Некоторые сведения из жизни московских французов. Часть третья.
Нормально образованный российский гражданин на всю жизнь запомнил пушкинские строки из "Евгения Онегина":
"Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым".
И пусть давно уже личным вкусом проверено качество французской кухни, слухи о достоинствах которой найдены весьма преувеличенными, а порой и вовсе неверными, упоминание любого из перечисленных пушкинских деликатесов невольно вызывает в памяти все меню онегинского обеда.
Зная, что эти гастрономические строфы миллионы раз разобраны на молекулы в попытках отыскать наиточнейший пушкинский смысл, считаю, что "пирог нетленный" означает нетленность традиции, а не способ консервирования пирога. Таким нетленным постоянством обладает салат оливье и сельдь под шубой на Новый год в России от Калининграда до Певека или индейка на День Благодарения в Америке. Что же касается живости лимбургского сыра, то тут все еще очевиднее: сыр живой - это сыр зрелый, но еще не начавший умирать, то есть то, что называется свежий. Признаком умирания сыра является появление запаха аммиака - запаха сырной смерти.
Задолго до рождения Александра Сергеевича, приехал в Москву и 22 ноября 1791 года записался купцом третьей гильдии "Медард Урбен 45 лет, из немцев, временно". В жены взял Марью Францеву, 35 лет, иностранца Брашала дочь. 24 сентября 1794 года проживал у Кузнецкого Моста в доме госпожи Полуэхтовой. Урбен в доме госпожи Полуэхтовой, завел торговлю в своей лавке, где продавал различный товар от помад и шляпок до продуктов питания.
"Московские ведомости" от 4 января 1800 года сообщали: "Близ Кузнецкого мосту, в доме г-ж Полуехтовых в лавке Урбена под № 346, получены всякие новые дамские уборы, таковые же товары и Лимбургский сыр"
Любопытно было бы точно установить зачинателя сырного импорта в Москву. Вопрос о том, иностранные купцы в Москве стали торговать лимбургским сыром, потому что этот сыр нравился Петру I, или вкус к лимбургеру будущему императору привили в Немецкой слободе, то есть он уж был в рационе московских немцев, когда Петр стал регулярно захаживать к Монсам в гости, остается открытым. Теоретически оба варианта равно возможны, но практически все же вероятнее, что мода на лимбургский сыр в Москве пошла от вкусового предпочтения Петра I.
В те времена купцы торговали всем, что смогли продать. Известно, что лимбургским сыром в числе прочих товаров торговал дед со стороны матери самого известного впоследствии московского книготорговца и основателя династии Ивана Ивановича Готье-Дюфайе, Леопольд Годеин. Годеин с партнером в 1772 году в Красном Селе в доме графа Сиверса "наняли для содержания Англинского Клоба деревянные покои, большую связь со всеми принадлежностями и для гулянья сад, от вышеозначенного числа впредь на 4 месяца, с платою в каждый месяц по 30 рублев". Леопольд Годеин содержал "Англинский Клоб" до указа Павла Первого, запретившего в конце XVIII века иностранцам содержать клубы. Проживал Годеин с 1784 года в Немецкой слободе на Посланниковой улице, в доме № 48, где торговал разными товарами, картинами, бульонными лепешками, кофейной эссенцией, лимбургским сыром и устерсами по 8 руб. сто.
Это объявление в "Московских ведомостях" подтверждает существование в Немецкой слободе Посланниковой улицы, а не переулка. Слабость "сильных мира сего" к сыру и устерсам использовалась не только иностранными купцами для достижения своих целей, но и доморощенными. Известны случаи, когда своевременно поданные богатым крепостным к обеду помещика свежие устерсы позволяли выкупиться из крепостного рабства.
Что такое бульонные лепешки, как их делали и на что употребляли, увы, пока найти не удалось. Трудно поверить, что это предшественники бульонных кубиков, потому что бульонные кубики, которые пытались столетием позже, уже в конце XIX века, продвигать в продаже представители торговой семьи Фохтс в Петербурге, считались российским населением химической пищевой страшилкой, вроде современного пальмового масла, и относились к категории неестественных "химических продуктов", то есть замаскированных продовольственных ядов. Правда, точно так же к категории "химии" и к отраве под видом продукта питания в те времена жители России относили "сгущейное молоко" - сгущенку. Сознание людей во все времена одинаково: меняются только жупелы.
Перерыв в ревизиях с 1795 по 1811 годы не позволяет проследить, как складывались дела у Медарда Урбена до 1811 года. Известно, что он, кроме лавки в доме Полуэхтовой и потом - г-ж Полуэхтовых, имел лавку в доме Рошфора на Кузнецком Мосту, где торговал пудрой и помадами.
В поисках сведений о расположении в районе Кузнецкого Моста дома Полуэхтовой найдены упоминания, что от Кузнецкого Моста по правой стороне в направлении к Большой Лубянке был в 1790 году дом, принадлежавший капитану Дмитрию Полуэхтову. И что "1735 года августа 25 числа, по полуночи в 6 часу, преставися раба Божия полковница Анастасия Алексеевна Полуэктова", о чем снаружи на стене церкви Введения Пречистыя Богородицы, что на Сретенской улице, во Псковичах, в Опасовичах, находившейся на углу Большой Лубянки и Кузнецкого Моста, сделана запись. Полковница Анастасия Алексеевна Полуэктова была похоронена у стены церкви.
Фотоаппарат Н.А.Найденова сохранил для нас вид церкви Введения Пречистыя Богородицы, что на Сретенской улице, во Псковичах, в Опасовичах, построенной в 1514-1518 годах по личному указу московского государя Василия III, бывшей приходским храмом князя Дмитрия Пожарского, разграбленной поляками в 1612 году, уцелевшей в пожаре в 1812 году, места отпевания в 1826 году графа Ростопчина... За 400 лет много событий пронеслось над ее крестами и куполами, а большевиков, которые "богово логово... встречали матерной молитвой", не пронесло... Снесена в 1924 году, потому что мешала движению транспорта. На ее месте была устроена площадь с говорящей фамилией - Воровского.
