голову, спинку, крылья, и даже целовать в мягкие щёчки. В ответ Утя начинал нежно перебирать клювом пальцы.
Я очень привязалась к утёнку. Мне нравилось, что он постоянно рядом, нравилось наблюдать за его проделками, восхищаться его разумностью, поражаться разнообразием его эмоций. Мне нравилось в полусне свесить руку с кровати, точно зная, что через секунду к ней прижмётся тёплый утиный клюв. Но у всякой медали есть обратная сторона...
Я сильно уставала от постоянной уборки за Утей. Его "пюре" приходилось вытирать с пола постоянно, много раз в день, плюс к этому каждый вечер приносить ведро и швабру и наводить чистоту более основательно. С учётом того, что я в тот период восстанавливалась после тяжёлой травмы ноги, задача оказалась не из лёгких. А когда мне необходимо было отлучиться, чтобы купить продукты, Утя ужасно кричал всё это время. Каждый раз, выходя из дома, я терзалась, понимая, что обрекаю утёнка на душевные муки... К тому же совы, жившие в спальне, тоже не могли остаться безучастными - они переживали, когда утёнок страдал, не могли спать, играть, чистить перья. Вероятно, и совы в других комнатах реагировали так же, ведь очень трудно заниматься своими делами, когда кто-то громко кричит и плачет...
Совы в спальне приняли Утю, на удивление быстро к нему привыкли. Близко с ним никто из сов не общался - ну есть он и есть, тоже член семьи, ладно. Но через некоторое время Утя начал запрыгивать в Зайкино кресло. Зайка с ампутированным крылом почти постоянно сидела на спинке этого кресла, изредка гуляла по комнате, забиралась на подоконники, чтобы посмотреть в окно. Кресло было её территорией. В это кресло никто не садился, на сиденье мы с Ингером ставили мисочки с водой и едой для Зайки, и другие совы чтили такой порядок вещей. Но Утя бесцеремонно залезал к Зайкиным мисочкам, пил воду и доедал, если что-то осталось. Первое время Зайка терпела. Потом начала спускаться и шипеть на Утю. Утя спрыгивал на пол, убирался восвояси. Но однажды не ушёл, а начал в ответ шипеть на Зайку, да ещё и махать на неё клювом!
Это стало последней каплей.
Утю нужно было отселять. Куда? Да и как отселить существо, настолько привязанное к людям?
- Давай попробуем отнести его к Семёнычу, - сказал Ингер после того, как мы несколько дней ломали головы. - Отнесём, посмотрим, как они будут общаться. Нет так нет... Вернём обратно.
Семёныч, серебристая чайка, после столкновения с автомобилем ставшая инвалидом, с наступлением холодов из вольера переехал в дом. Мы отгородили для него просторный закуток на первом этаже, даже не закуток - комнату без чистовой отделки, на полу был толстый слой опилок, менявшийся по мере загрязнения. Семёныч приготовился зимовать в одиночестве. Вряд ли ему нравилась такая перспектива...
Когда мы несли Утю к Семёнычу, моё сердце обливалось кровью. Я чувствовала себя предателем. К тому же было очень страшно - как Семёныч воспримет Утю? А если набросится? У чаек острый и сильный клюв...
Ингер опустил отчаянно махавшего лапами утёнка на усыпанный опилками пол. Я готова была расплакаться... Семёныч настороженно наблюдал за нами из дальнего угла.
- Кря, - грустно сказал Утя. Посмотрел на Семёныча. И побрёл к нему...
Несколько часов я провела, сидя на табуретке, возле дверцы из мебельных щитов - так мы огородили зимнее помещение Семёныча. Я сидела снаружи, а Утя был внутри. Я чувствовала, что отправила его в новую для него жизнь... и теперь оказалась по другую сторону баррикад.
Утя ходил кругами. Он не подходил к Семёнычу, но и ко мне не шёл. Я не звала его. Он трогал клювом опилки, осматривался, молчал. Семёныч медленно расхаживал вдоль стены, поглядывая то на Утю, то на меня. В конце концов Утя улёгся в дальнем от Семёныча углу, ко мне хвостом.
- Утенька, - позвала я.
- Кря, - сказал утёнок, не поворачивая ко мне головы.
- Я пойду, Утя...
- Кря.
Когда я пошла наверх, ждала, что Утя начнёт кричать. Но он молчал.
От этого мне стало совсем не по себе.
Среди ночи я проснулась. Ингера рядом не было. Меня захлестнула тревога за Утю, я помчалась вниз.
Ингер стоял возле дверцы в Семёнычев закуток.
- Ты только посмотри на это.
В дальнем углу вольера Семёныч и Утя лежали, прижавшись друг к другу.
Они смотрели молча на нас, а мы на них.
***
Нам с Ингером всегда хотелось отметить Рождество, когда его празднуют во всём мире. Но столько каждый год было работы, неотложных дел, что не успевали к этому сроку нарядить ёлку, приготовить что-то вкусное.
В это Рождество мы как обычно занимались чисткой вольеров, лечением птиц, строительством приюта с бесконечными проблемами - то одно, то другое. Наш дом, который мы купили по сути в виде каркаса, без каких-либо удобств, без внутренней отделки, с висевшими повсюду обрывками проводов, минватой между чёрными деревянными балками, требовал срочной, неотложной терапии. Как можно праздновать, когда подвал затоплен по колено, насосная станция перестала качать из колодца воду, по дому гуляет морозный ветер, потому что утепление сделано абы как, и даже оконные рамы вставлены вверх тормашками. И нет отопления, греемся от электричества, тепловыми пушками, а электричество то и дело отключают, бывает что на несколько суток... Тут лишь бы выжить. Самим выжить, - нашим птицам проще, они могут переносить низкие температуры. Но если не выживем мы, погибнут и наши подопечные... Полсотни птичьих душ.
В ночь, когда во всём мире празднуют Рождество, мы с Ингером запаренные, с чёрными кругами вокруг глаз, стояли возле загончика Семёныча, а теперь уже и Ути.
- Зачем ты им не порубленное яйцо положила?
- Ты о чём? Какое яйцо?
Мы замолчали. Перед нами среди опилок лежало красивое, большое белое яйцо.
Утя и Семёныч стояли рядышком вдалеке. Они смотрели на нас, а мы - на них.
- Утя, - сказала я. - Это твоё яйцо?
- Кря, - ответил утёнок.
Так, в Рождество, мы узнали, что Утя - девочка.
Она начала нестись каждый день. Повсюду в загоне лежали утиные яйца. Утя не проявляла к ним никакого интереса, но самое удивительное - Семёныч их не трогал. Хотя в природе чайки возможность полакомиться яйцом никогда не упустят.
Семёныч с горделивым видом расхаживал по загону, и в его суровом взоре читалось:"Я не ем яйца друга!"
Утя больше не кричала, не звала нас. Они с Семёнычем были неразлучны.
А я собирала Утины яйца. И на нашем новогоднем столе они стали главным деликатесом, в виде бутербродов на ломтиках поджаренного хлеба, с майонезом и кусочками маринованного огурца.
Весной Утя и Семёныч переехали в вольер, где жили другие чайки.
Утя стала среди них лидером. Она "строила" всех, но при этом трогательно заботилась о новичках, никому не позволяла их обижать.
В последнюю нашу встречу, перед тем как навсегда уехать, я пришла попрощаться с Утей.
- Утенька, прости меня...
- Кря-кря, - сказала она, подошла и дотронулась клювом до моих просунутых в решётку вольера пальцев.