Бедный Черняков! Соглашаться на постановку «Травиаты» было ужасной непростительной ошибкой! Ставить оперу, которую до тебя никто не «модернизировал», где любой ход будет нестандартным и вызывающим, легко, а браться за произведение, ставшее хрестоматийным даже среди концептуалистов, виденное много раз, во многих интерпретациях, от самых консервативных до самых современных, которое сразу откроет миру все твои способности как они есть, шаг самоубийственный!
Но наш Митя решил рискнуть, подписался на сей жесточайший профессиональный экзамен, и перед ним сразу встал вопрос: чего-й теперь делать?!
Главным УТП (уникальным торговым предложением) Чернякова всегда было не смещение акцентов, выявление скрытых деталей или усиление очевидных, а изменение одной главной искомой мысли произведения. Подобной политике режиссёр остался верен и на сей раз. Из произведения о любви, он убрал любовь (ай, молодца!). В первой же сцене он явил нам образ главной героини, прямо противоположный задумке композитора, либреттиста и автора первоисточника. Вместо цельной духовно чистой Виолетты, пред нами предстала скучающая стареющая финтифлюшка Манон, бездушное создание, не способное ни на какие серьёзные чувства. Позже ровно такими же бездушными оказались и все другие персонажи. Обычно Черняков заменяет большие эмоции более мелкими, но в данном спектакле, он отказывается даже от них. Полная стерилизация! Собственно, больше о спектакле писать нечего. Лишённые искомых и вообще каких бы то ни было чувств и эмоций - того, что определяет не только мелодраму, но и само искусство, - герои сразу стали неинтересными, плоскими и фанерными. Картонные люди машинально и бесцельно ходили, стояли, сидели, пили шампанское, качались в кресло-качалках - всё в лучших традициях худших нафталиновых постановок. Что по форме, то и по содержанию - никаких конфликтов, кульминаций, добро не сталкивается со злом, горе с радостью, большие чувства с мелкими, всё серо. Даже музыка Верди утратила свой блеск. Характеров у героев нет, в каждом персонаже виден только озлобленный нибелунг, отрицающий любовь, доброту и любые возвышенные чувства - автопортрет режиссёра. Весь спектакль сбит по одной колодке: унылые герои с унылыми чувствами в унылых костюмах и декорациях.
Я очень сочувствую режиссёру, его душевным травмам, но его личное восприятие окружающего мира мне, как зрителю, глубоко безразлично. Оперная режиссура - это тоже работа, и её надо делать хорошо. А личные проблемы оставляй дома, не неси их на сцену. И дружное «бу!» на поклонах было оценкой именно плохо выполненной, некачественной режиссёрской работы.
Теперь о подневольных людях, о певцах.
Виолетта - Диана Дамрау. Диана - прекрасная певица, милейшая харизматичная актриса, вдруг подалась в Виолетты. Подобный шаг певицы, с годами не утратившей ни верхних нот, ни технического мастерства, не обделённой колоратурным репертуаром, стал полной неожиданностью. Некрасивый, временами пропадающий низ, бесцветная середина были явно не в пользу её Виолетты. К верхам, конечно, никаких претензий - ярко, сочно, как всегда. Небольшие помарки, типа «выскакивания» из резонатора, спокойно можно списать на премьерное волнение. В целом Дамрау пела очень хорошо, просто Виолетта, объективно не её партия.
Альфредо - Пётр Бечала. Молоток! Не стал делать радость на лице и честно сказал, что концепция спектакля ему не близка и неприятна, а с режиссёром было трудно работать. Увы, певец не мог отказаться от сцены Ла Скала из-за какого-то там режиссёра. Пришлось смириться с суровым: «Тенор, твоё место в буфете!», катать тесто и кромсать овощи. Бечала завсегдатай лирической итальянского репертуара, в партии Альфредо был в своей вокальной тарелке, пел хорошо, в кабалетте «O mio rimorso» пару раз перешёл на крик, за что и был награждён парой «бу!» на поклонах. А в остальном всё в порядке.
Жорж Жермон - Желько Лючич. Главный нынешний вердиевский баритон с очень красивым мягким голосом, немного нестабильный (верхи то обертонистые, то нет - раз на раз не приходится), и есть проблемы с интонированием. К сожалению, никак проявить себя не мог, поскольку в предложенной драматургии Жермон-старший был лишним элементом, мешавшем режиссёру, но убрать его совсем было, к сожалению, нельзя, поэтому Лючичу пришлось просто ходить светло-серо-синей тенью отца Гамлета и стараться лишний раз не привлекать к себе внимание. С этим он справился на все сто.
Как это часто бывает, контраст между тем, что пели артисты и что изображали, лишил их вокал какой-либо заинтересованности и жизни. Спето было хорошо, но формально. Нельзя петь «любовь», одновременно играя её отсутствие. Оркестр не был ужасен, но местами могильная скука исходила и от него…
На выходе осталось впечатление насквозь фальшивого мертворождённого спектакля.