Ревизская сказка от 18 октября 1811 года содержит следующие сведения: Медард Урбен 53 лет, прибыл из иностранцев французской нации 15 января 1808 года, умер в апреле 1811 года. Сын его Карл, 12 лет, третьей гильдии купеческий сын, прибыл 17 октября 1811 года. Жительство в Тверской части в доме тайного советника Дюклю. У него, Карла: мать Мария-Ланбертина 35 лет и сестра Елизавета 6 лет.
Тут, как и в случаях с другими иностранными купцами, которые уже вели торговлю, "прибыл" может означать дату приведения к присяге, то есть изменение статуса: был временным купцом, стал навечно. У Карла Урбена указана дата прибытия в купечество.
Возможно, мать Карла, "Мария-Ланбертина", это не та жена "Марья Францева, иностранца Брашала дочь", что была в предыдущей переписи, поскольку прошло почти 16 лет, а возраст жены/вдовы Медарда Урбена остался прежним - 35 лет. С национальностью неясность: был из немцев, а стал французской нации.
Карл с матерью и сестренкой пережили нашествие Наполеона, московские пожары и смогли сохранить капитал. По данным VII ревизии на 1815 год: 26 ноября третьей гильдии купеческий сын Карл Медартов Урбен 16 лет, у него сестра Елисавета 10 лет; в 6 ревизии состоял и ныне состоит при капитале матери его Марии Ламбертини, которая вышла в замужество в 1815 году за московского купеческого сына Федора Францова Рисса; жительство в Тверской части в приходе Рождества в Столешниках в доме купца Рисса
По данным VII ревизии на 1815 год Франца Иванова Рисса дети: Федор 19 лет, Франц 10 лет; у Франца Иванова Рисса жена Елизавета Иванова 47 лет, дочери Анна 17 лет, Каролина 14 лет; у Федора жена Марья Ламбертина, взятая в замужество купчиха по бывшему мужу Урбен 39 лет. Жительство Франца Рисса в 1815 году в Мясницкой части в собственном доме.
Налицо умение писарей былых времен запутывать сведения! Риссы с Урбенами живут в одном доме, но в разных ревизских сказках этот дом купца Рисса имеет разные московские адреса: то в Мясницкой части, то в Тверской.
Франц Иванович Рисс к 1815 году отстроил дом взамен сгоревшего и разоренного французами. Старший сын Федор вырос, и Рисс женил его на вдове Урбена. Жена Федора, была более чем в два раза старше его: 19 и 39, поэтому трудно представить, что это был выбор жены девятнадцатилетним юношей.
Федор Францевич Рисс поступил на государственную службу. В 1815 году он служил в должности бухгалтера в Московском отделении Императорской медико-хирургической академии. Должность бухгалтера, скорее всего, соответствовала XIII-XII классному чину.
Московское отделение медико-хирургической Академии помещалось неподалеку от усадьбы Рисса - на Рождественке в бывшей усадьбе графа Воронцова, к которой некогда относились и строения дома Франца Рисса.
Во второй половине XVIII века граф Иван Илларионович Воронцов на участке своих владений, частью полученных в приданое жены Марии Артемьевны, рожденной Волынской, троюродной сестры императрицы Елизаветы Петровны, частью купленных у Лопухиных и множественных других мелких владельцев числом около сорока, построил городскую усадьбу, включавшую шесть каменных домов с просторными дворами и усадебными службами. По краям этих обширных дворов, по линии улицы Кузнецкой возникли сначала еврейские лавки, затем немецкие, и наконец французские лавки, оставшиеся и укрепившиеся после кровавого для Франции 1789 года. Участок графа Воронцова располагался по обоим берегам речки Неглинной между улицами Петровкой и Рождественкой. С юга он был ограничен Кузнецкой улицей и Кузнецким Мостом, а на севере частично заходил за Сандуновский переулок.
Граф Воронцов умер в 1786 году, его жена, Мария Артемьевна, умерла в 1792 году, усадьба отошла наследникам. Два двора с домами и строениями выходили фасадами на Петровку и относились к приходу церкви Рождества Христова в Столешниках. Остальные четыре относились к приходу церкви Николы в Звонарях. Два дома, выходящие на Петровку, принадлежали жене сына графа Ивана Илларионовича Воронцова, Ирине Ивановне, рожденной Измайловой. Один из них, "по Петровской улице со старыми и новыми каменными строениями между Кузнецким Мостом и пустырем" в 1798 был куплен Францем Риссом и Жозефом Сосе уже у Егора Филипповича Кайзера, который владел усадьбой после покупки ее у графини Воронцовой. Там помещалась книжная лавка Riss & Saucet à Moscou.
Центральную часть владений графа Воронцова занимал построенный в 1778 году дворец, спроектированный неизвестным архитектором или архитекторами в соавторстве. За дворцом по обоим берегам Неглинки был сад, "регулярный, разбитый по примеру версальских садов, с прудами и беседками и привольно текшей в естественных берегах рекой Неглинной", с каскадами прудов, фонтанами, оранжереями и садовыми постройками. Трехэтажный дом, сооруженный в стиле классицизма, стоял на высоком скате Кузнецкой возвышенности и был обращен фасадом с мощным портиком к Рождественке.
Чертеж фасада здания Императорской Московской медико-хирургической академии. Литография из "Архитектурного альбома, представляющего отличнейшие геометрические фасады". Часть 1. Москва, Комиссия для строений, 1832год
Сын графа Воронцова продал принадлежащую ему центральную часть усадьбы с дворцом и службами в 1793 году нижегородско-симбирскому помещику Петру Афанасьевичу Бекетову. Семья Бекетовых состояла в родстве со многими известными фамилиями России. Так, от одной из ветвей Бекетовых произошел поэт Александр Александрович Блок. У Петра Афанасьевича Бекетова была сестра Екатерина Афанасьевна, по мужу Дмитриева, которая была матерью русского поэта И.И.Дмитриева, через мужа она была в свойстве с Карамзиными.
Петр Афанасьевич Бекетов был женат вторым браком на Ирине Ивановне, рожденной Мясниковой-Твердышевой. До женитьбы на ней Петр Бекетов был состоятельным, а после женитьбы стал очень богатым. В приданое за женой он взял 19 000 душ крестьян и два медно-железных завода в Оренбургской губернии. От первого брака у него был сын Платон Петрович Бекетов (1761-1836), мать которого умерла после рождения сына. Лет с четырех-пяти, приблизительно с 1765 года, умершую мать ему заменила мачеха Ирина Ивановна.
Платон Петрович в молодые годы был ветреником и, еще служа гвардейцем в Семеновском полку, наделал огромных долгов. Узнав об этом, отец уплатил долги, но видя, что сын не склонен образумиться и продолжает тратить вдолг, рассердился на сына настолько, что платить категорически отказался. Поскольку кредиторы требовали выплаты, Платон Петрович вынужден был скрываться у родственников в Сызрани до смерти отца, чтобы не попасть в долговую тюрьму. Не знаю, отказал ли Бекетов сыну в наследстве, но мачеха Ирина Ивановна пасынка не оставляла своей заботой до самой своей смерти, и долги пасынка "более ста тысяч" заплатила. Отец Бекетова умер в 1796 году, как и императрица Екатерина II. Иногда указывают, что был похоронен на кладбище Новодевичьего монастыря. Однако в Донском монастыре в Москве в усыпальнице князей Голицыных (Михайловская церковь) находится надгробие БЕКЕТОВА П.А. 1734-1796 из Новоспасского монастыря, места захоронения Бекетовых.
В том же ноябре 1796 года вдова Ирина Ивановна Бекетова вместе с сыновьями Иваном Петровичем и Петром Петровичем и двумя дочерьми-девицами Екатериной и Еленой подали прошение о полюбовном разделе движимого и недвижимого имения, оставшегося после кончины Петра Афанасьевича. Дочь Александра уже с 1788 года была замужем за бригадиром князем Петром Васильевичем Несвицким, и ее доля уже была выделена как приданое. Усадьба на Рождественке перешла к наследникам, и я думаю, что в этой усадьбе владения Платона Петровича не было и, судя по дальнейшим его владениям, которые были ограничены дачей в Симонове и имениями в Симбирской губернии, доставшимися от матери, которые он тоже утратил в расчетах с кредиторами; возможно, что он все наследство потратил на покрытие долгов молодости. Есть вероятность, что он владел участком на углу Кузнецкой улицы и Рождественки, но это только предположение.
Выйдя в отставку с гражданской службы в Герольдии в 1798 году, Платон Петрович Бекетов приехал в Москву и поселился в усадьбе мачехи на Рождественке. Во флигеле в усадьбе Бекетовой в середине 1801 года устроил он типографию и словолитню, а по соседству на Кузнецком мосту открыл книжную лавку. Типография действовала с 1801 по 1811 годы и в ней было напечатано 107 книг. Изданные в его типографии книги отличались особым изяществом и тщательностью исполнения. В его типографии работали крепостные граверы, которые прошли обучение у лучших российских граверов того времени. Можно сказать, что издания типографии Бекетова задали новый, более высокий уровень эдиционной российской культуры.
В начале 1811 года Платон Петрович Бекетов продал свою типографию Воейкову Александру Федоровичу, переводчику и журналисту, который стал выпускать издания под типографской маркой "Типография А.Воейкова и компании". Типография Воейкова на Кузнецком Мосту просуществовала недолго и сгорела во время нашествия наполеоновских войск в Москву.
При организации Московского отделения медико-хирургической академии бывшие владения графа Воронцова, расположенные вдоль Рождественки, были выкуплены казной: по купчей от 21 сентября 1809 года у Ирины Ивановны Бекетовой были приобретены для размещения академии центральная часть с дворцом и северный угловой участок, принадлежавший Московскому почт-директору Борису Владимировичу Пестелю.
Владение, расположенное на углу Кузнецкого Моста и Рождественки, казной для размещения академии приобретено не было. Возможно оно было выделено при разделе наследства Бекетовыми и принадлежало одному из сыновей Ирины Ивановны, единокровных братьев Палатона Бекетова, или самому Платону Бекетову, а потом было продано. В 1826 году оно принадлежало князю Н.С.Всеволожскому. В конце XIX века участок принадлежал братьям Третьяковым, и на углу Рождественки и Кузнецкого моста в 1892 году был выстроен принадлежащий им доходный дом, который украшает угол этих улиц и сейчас.
После продажи казне имения на Рождественке в сентябре 1809 года, в 1811 году, по свидетельству двоюродного племянника Бекетовых, М.А.Дмитриева, Ирина Ивановна жила в Москве, на Пречистенке, в доме, находившемся напротив дома князя Сергея Михайловича Голицына, а заднею частью двора обращенном к тогдашнему Алексеевскому монастырю, бывшему на месте храма Христа Спасителя. Адрес дома Бекетовой был в 5-м квартале Пречистенской части (№ 470). Хозяйка жила в нижнем этаже, потому что по лестницам она ходить не могла. Внутреннее пространство дома отличалось "чистотой, красивым убранством комнат, мебелью красного дерева, а особенно паркетами и мраморным камином с зеркалом" В большом правом флигеле этого же дома проживал ее пасынок Платон. Ее родные сыновья жили не с ней.
Дом этот в 1864 году был куплен в казну и был предназначен к сносу. Поскольку на Волхонке давно нет никаких домов перед храмом Христа Спасителя, то дом был снесен во второй половине XIX века.
После пожара 1812 года Бекетов жил на даче в Симоновой слободе. Женат Платон Петрович не был, но имел внебрачных детей. Одного из них, Александра Платоновича Кетова, матерью которого была его крепостная, он воспитывал сам. Александр Кетов - автор "Воспоминаний", напечатанных в Щукинском сборнике и частью перепечатанных в "Русском архиве". По свидетельству Кетова, отец его испытывал материальные проблемы, усугубленные огромным богатством своих единокровных братьев.
В здании Медико-хирургической академии на Рождественке на первом этаже бывшего воронцовского дворца располагались аудитории для ветеринаров, библиотека, помещения для студентов первого курса, столовая и карцер. На втором - все остальные учебные кабинеты, музей естественной истории и канцелярия. На третьем были студенческие спальни. В академии готовили медиков, ветеринаров и фармацевтов. Обучаться имели право молодые люди от 16 до 24 лет: воспитанники духовных училищ, из свободных состояний, а также имевшие российское подданство иностранцы. Все претенденты проходили вступительные испытания. Для петербургского и московского отделений академии предусматривалась одинаковая образовательная программа - 23 дисциплины. Наряду с анатомией, физиологией, хирургией, фармакологией, терапией были и такие предметы, как "наставление писать рецепты", "повивальное искусство", "знание ковать лошадей на анатомических правилах". Из языков предпочтение отдавалось латинскому и немецкому.
Основные предметы преподавали на русском языке, лекции по клиническим дисциплинам читались на латыни. Обучение продолжалось четыре года, каждый год завершался экзаменами. В распоряжении студентов находились библиотека, содержащая 12 тысяч книг, рукописей, гербариев, ботанический сад - в бывшем французском саду графа Воронцова, минералогический, физический, зоологический и другие кабинеты. Для учащихся по курсу ветеринарии имелся ветеринарный лазарет и кузница. Была своя аптека с фармацевтической лабораторией и огород лекарственных растений.
В должности бухгалтера этого обширного хозяйства служил Федор Францевич Рисс. Вице-президентом и управляющим Академии являлся уже упоминавшийся князь Николай Степанович Всеволожский, масон, действительный статский советник, кавалер, владелец частной типографии и словолитни, расположенной в его усадьбе.
Деревянный дом князя Н.С.Всеволожского сохранялся долго, но был разобран уже совсем в недавнее время и под видом реставрации воссоздан из современных строительных материалов. Выглядит хорошо, но это только муляж дома князя Всеволожского, который стоит на улице Тимура Фрунзе. Фото отсюда.
Типографию князь открыл в 1809 году и считал ее уникальной - лучшей в России. По стоимости это действительно была уникальная типография - князь потратил на ее организацию колоссальную сумму в 150 000 рублей. Для сравнения, на организацию типографии обычно требовалось 5-10 тысяч рублей. В типографии Всеволожского было одиннадцать печатных станов. Типография имела российские, немецкие, английские, французские, латинские и польские шрифты, выписанные из Парижа от Фирмена Дидо (Firmin Didot), и "чистотой литер, добротою бумаги и тщанием под управлением иностранца, фактора Семена" была лучше прочих типографий.
Экспонат книжно-иллюстративной выставки, посвященной 210-летию Типографии Всеволожского, проходившей в Музее книги Российской государственной библиотеки в январе-феврале 2019 года. Сочиненіе, Взятое изъ Секретныхъ Французскихъ Записокъ Н.ГОЛ…..Мъ
Сопровождал заказанное Всеволожским из Парижа оборудование Огюст Семан (Auguste René Semen). Cуществует письмо Всеволожского к князю А.Б.Куракину, российскому послу во Франции, с просьбой помочь Огюсту Семану с разрешением на въезд в Россию с заказанными типографскими машинами.
Огюст Семан был в числе высланных в Нижний Новгород иностранцев в августе 1812 года. В типографии оставался его родственник Клод Юэ (Huet), которому приходилось выполнять указания оккупационных властей и печатать французские приказы и листовки. Когда оккупационная армия покидала город, Юэ решил уйти с армией, но в тот же день он был ограблен французскими солдатами и вернулся в Москву.
В 1816 году Франц Иванович Рисс выдал старшую дочь Аннету за Филиппа Депре. Филипп Депре был офицером наполеоновской армии, и скорее всего, за время участия в боях и грабежах он накопил себе круглую сумму денег. Факт заключения брака между Филиппом Депре и Анной Рисс в ноябре 1816 году можно считать свидетельством того, что Филипп Депре был достаточно обеспеченным.
Французский писатель Стендаль (Анри Бейль, Marie-Henri Beyle) участвовал в наполеоновских войнах и в письмах из России не раз описывал случаи грабежей и мародерства французских солдат. Разумеется, это было не только в России, но и повсюду, где шла армия. Армию сопровождали представители банков, которые скупали краденое и отправляли обозами выкупленные ценности. Поэтому, мародерам не требовалось все награбленное носить с собой - через полевых банкиров, следовавших с армией, они открывали счета и копили деньги, чтобы, вернувшись, быть обеспеченными и богатыми. Обозы шли регулярно.
Как писал Стендаль осенью 1812 года, грабежи и ужасы войны оправдываются "счастьем" солдат:
"Всю дорогу от Москвы мы переносили дьявольские физические муки... Мы строили себе маленький шалаш из сухих ветвей и зажигали костер. Я до сих пор дрожу от холода, и вы, конечно, замечаете это по моим каракулям. Вы не узнали бы нас, милая кузина, за исключением маршала, экипаж которого сохранился благодаря хорошим слугам и пятнадцати лошадям. Нас всех можно испугаться. Мы похожи на своих лакеев. Мы очень далеки от парижской элегантности.
Впрочем, от всех этих неприятностей страдают в армии преимущественно люди богатые. Солдатам живется хорошо, у них полные чашки бриллиантов и жемчуга. Это счастливая часть армии, а поскольку их большинство, то, значит, так и надо".
Вот оно безумие демократии: если большинство решит, что надо взорвать Землю, то, значит, так и надо! Он еще не знал, что большинство солдат останется прахом в земле России... Только в Виленской губернии будут погребены около 70 000 солдат наполеоновской армии.
Переправа французской армии через Березину в 1812 году. С картины Жана Шарля Ланглуа (Jean-Charles Langlois)
При этом, письма из этой бегущей армии, как и обозы с награбленным от "счастливых" солдат и офицеров, продолжали в Париж идти регулярно.
В начале 1820-х годов Франц Рисс выдал младшую дочь Каролину за Карла Урбена и связи семей Риссов и Урбенов еще больше укрепились: семья Урбена стала частью семьи Рисса.
"Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым".
И пусть давно уже личным вкусом проверено качество французской кухни, слухи о достоинствах которой найдены весьма преувеличенными, а порой и вовсе неверными, упоминание любого из перечисленных пушкинских деликатесов невольно вызывает в памяти все меню онегинского обеда.
Зная, что эти гастрономические строфы миллионы раз разобраны на молекулы в попытках отыскать наиточнейший пушкинский смысл, считаю, что "пирог нетленный" означает нетленность традиции, а не способ консервирования пирога. Таким нетленным постоянством обладает салат оливье и сельдь под шубой на Новый год в России от Калининграда до Певека или индейка на День Благодарения в Америке. Что же касается живости лимбургского сыра, то тут все еще очевиднее: сыр живой - это сыр зрелый, но еще не начавший умирать, то есть то, что называется свежий. Признаком умирания сыра является появление запаха аммиака - запаха сырной смерти.
Задолго до рождения Александра Сергеевича, приехал в Москву и 22 ноября 1791 года записался купцом третьей гильдии "Медард Урбен 45 лет, из немцев, временно". В жены взял Марью Францеву, 35 лет, иностранца Брашала дочь. 24 сентября 1794 года проживал у Кузнецкого Моста в доме госпожи Полуэхтовой. Урбен в доме госпожи Полуэхтовой, завел торговлю в своей лавке, где продавал различный товар от помад и шляпок до продуктов питания.
"Московские ведомости" от 4 января 1800 года сообщали: "Близ Кузнецкого мосту, в доме г-ж Полуехтовых в лавке Урбена под № 346, получены всякие новые дамские уборы, таковые же товары и Лимбургский сыр"
Любопытно было бы точно установить зачинателя сырного импорта в Москву. Вопрос о том, иностранные купцы в Москве стали торговать лимбургским сыром, потому что этот сыр нравился Петру I, или вкус к лимбургеру будущему императору привили в Немецкой слободе, то есть он уж был в рационе московских немцев, когда Петр стал регулярно захаживать к Монсам в гости, остается открытым. Теоретически оба варианта равно возможны, но практически все же вероятнее, что мода на лимбургский сыр в Москве пошла от вкусового предпочтения Петра I.
В те времена купцы торговали всем, что смогли продать. Известно, что лимбургским сыром в числе прочих товаров торговал дед со стороны матери самого известного впоследствии московского книготорговца и основателя династии Ивана Ивановича Готье-Дюфайе, Леопольд Годеин. Годеин с партнером в 1772 году в Красном Селе в доме графа Сиверса "наняли для содержания Англинского Клоба деревянные покои, большую связь со всеми принадлежностями и для гулянья сад, от вышеозначенного числа впредь на 4 месяца, с платою в каждый месяц по 30 рублев". Леопольд Годеин содержал "Англинский Клоб" до указа Павла Первого, запретившего в конце XVIII века иностранцам содержать клубы. Проживал Годеин с 1784 года в Немецкой слободе на Посланниковой улице, в доме № 48, где торговал разными товарами, картинами, бульонными лепешками, кофейной эссенцией, лимбургским сыром и устерсами по 8 руб. сто.
Это объявление в "Московских ведомостях" подтверждает существование в Немецкой слободе Посланниковой улицы, а не переулка. Слабость "сильных мира сего" к сыру и устерсам использовалась не только иностранными купцами для достижения своих целей, но и доморощенными. Известны случаи, когда своевременно поданные богатым крепостным к обеду помещика свежие устерсы позволяли выкупиться из крепостного рабства.
Что такое бульонные лепешки, как их делали и на что употребляли, увы, пока найти не удалось. Трудно поверить, что это предшественники бульонных кубиков, потому что бульонные кубики, которые пытались столетием позже, уже в конце XIX века, продвигать в продаже представители торговой семьи Фохтс в Петербурге, считались российским населением химической пищевой страшилкой, вроде современного пальмового масла, и относились к категории неестественных "химических продуктов", то есть замаскированных продовольственных ядов. Правда, точно так же к категории "химии" и к отраве под видом продукта питания в те времена жители России относили "сгущейное молоко" - сгущенку. Сознание людей во все времена одинаково: меняются только жупелы.
Перерыв в ревизиях с 1795 по 1811 годы не позволяет проследить, как складывались дела у Медарда Урбена до 1811 года. Известно, что он, кроме лавки в доме Полуэхтовой и потом - г-ж Полуэхтовых, имел лавку в доме Рошфора на Кузнецком Мосту, где торговал пудрой и помадами.
В поисках сведений о расположении в районе Кузнецкого Моста дома Полуэхтовой найдены упоминания, что от Кузнецкого Моста по правой стороне в направлении к Большой Лубянке был в 1790 году дом, принадлежавший капитану Дмитрию Полуэхтову. И что "1735 года августа 25 числа, по полуночи в 6 часу, преставися раба Божия полковница Анастасия Алексеевна Полуэктова", о чем снаружи на стене церкви Введения Пречистыя Богородицы, что на Сретенской улице, во Псковичах, в Опасовичах, находившейся на углу Большой Лубянки и Кузнецкого Моста, сделана запись. Полковница Анастасия Алексеевна Полуэктова была похоронена у стены церкви.
Фотоаппарат Н.А.Найденова сохранил для нас вид церкви Введения Пречистыя Богородицы, что на Сретенской улице, во Псковичах, в Опасовичах, построенной в 1514-1518 годах по личному указу московского государя Василия III, бывшей приходским храмом князя Дмитрия Пожарского, разграбленной поляками в 1612 году, уцелевшей в пожаре в 1812 году, места отпевания в 1826 году графа Ростопчина... За 400 лет много событий пронеслось над ее крестами и куполами, а большевиков, которые "богово логово... встречали матерной молитвой", не пронесло... Снесена в 1924 году, потому что мешала движению транспорта. На ее месте была устроена площадь с говорящей фамилией - Воровского.
Ревизская сказка от 18 октября 1811 года содержит следующие сведения: Медард Урбен 53 лет, прибыл из иностранцев французской нации 15 января 1808 года, умер в апреле 1811 года. Сын его Карл, 12 лет, третьей гильдии купеческий сын, прибыл 17 октября 1811 года. Жительство в Тверской части в доме тайного советника Дюклю. У него, Карла: мать Мария-Ланбертина 35 лет и сестра Елизавета 6 лет.
Тут, как и в случаях с другими иностранными купцами, которые уже вели торговлю, "прибыл" может означать дату приведения к присяге, то есть изменение статуса: был временным купцом, стал навечно. У Карла Урбена указана дата прибытия в купечество.
Возможно, мать Карла, "Мария-Ланбертина", это не та жена "Марья Францева, иностранца Брашала дочь", что была в предыдущей переписи, поскольку прошло почти 16 лет, а возраст жены/вдовы Медарда Урбена остался прежним - 35 лет. С национальностью неясность: был из немцев, а стал французской нации.
Карл с матерью и сестренкой пережили нашествие Наполеона, московские пожары и смогли сохранить капитал. По данным VII ревизии на 1815 год: 26 ноября третьей гильдии купеческий сын Карл Медартов Урбен 16 лет, у него сестра Елисавета 10 лет; в 6 ревизии состоял и ныне состоит при капитале матери его Марии Ламбертини, которая вышла в замужество в 1815 году за московского купеческого сына Федора Францова Рисса; жительство в Тверской части в приходе Рождества в Столешниках в доме купца Рисса
По данным VII ревизии на 1815 год Франца Иванова Рисса дети: Федор 19 лет, Франц 10 лет; у Франца Иванова Рисса жена Елизавета Иванова 47 лет, дочери Анна 17 лет, Каролина 14 лет; у Федора жена Марья Ламбертина, взятая в замужество купчиха по бывшему мужу Урбен 39 лет. Жительство Франца Рисса в 1815 году в Мясницкой части в собственном доме.
Налицо умение писарей былых времен запутывать сведения! Риссы с Урбенами живут в одном доме, но в разных ревизских сказках этот дом купца Рисса имеет разные московские адреса: то в Мясницкой части, то в Тверской.
Франц Иванович Рисс к 1815 году отстроил дом взамен сгоревшего и разоренного французами. Старший сын Федор вырос, и Рисс женил его на вдове Урбена. Жена Федора, была более чем в два раза старше его: 19 и 39, поэтому трудно представить, что это был выбор жены девятнадцатилетним юношей.
Федор Францевич Рисс поступил на государственную службу. В 1815 году он служил в должности бухгалтера в Московском отделении Императорской медико-хирургической академии. Должность бухгалтера, скорее всего, соответствовала XIII-XII классному чину.
Московское отделение медико-хирургической Академии помещалось неподалеку от усадьбы Рисса - на Рождественке в бывшей усадьбе графа Воронцова, к которой некогда относились и строения дома Франца Рисса.
Во второй половине XVIII века граф Иван Илларионович Воронцов на участке своих владений, частью полученных в приданое жены Марии Артемьевны, рожденной Волынской, троюродной сестры императрицы Елизаветы Петровны, частью купленных у Лопухиных и множественных других мелких владельцев числом около сорока, построил городскую усадьбу, включавшую шесть каменных домов с просторными дворами и усадебными службами. По краям этих обширных дворов, по линии улицы Кузнецкой возникли сначала еврейские лавки, затем немецкие, и наконец французские лавки, оставшиеся и укрепившиеся после кровавого для Франции 1789 года. Участок графа Воронцова располагался по обоим берегам речки Неглинной между улицами Петровкой и Рождественкой. С юга он был ограничен Кузнецкой улицей и Кузнецким Мостом, а на севере частично заходил за Сандуновский переулок.
Граф Воронцов умер в 1786 году, его жена, Мария Артемьевна, умерла в 1792 году, усадьба отошла наследникам. Два двора с домами и строениями выходили фасадами на Петровку и относились к приходу церкви Рождества Христова в Столешниках. Остальные четыре относились к приходу церкви Николы в Звонарях. Два дома, выходящие на Петровку, принадлежали жене сына графа Ивана Илларионовича Воронцова, Ирине Ивановне, рожденной Измайловой. Один из них, "по Петровской улице со старыми и новыми каменными строениями между Кузнецким Мостом и пустырем" в 1798 был куплен Францем Риссом и Жозефом Сосе уже у Егора Филипповича Кайзера, который владел усадьбой после покупки ее у графини Воронцовой. Там помещалась книжная лавка Riss & Saucet à Moscou.
Центральную часть владений графа Воронцова занимал построенный в 1778 году дворец, спроектированный неизвестным архитектором или архитекторами в соавторстве. За дворцом по обоим берегам Неглинки был сад, "регулярный, разбитый по примеру версальских садов, с прудами и беседками и привольно текшей в естественных берегах рекой Неглинной", с каскадами прудов, фонтанами, оранжереями и садовыми постройками. Трехэтажный дом, сооруженный в стиле классицизма, стоял на высоком скате Кузнецкой возвышенности и был обращен фасадом с мощным портиком к Рождественке.
Чертеж фасада здания Императорской Московской медико-хирургической академии. Литография из "Архитектурного альбома, представляющего отличнейшие геометрические фасады". Часть 1. Москва, Комиссия для строений, 1832год
Сын графа Воронцова продал принадлежащую ему центральную часть усадьбы с дворцом и службами в 1793 году нижегородско-симбирскому помещику Петру Афанасьевичу Бекетову. Семья Бекетовых состояла в родстве со многими известными фамилиями России. Так, от одной из ветвей Бекетовых произошел поэт Александр Александрович Блок. У Петра Афанасьевича Бекетова была сестра Екатерина Афанасьевна, по мужу Дмитриева, которая была матерью русского поэта И.И.Дмитриева, через мужа она была в свойстве с Карамзиными.
Петр Афанасьевич Бекетов был женат вторым браком на Ирине Ивановне, рожденной Мясниковой-Твердышевой. До женитьбы на ней Петр Бекетов был состоятельным, а после женитьбы стал очень богатым. В приданое за женой он взял 19 000 душ крестьян и два медно-железных завода в Оренбургской губернии. От первого брака у него был сын Платон Петрович Бекетов (1761-1836), мать которого умерла после рождения сына. Лет с четырех-пяти, приблизительно с 1765 года, умершую мать ему заменила мачеха Ирина Ивановна.
Платон Петрович в молодые годы был ветреником и, еще служа гвардейцем в Семеновском полку, наделал огромных долгов. Узнав об этом, отец уплатил долги, но видя, что сын не склонен образумиться и продолжает тратить вдолг, рассердился на сына настолько, что платить категорически отказался. Поскольку кредиторы требовали выплаты, Платон Петрович вынужден был скрываться у родственников в Сызрани до смерти отца, чтобы не попасть в долговую тюрьму. Не знаю, отказал ли Бекетов сыну в наследстве, но мачеха Ирина Ивановна пасынка не оставляла своей заботой до самой своей смерти, и долги пасынка "более ста тысяч" заплатила. Отец Бекетова умер в 1796 году, как и императрица Екатерина II. Иногда указывают, что был похоронен на кладбище Новодевичьего монастыря. Однако в Донском монастыре в Москве в усыпальнице князей Голицыных (Михайловская церковь) находится надгробие БЕКЕТОВА П.А. 1734-1796 из Новоспасского монастыря, места захоронения Бекетовых.
В том же ноябре 1796 года вдова Ирина Ивановна Бекетова вместе с сыновьями Иваном Петровичем и Петром Петровичем и двумя дочерьми-девицами Екатериной и Еленой подали прошение о полюбовном разделе движимого и недвижимого имения, оставшегося после кончины Петра Афанасьевича. Дочь Александра уже с 1788 года была замужем за бригадиром князем Петром Васильевичем Несвицким, и ее доля уже была выделена как приданое. Усадьба на Рождественке перешла к наследникам, и я думаю, что в этой усадьбе владения Платона Петровича не было и, судя по дальнейшим его владениям, которые были ограничены дачей в Симонове и имениями в Симбирской губернии, доставшимися от матери, которые он тоже утратил в расчетах с кредиторами; возможно, что он все наследство потратил на покрытие долгов молодости. Есть вероятность, что он владел участком на углу Кузнецкой улицы и Рождественки, но это только предположение.
Выйдя в отставку с гражданской службы в Герольдии в 1798 году, Платон Петрович Бекетов приехал в Москву и поселился в усадьбе мачехи на Рождественке. Во флигеле в усадьбе Бекетовой в середине 1801 года устроил он типографию и словолитню, а по соседству на Кузнецком мосту открыл книжную лавку. Типография действовала с 1801 по 1811 годы и в ней было напечатано 107 книг. Изданные в его типографии книги отличались особым изяществом и тщательностью исполнения. В его типографии работали крепостные граверы, которые прошли обучение у лучших российских граверов того времени. Можно сказать, что издания типографии Бекетова задали новый, более высокий уровень эдиционной российской культуры.
В начале 1811 года Платон Петрович Бекетов продал свою типографию Воейкову Александру Федоровичу, переводчику и журналисту, который стал выпускать издания под типографской маркой "Типография А.Воейкова и компании". Типография Воейкова на Кузнецком Мосту просуществовала недолго и сгорела во время нашествия наполеоновских войск в Москву.
При организации Московского отделения медико-хирургической академии бывшие владения графа Воронцова, расположенные вдоль Рождественки, были выкуплены казной: по купчей от 21 сентября 1809 года у Ирины Ивановны Бекетовой были приобретены для размещения академии центральная часть с дворцом и северный угловой участок, принадлежавший Московскому почт-директору Борису Владимировичу Пестелю.
Владение, расположенное на углу Кузнецкого Моста и Рождественки, казной для размещения академии приобретено не было. Возможно оно было выделено при разделе наследства Бекетовыми и принадлежало одному из сыновей Ирины Ивановны, единокровных братьев Палатона Бекетова, или самому Платону Бекетову, а потом было продано. В 1826 году оно принадлежало князю Н.С.Всеволожскому. В конце XIX века участок принадлежал братьям Третьяковым, и на углу Рождественки и Кузнецкого моста в 1892 году был выстроен принадлежащий им доходный дом, который украшает угол этих улиц и сейчас.
После продажи казне имения на Рождественке в сентябре 1809 года, в 1811 году, по свидетельству двоюродного племянника Бекетовых, М.А.Дмитриева, Ирина Ивановна жила в Москве, на Пречистенке, в доме, находившемся напротив дома князя Сергея Михайловича Голицына, а заднею частью двора обращенном к тогдашнему Алексеевскому монастырю, бывшему на месте храма Христа Спасителя. Адрес дома Бекетовой был в 5-м квартале Пречистенской части (№ 470). Хозяйка жила в нижнем этаже, потому что по лестницам она ходить не могла. Внутреннее пространство дома отличалось "чистотой, красивым убранством комнат, мебелью красного дерева, а особенно паркетами и мраморным камином с зеркалом" В большом правом флигеле этого же дома проживал ее пасынок Платон. Ее родные сыновья жили не с ней.
Дом этот в 1864 году был куплен в казну и был предназначен к сносу. Поскольку на Волхонке давно нет никаких домов перед храмом Христа Спасителя, то дом был снесен во второй половине XIX века.
После пожара 1812 года Бекетов жил на даче в Симоновой слободе. Женат Платон Петрович не был, но имел внебрачных детей. Одного из них, Александра Платоновича Кетова, матерью которого была его крепостная, он воспитывал сам. Александр Кетов - автор "Воспоминаний", напечатанных в Щукинском сборнике и частью перепечатанных в "Русском архиве". По свидетельству Кетова, отец его испытывал материальные проблемы, усугубленные огромным богатством своих единокровных братьев.
В здании Медико-хирургической академии на Рождественке на первом этаже бывшего воронцовского дворца располагались аудитории для ветеринаров, библиотека, помещения для студентов первого курса, столовая и карцер. На втором - все остальные учебные кабинеты, музей естественной истории и канцелярия. На третьем были студенческие спальни. В академии готовили медиков, ветеринаров и фармацевтов. Обучаться имели право молодые люди от 16 до 24 лет: воспитанники духовных училищ, из свободных состояний, а также имевшие российское подданство иностранцы. Все претенденты проходили вступительные испытания. Для петербургского и московского отделений академии предусматривалась одинаковая образовательная программа - 23 дисциплины. Наряду с анатомией, физиологией, хирургией, фармакологией, терапией были и такие предметы, как "наставление писать рецепты", "повивальное искусство", "знание ковать лошадей на анатомических правилах". Из языков предпочтение отдавалось латинскому и немецкому.
Основные предметы преподавали на русском языке, лекции по клиническим дисциплинам читались на латыни. Обучение продолжалось четыре года, каждый год завершался экзаменами. В распоряжении студентов находились библиотека, содержащая 12 тысяч книг, рукописей, гербариев, ботанический сад - в бывшем французском саду графа Воронцова, минералогический, физический, зоологический и другие кабинеты. Для учащихся по курсу ветеринарии имелся ветеринарный лазарет и кузница. Была своя аптека с фармацевтической лабораторией и огород лекарственных растений.
В должности бухгалтера этого обширного хозяйства служил Федор Францевич Рисс. Вице-президентом и управляющим Академии являлся уже упоминавшийся князь Николай Степанович Всеволожский, масон, действительный статский советник, кавалер, владелец частной типографии и словолитни, расположенной в его усадьбе.
Деревянный дом князя Н.С.Всеволожского сохранялся долго, но был разобран уже совсем в недавнее время и под видом реставрации воссоздан из современных строительных материалов. Выглядит хорошо, но это только муляж дома князя Всеволожского, который стоит на улице Тимура Фрунзе. Фото отсюда.
Типографию князь открыл в 1809 году и считал ее уникальной - лучшей в России. По стоимости это действительно была уникальная типография - князь потратил на ее организацию колоссальную сумму в 150 000 рублей. Для сравнения, на организацию типографии обычно требовалось 5-10 тысяч рублей. В типографии Всеволожского было одиннадцать печатных станов. Типография имела российские, немецкие, английские, французские, латинские и польские шрифты, выписанные из Парижа от Фирмена Дидо (Firmin Didot), и "чистотой литер, добротою бумаги и тщанием под управлением иностранца, фактора Семена" была лучше прочих типографий.
Экспонат книжно-иллюстративной выставки, посвященной 210-летию Типографии Всеволожского, проходившей в Музее книги Российской государственной библиотеки в январе-феврале 2019 года. Сочиненіе, Взятое изъ Секретныхъ Французскихъ Записокъ Н.ГОЛ…..Мъ
Сопровождал заказанное Всеволожским из Парижа оборудование Огюст Семан (Auguste René Semen). Cуществует письмо Всеволожского к князю А.Б.Куракину, российскому послу во Франции, с просьбой помочь Огюсту Семану с разрешением на въезд в Россию с заказанными типографскими машинами.
Огюст Семан был в числе высланных в Нижний Новгород иностранцев в августе 1812 года. В типографии оставался его родственник Клод Юэ (Huet), которому приходилось выполнять указания оккупационных властей и печатать французские приказы и листовки. Когда оккупационная армия покидала город, Юэ решил уйти с армией, но в тот же день он был ограблен французскими солдатами и вернулся в Москву.
В 1816 году Франц Иванович Рисс выдал старшую дочь Аннету за Филиппа Депре. Филипп Депре был офицером наполеоновской армии, и скорее всего, за время участия в боях и грабежах он накопил себе круглую сумму денег. Факт заключения брака между Филиппом Депре и Анной Рисс в ноябре 1816 году можно считать свидетельством того, что Филипп Депре был достаточно обеспеченным.
Французский писатель Стендаль (Анри Бейль, Marie-Henri Beyle) участвовал в наполеоновских войнах и в письмах из России не раз описывал случаи грабежей и мародерства французских солдат. Разумеется, это было не только в России, но и повсюду, где шла армия. Армию сопровождали представители банков, которые скупали краденое и отправляли обозами выкупленные ценности. Поэтому, мародерам не требовалось все награбленное носить с собой - через полевых банкиров, следовавших с армией, они открывали счета и копили деньги, чтобы, вернувшись, быть обеспеченными и богатыми. Обозы шли регулярно.
Как писал Стендаль осенью 1812 года, грабежи и ужасы войны оправдываются "счастьем" солдат:
"Всю дорогу от Москвы мы переносили дьявольские физические муки... Мы строили себе маленький шалаш из сухих ветвей и зажигали костер. Я до сих пор дрожу от холода, и вы, конечно, замечаете это по моим каракулям. Вы не узнали бы нас, милая кузина, за исключением маршала, экипаж которого сохранился благодаря хорошим слугам и пятнадцати лошадям. Нас всех можно испугаться. Мы похожи на своих лакеев. Мы очень далеки от парижской элегантности.
Впрочем, от всех этих неприятностей страдают в армии преимущественно люди богатые. Солдатам живется хорошо, у них полные чашки бриллиантов и жемчуга. Это счастливая часть армии, а поскольку их большинство, то, значит, так и надо".
Вот оно безумие демократии: если большинство решит, что надо взорвать Землю, то, значит, так и надо! Он еще не знал, что большинство солдат останется прахом в земле России... Только в Виленской губернии будут погребены около 70 000 солдат наполеоновской армии.
Переправа французской армии через Березину в 1812 году. С картины Жана Шарля Ланглуа (Jean-Charles Langlois)
При этом, письма из этой бегущей армии, как и обозы с награбленным от "счастливых" солдат и офицеров, продолжали в Париж идти регулярно.
В начале 1820-х годов Франц Рисс выдал младшую дочь Каролину за Карла Урбена и связи семей Риссов и Урбенов еще больше укрепились: семья Урбена стала частью семьи Рисса.